В январском номере «Кифы» к семилетию интронизации Святейшего патриарха Кирилла была опубликована статья «В поле действия положительных потенциалов». В ней говорилось о возможностях, которые открылись в различных сферах церковной жизни за последние семь лет. Комментарии экспертов к семи пунктам, отмеченным в статье, были опубликованы на сайте Свято-Филаретовского института. Нам кажется интересным постепенно перепечатывать эти отклики, ведь далеко не все наши читатели постоянно знакомятся с материалами сайта СФИ. Сегодня в нашем номере размышления о трезвенном отношении к истории XX века. Комментарий Дарьи Виолиной публикуется впервые.

Чтобы никогда не произошло «всенародного беспамятства»

Что, на Ваш взгляд, было сделано в сфере церковной оценки нашей недавней истории?

Профессор протоиерей Георгий Митрофанов, доктор богословия, заведующий кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии; Владимир Лавренов, кандидат исторических наук, член Геральдического совета при Президенте РФ; режиссер Дарья Виолина

 

Профессор протоиерей Георгий Митрофанов, доктор богословия, заведующий кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии: Учитывая, что на протяжении предшествующих семидесяти лет церковь не имела возможности не то что заниматься свободным осмыслением своего трагического исторического пути в XX веке, но и просто поддерживать существование серьезной исторической науки и что вся эта наука в те семьдесят лет была идеологически ангажирована, за период девяностых-нулевых годов удалось сделать немало. В контексте исследования опыта гонений, и прежде всего жизни новомучеников, мы попытались ответить на вопросы, как происходили гонения на церковь, каковы были их масштабы, каково было число жертв, какие способы преследования церкви применялись. Удалось выявить значительный перечень жертв этих репрессий и канонизировать больше тысячи человек, пострадавших от гонений на церковь (хотя процесс канонизации, может быть, нужно было осуществлять более осторожно).

Мы по-настоящему еще не ответили на вопрос, почему происходили эти гонения. Почему эти гонения происходили именно в России, почему именно Русская церковь оказалась их главной жертвой? И самая, может быть, тяжелая проблема – что гонения на церковь осуществлялись в том числе руками самих же православных христиан, то есть людей крещеных, прошедших какую-то степень церковного научения через церковно-приходские школы и другие учебные заведения. На этот вопрос мы пока еще не дали должного ответа.

Были предприняты очень разные попытки в виде общих курсов и специальных монографий воссоздать историю Русской церкви XX века. Здесь существуют различные подходы, различные точки зрения, и за последние годы это осмысление происходит все более глубоко. И это позволяет нам во многом переосмыслить наше прошлое, в частности, достаточно критически подойти к определенным страницам нашей церковной истории, критически покаянно, я бы сказал. То есть процесс исторического осмысления нашего прошлого, конечно, происходит. Хотя в силу перерыва в научной традиции церковной истории очень часто место серьезных исследований, подлинных исторических открытий занимают мифы, которые тиражируются. И обрести способность отделять историческую правду от мифотворчества, попытаться увидеть историю такой, какой она была, а не такой, какой бы нам хотелось, чтобы она была, - это очень важная задача. Но она стоит перед любым историческим исследованием. И можно сказать, что за эти двадцать с лишним лет мы не самым лучшим образом справились с делом исследования нашей недавней церковной истории. Но, учитывая, что мы семьдесят лет безмолвствовали, то, что сделано, - уже достаточный повод для серьезных размышлений и выводов. Пока в основном шел процесс собирания фактов. Осмысление - дело будущего.

Можно ли говорить, что не только оценки, но и какие-то принципиальные жизненные христианские ответы на вызовы нашего тяжелого наследия были даны?

Разные авторы давали различные ответы. Я могу, например, поделиться одним из наиболее значимых для меня ответов, который я сам себе, и как священник, и как историк, даю на этот вопрос. В частности, в начале 1990-х годов я был гораздо более терпимо настроен в отношении личности и политики митрополита Сергия (Страгородского). Мне казалось, что он действительно шел хотя и весьма несовершенным путем, но единственно возможным. Прошли годы, и я прихожу к выводу, что его позиция была одной из возможных, ибо другие местоблюстители патриаршего престола предлагали иной тип церковной политики, иную позицию по отношению к государству. В частности, они кардинально расходились с ним по такому принципиальному вопросу: митрополит Сергий согласился получить легализацию на условиях, представленных ГПУ, а его оппоненты были против. Главное такое условие было одно - назначать епископов по согласованию с ГПУ. Декларация Сергия как текст мало чем отличалась, допустим, от послания патриарха Тихона 1923 года. А вот его политика отличалась кардинально. И в этом была проблема.

Переосмыслив свое отношение к митрополиту Сергию и его политике, увидев, что существовали другие пути, гораздо более христиански оправданные, я в то же время сделал еще один очень важный для себя вывод: многие проблемы нашей современной церковной жизни обусловлены тем ложным выбором, который митрополит Сергий сделал для себя и попытался навязать церкви. По-моему, это уже немало. Потому что церковная история должна влиять на наше настоящее, на нашу современность. Митрополит Сергий в своем отношении к политике - а он был выразителем одной из глубинных и древних тенденций восприятия церкви, имевшей место в православном мире, - предъявляет определенный тип экклезиологии, который озвучивает в полемике со своими оппонентами. С ним не соглашается, например, святой митрополит Кирилл (Смирнов). Он уверен, что церковь может сохраниться в условиях тоталитарного государства как Церковь Христова, если будет жить по принципу (перефразируя слова такого, мягко говоря, не очень любившего церковь итальянского политика графа ди Кавура «свободная церковь в свободном государстве») «максимально свободная церковь в максимально несвободном государстве». Отсюда - активизация соборного начала, активные приходские общины, разрушение средостения между епископатом и паствой. Как ни парадоксально, не жесткая вертикаль епископской власти сохранит церковь в условиях тоталитаризма, а, наоборот, свободная жизнь, как будет вам отрадно услышать, свободных общин. Но по этому пути основная часть церкви все-таки не пошла. Не все были готовы понять, а тем более принять взгляды митрополита Кирилла. Но это действительно был поиск, то есть он понимал, что если церковь в том виде, в каком она была, стала предметом гонений (он говорил о епископах: «мы только и годны на то, чтобы сидеть в тюрьмах»), значит, она должна измениться, чтобы сохраниться в новых условиях. Но не путем союза с государством, а, наоборот, путем максимального дистанцирования от тоталитарного духа государства.

Что еще требует более однозначной оценки, общецерковного обсуждения и реакции?

Как ни странно, сейчас очень остро встал такой частный вопрос, как, например, канонизация мирян, ставших жертвами политических репрессий государства. В каком чине их канонизировать? Констатируя очевидный факт, что Государь и члены его семьи погибли не как мученики (от них не требовалось отречения от Христа, которое бы спасло им жизнь - они были обречены), а как страстотерпцы, то есть принявшие безвинно смерть с христианским смирением, мы тем самым как бы апеллируем к уже сложившейся в Православной Российской Церкви традиции почитания и канонизации страстотерпцев. А вот как обосновать, например, канонизацию мирян, которые погибали, пусть даже по церковным делам, просто за исполнение своего долга - служебного, нравственного, человеческого? Вот, например, доктор Боткин. Это же прецедент. Прецедент очень серьезный. Это еще надо осмыслить. Он не может войти в тот чин страстотерпцев, который исторически у нас существует. Потому что в этом чине прославляли исключительно Государей или князей. И нужно либо создать какой-то особый чин, например, царственных страстотерпцев, либо расширить чин страстотерпцев, как-то это обосновав. На самом деле этого не надо бояться, это вполне оправданно. И можно найти немало жертв политических репрессий, которые христиански осмысляли свое страдание, свою гибель, но при этом это не мученики и не страстотерпцы в классическом смысле слова. Мы же уже употребили термин «новомученики» по вполне обоснованным причинам: подавляющее большинство новомучеников погибало не потому, что они не хотели отречься от веры (им никто отречься от веры не предлагал), - они были жертвами политических репрессий, принадлежащими к определенной социальной категории - духовенству. Так погибали и дворяне, представители купечества, казачества, кулачества, богатых крестьян. И очень важно в этих нюансах разобраться. А иначе мы рискуем, просто увековечивая память достойных людей, превратить канонизацию в вариант языческой героизации.

* * *

Владимир Лавренов, кандидат исторических наук, член Геральдического совета при Президенте РФ, выпускник СФИ: На мой взгляд, сделано очень мало, и то, что сделано, есть инициатива отдельных священников, мирян и братских объединений. Вот сказано - довольно много, и священноначалием, и медийными представителями церковной общественности. Я бы воздержался от тезиса, что «всё понято и всё осознано» как в церкви, так и в обществе, и «больше не повторится». Церковь, на мой взгляд, только в начале пути «декоммунизации» и «десоветизации» - в первую очередь, сознания. Все возможности воцерковления народа, а значит изменения его сознания, в 1990-е годы были упущены, и плоды этого упущения общество пожинает именно сейчас. Но «лучше поздно, чем никогда». Однако священноначалие без просвещенного церковного народа обладает слишком малым весом в обществе. В президиуме - да, вес есть, но стол президиума очень маленький. Но настоящее пастырское слово, обращенное к совести и сердцу людей, может созидать церковный народ. И главное - способствовать установлению доверия, доброты, настоящего отцовства, отказа от подозрительности и в конечном счёте единству людей в церкви и в обществе. Для этого нужно выйти за пространство храмов и епархиальных управлений. Что касается тем или проблем, которые требуют более однозначной оценки, – это пространство городской культуры, включающее в себя названия улиц, площадей, установку памятников и саму традицию и стиль проведения праздничных событий и дат.

Беседовала Анастасия Наконечная

Сегодня в нашем обществе существуют две крайности в оценке истории. С одной стороны – подавленность и самоедство вместо покаяния. С другой – замазывание произошедшей трагедии (миллион убили, зато канал построили/порядок был). Как нам научиться трезвенно относиться к нашей истории?

Режиссер Дарья Виолина: Эта проблема видится мне очень серьезной, едва ли не краеугольной, потому что без понимания собственного прошлого чрезвычайно трудно сообща двигаться вперед. И тут, по моим представлениям, главная вина лежит на власти, которая так и не расставила все точки над «i». То есть не признала страшный сталинский режим – преступным. Я не знаю, что могло помешать сделать это в поистине свободную эпоху гласности.

В 1956-м, когда Хрущёв осмелился развенчать культ личности и реабилитировать миллионы невинно осужденных граждан, сделать это ему было куда сложнее и страшнее, чем в «вегетарианские» 1980–1990-е. Он решился на этот шаг в стране, которая только что погибала за тирана на фронтах войны, в стране, которая была поделена на зэков и конвоиров, на жертв и палачей. Но он сделал это, освободив тех, кто дожил, и вернув невинным жертвам имена.

А мы сегодня, спустя 80 лет, с интересом наблюдаем на всех федеральных каналах дебаты на тему величия Сталина и переименования в его честь городов и улиц. Это позор и предательство по отношению к миллионам загубленных жизней наших же сограждан. Представьте себе возвращение имени Гитлера в современную Германию - да там одно его упоминание карается законом, и третье поколение не устает каяться.

Я полностью согласна с митрополитом Иларионом (Алфеевым): Сталин не только сопоставим с Гитлером, но его преступления еще страшнее, он бесконечно и хладнокровно убивал свой собственный народ, уничтожал генофонд, выжигал, стирал память. И не надо оправдывать его военными победами. Войну выиграл народ, а не Сталин; на его же совести лишь страшные цифры потерь, которых можно было избежать, впрочем, как, возможно, и самой войны...

Слышать про экономические успехи страны в те годы просто смешно! Строительство каналов? Кто рыл эти каналы и прокладывал эти дороги? Кто валил лес и создавал атомную бомбу в шарашках? Не заключенные ли? Их кровью омыты эти каналы, их жизнями оплачены завоевания пятилеток. Переселение целых народов, голодомор, раскулачивание, расстрелы - всего не назвать. А мы тут музеи Сталина в 2015 году открываем. Это тоже преступление против человечности.

В нашем фильме «Дольше жизни» выдающаяся писательница Тамара Петкевич, пережившая репрессии, говорит: «Нет более глупой беды, чем раскол собственного народа. Власть расколола его и не заботится о том, как склеить обратно. А ведь сегодня еще можно это сделать и сегодня еще очень надо...»

Беседовал Юрий Крапивин

Кифа № 7 (209), июнь 2016 года