Хранитель наследства 7 мая скончался Никита Алексеевич Струве  Н.А. Струве, О.А. Седакова, свящ. Георгий Кочетков на вечере памяти академика С.С. Аверинцева в Свято-Филаретовском институте. 2011 год Бессменный редактор лучшего из церковно-общественных журналов эмиграции — «Вестника РХД». Тонкий и умный человек. Добрый друг нашей газеты. Он очень много сделал для России. В те годы, когда часть русского народа, которая не по своей вине оказалась в изгнании, была занята во многом своими внутренними проблемами, с каждым последующим поколением все больше растворялась в окружающей реальности, а если чувствовала себя неразрывно связанной с Россией, то с Россией той, давней, к которой было уже не вернуться, которая была потеряна безвозвратно (а в это не верилось...), он повернулся лицом к той России, чей голос с трудом пробивался «из-под глыб». Он установил связи с верующей молодежью в СССР — «потаенное, но деятельное письменное общение». «Вестник» стал публиковать статьи авторов «из-за железного занавеса» (конечно, под псевдонимами). Из этого же общения родилась книга, посвященная положению верующих в СССР, — «Les chrеtiens en URSS», вышедшая в Париже в 1963 году, во время хрущёвских гонений. Нельзя не вспомнить, что во Франции, где в те годы было очень сильным влияние коммунистов, выпуск книги обернулся для автора нареканиями и неприятностями. Тем не менее Никита Алексеевич упорно продолжал общение с теми, кто был гоним; и то, что именно он в 1973 году издал книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» и «Август 1914», очень закономерно. * * * После отмены антицерковных законов он не только открыл в Москве издательство «Русский путь», но и начал совершать постоянные поездки по самым разным городам России — с лекциями, с грузом книг для местных библиотек. В одной из таких поездок — в Томск — мне посчастливилось участвовать. Я на всю жизнь запомнила самоотверженность, с которой он, преодолевая усталость (в тот год ему уже исполнилось 73), проводил каждый день по нескольку встреч в разных концах города — в местной семинарии, в университете, в библиотеке... Ему было очень важно передать все то богатство, которое успела накопить жившая в условиях небывалой свободы от государственного гнета русская эмиграция. Именно с этим стремлением успеть передать наследство он обращался и к нам — членам Преображенского братства. Помню, в одном из разговоров он так и сказал: «Вы пришли безчетверти двенадцать... Хорошо, что не опоздали». После его кончины мы, по обычаю нашей газеты, стали подбирать для сайта все интервью с ним, которые были опубликованы в разные годы. И поняли, что больше любых слов, которые мы сегодня можем написать, скажет о нем то, что говорил он сам. Ведь все эти тексты звучат так, как будто записаны сегодня, хотя некоторые и прозвучали двенадцать лет назад. Из интервью «Свобода и равновесие» Я думаю — если говорить о большой прессе — что есть какая-то зависимость от общей политики, очень сложная, и соблюдать свободу и равновесие между разными мнениями большой прессе, я бы сказал, не так легко. Может быть, эта свобода и равновесие как раз могли бы стать назначением малой прессы. Та пресса, которая не выходит на большую арену, может играть ту роль, которую большая пресса играет теперь меньше, или перестала играть. А именно — какого-то разнообразия и открытости, спора и т.д. То есть такая «малая пресса» могла бы выиграть за счет некоторой неангажированности? Да. И быть некоторым примером того, что нужно. Конечно, это трудно, неангажированность должна сочетаться с принципиальностью и не быть слишком разношерстной. А все сглаживать тоже неправильно. Это не легкое дело. Мне кажется, что в нашем журнале мы смогли найти какие-то основные ориентиры, главный из них — это универсализм, универсальная перспектива. «Кифа» № 20-21, май-июнь 2004 г. Из публикации «На каком языке говорит память» (фрагменты беседы в томском отделении «Мемориала») Никита Алексеевич, мы очень серьезно столкнулись с проблемой: сама тема репрессий требует даже какого-то иного, если хотите, языка, уровня разговора, лексики и многого другого. Об этом невозможно рассуждать, писать, тем более кому-то что-то рассказывать на уровне публицистики, на уровне сенсации. Я считаю, что тут есть один общий универсальный контекст. ХХ век — это век антропологических катастроф, и то, что случилось в России: ГУЛАГ, истребление, самоубийство народное — это аспект антропологических катастроф ХХ столетия. Это не частный случай. Что касается языка — то эта катастрофа так, как она отображена и передана в литературе (я имею в виду, в частности, поэзию Мандельштама) через преображенный язык жертвы может оказаться более внятной для молодежи. Когда это будет услышано не только через голые страшные фразы, а в то мгновение, когда вы про себя произносите: Миллионы убитых задешево
Протоптали тропу в пустоте, —
Доброй ночи! всего им хорошего
От лица земляных крепостей!
...За воронки, за насыпи, осыпи,
По которым он медлил и мглил:
Развороченных — пасмурный, оспенный
И приниженный — гений могил... Вот через такие пророческие свидетельства, оплаченные собственной кровью, я думаю, можно дойти до сердца и ума молодого поколения, которому все это может казаться чужим, и чуждым, и давним, а может быть, и преувеличенным. Я думаю, что это один из возможных путей — говорить через художественную литературу, где все это действительно преображено светом жертвы и светом страдания. Она может быть и прозаической. Есть несколько страниц «Архипелага ГУЛАГа», где Солженицын говорит, что на гниющей тюремной соломке впервые ощутил счастье. Без этого преображения страдания очень трудно передавать этот опыт людям и даже самим себе. Невозможно осмыслить страдание или зло в чистом виде, без того, что его может как-то освятить. В чем сила «Архипелага»? В том, что все это преодолено изнутри и дан положительный ответ на эту катастрофу. Я думаю, через такие страницы прозы или поэзии можно заинтересовать молодежь. Есть довольно естественное, вполне человеческое желание отмахнуться от этого, забыть. Потому что все имеют какую-то свою ответственность за это, за то, что случилось с человеком. Тут есть нечто сходное с первородным грехом, который разделяют все. «Кифа» № 18, март 2004 г. Из публикации «Надеяться — это труднее всего» (фрагмент встречи со Сретенским братством) Священник Георгий Кочетков: Что Вы думаете о принципе дополнительности, о том, что культура и духовная жизнь всегда строятся по принципу — делай то, чего не хватает по свидетельству твоей совести в твоей жизни для полноты совершенства, и ты найдешь волю Божью, и ты найдешь и свой личный путь, прежде всего. И еще — что Вы думаете о двуединстве, если можно так сказать, логистического и пневматологического аспекта, о том, что если быть пророком, то пророком и духа, и смысла? Н.А. Струве: Я думаю, что дух и смысл — они творят, они действительно являются творцами культуры. А в том, чтобы восполнять то, чего нет — это немного другой момент, я бы сказал, тактический, потому что можно не только восполнять пустоту, но и возделывать что-то уже существующее. Главное, как мне кажется, в этих усилиях не терять надежду. Как известно, у Пеги главная добродетель — это надежда. Он пишет, что любить — это в каком-то смысле легко. Как не любить? Без любви вообще жить трудно. Верить тоже легко, потому что красота самоочевидна. А надежда требует гораздо большего устремления духа. Любовь имеет свои объекты, вера имеет свои объекты, а надежда основывается лишь на любви и на вере. Поэтому надеяться — это труднее всего. «Кифа» № 18, март 2004 г. Подготовила Александра Колымагина  Во время записи интервью в Доме русского зарубежья Кифа № 6 (208), май 2016 года Еще материалы по теме: По закону правды и совести. Слово священника Георгия Кочеткова на отпевании Никиты Алексеевича Струве 7 мая скончался Никита Алексеевич Струве. Вечная память! (Подборка интервью Н. А. Струве) |
