«Дружба, в отличие от любви, не бывает неразделенной»

О призвании петербургского «независимого культурного движения» размышляет в своем интервью исполнительный директор Международного благотворительного фонда имени Д.С. Лихачёва Александр Кобак

Те круги, что Вы знали в 1970-е годы, – это явление близкое к братствам, например, 1920-х годов, или нет?

Внимание отечественных историков впервые привлек к кружкам 1920-х годов (не только к братствам) историк Арсений Борисович Рогинский. Было это году в 1978-1979-м. Он тогда начал со своим другом Александром Иосифовичем Добкиным работать с мемуарами Николая Павловича Анциферова, которые хранятся в рукописном отделе «публички»¹. Анциферов тогда не был запрещенным, его книги не прятали в спецхран. Он был просто совершенно забытым. Поскольку Анциферов посещал кружок Мейера и некоторые другие, возникла и тема братств и кружков интеллигенции. Мне кажется, Арсений Борисович ощущал какое-то сходство между кружками 1970-х годов и кружками 1920-х годов. И там, и там это были кружки интеллигенции, т. е. людей более или менее образованных и в той или иной степени интересующихся гуманитарной культурой.

(фото с сайта http://old.spbvedomosti.ru/)

Если говорить о 1920-х годах, то можно назвать две основные группы таких кружков: это светские кружки интеллигенции (часто с высоким интересом к религии) и церковные и околоцерковные братства, тайные монашеские общины, которых было довольно много. Почти все они были уничтожены к концу 1920-х – началу 1930-х годов.

Эти круги были разнообразно связаны между собой. Мало кто об этом помнит, но дочь руководителя религиозно-философского кружка «Воскресение» Александра Мейера была одной из монахинь тайного монашеского братства². Она умерла в 1993 году, и мой соавтор Виктор Васильевич Антонов еще успел с ней поговорить. Видите, как бывает – если Мейер был все-таки светским человеком, пытавшимся каким-то причудливым образом скрестить христианство и коммунизм, то его дочь уже была монахиней.

Вообще же кружков интеллигенции было очень много: литературные, музыкальные, художественные, религиозно-философские, монархические. Но все равно почти всех потом посадили.

О сходстве я сказал, а различия с нашей жизнью заключались прежде всего в том, что в 1920-е годы это все-таки были кружки «бывших», которые пытались либо воспроизводить старую дореволюционную жизнь, либо искать какого-то объединения с новой жизнью, каких-то социалистических идей, связанных с христианством. И все они вместе, и церковные люди, и светские – все пострадали и понесли тяжелый крест вместе, независимо от различий в их мировоззрении.

А в 1970-е годы мы, во-первых, не чувствовали себя никакими «бывшими». Наоборот, нам казалось, что наши кружки создают некую новую реальность, которая придет на смену тому, что нас окружало. (Отчасти так и вышло, только пришла немного не та реальность, о которой мы думали...) Никакого ощущения безнадежности не было. Наоборот, было время больших надежд. И, к счастью, хотя репрессии и коснулись некоторых из участников культурного движения 1970-х годов, но не в таком количестве, как несчастных людей 1920-х годов, поколению которых можно глубоко посочувствовать и помолиться за них. Им досталась тяжелейшая судьба.

И еще: если можно представить, что множество живых движений в 1920-х годах было некоторой реакцией общественного организма на происходившие в стране разрушительные изменения, то взрыв культурного независимого движения, который произошел в Ленинграде в 1970-е годы, был зарождением в недрах ослабевшего идеологического общества новой, более свободной и творческой жизни.

Это именно питерская особенность?

Да. В Москве было более политизированное диссидентское движение, чего в Питере было очень мало. В Москве обсуждались более «славянофильские» и «почвеннические» вопросы. А у нас почему-то все силы были направлены на то, что Борис Иванович Иванов назвал «независимым культурным движением».

Прежде всего выделялся религиозно-философский кружок Татьяны Горичевой. В тот момент они были в браке с Виктором Борисовичем Кривулиным, замечательным поэтом и удивительным общественным деятелем. К сожалению, сейчас его наследие немного забыто. Татьяна Горичева часто ездила в те годы в Москву и поддерживала связи со здешней религиозной публикой. Она говорила, что на семинарах в Москве были чисто церковные люди, а у нас – самые разные, даже магометане какие-то приходили. Чисто церковных людей было человек пять.

Мы с Виктором Васильевичем Антоновым примерно с 1978 года писали книгу «Святыни Санкт-Петербурга», историю всех петербургских храмов. Виктор Васильевич всегда был глубоко верующим человеком, я был в меньшей степени церковным человеком. Но мы, конечно, были церковными историками и таковыми себя ощущали. Наша епархия без особого энтузиазма смотрела на такую деятельность, потому получалось, что мы какие-то диссиденты.

Виктор Васильевич был блестящим ученым. Он был довольно близок к епархии, к нашей Духовной академии. Хотя книгу мы писали сами по себе, без них. Академия в те годы заказывала переводчикам много переводов современных философов, немецких и французских, например, Пауля Тиллиха. А потом эти переводы оказывались в Самиздате, шли в неофициальную культуру. И все ими пользовались. Виктор Васильевич участвовал и в этой работе. Он знал шесть европейских языков, но дело не только в этом. Даже филологи, знатоки языков, почти все в то время были «советской выучки». А ведь если человек «благовещение» переводит как «хорошие новости», то вряд ли он подходит для такой работы. Нужна довольно большая общая культура. Сейчас это воспринимается более или менее естественно, а тогда это была редкость...

Нужно сказать, что религиозное творчество таких людей, как о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков нас всех занимало – даже независимо от того, насколько тот или иной человек был близок к церкви. Эта связь всегда была, потому что более всего мы ориентировались на русское дореволюционное наследие. Нам было важно восстановление преемственности, чтобы как бы перепрыгнуть через несколько советских десятилетий, попытаться нащупать в прошлом какие-то путеводные нити, за которые можно ухватиться и попытаться жить дальше.

Очень многие кружки между собой общались. И были такие люди, которые между собой связывали разные кружки, например Борис Владимирович Останин, один из редакторов самиздатского журнала «Часы». Он и сейчас по-прежнему такой же «коммуникатор». Потрясающим коммуникатором всех со всеми был Сергей Анатольевич Курехин. Таким же были поэты Аркадий Драгомощенко и Виктор Кривулин.

Постепенно эти общности стали независимой большой стратой3 в жизни города, объединявшей членов независимого культурного движения – образованных сторожей на стоянках и операторов в котельных. Рождалась какая-то новая реальность, параллельная бессмысленной советской. Я думаю, этот процесс был общероссийским. Просто он мне знаком по Ленинграду, и там он проявлялся, может быть, в более яркой форме, чем в других городах нашей страны.

Насколько вы понимали в то время, что значили эти дружеские круги для страны, для истории?

Я думаю, что ясного понимания не было ни у нас, ни в более политизированных московских кругах у диссидентов. Большинству из нас казалось, что «развитой социализм» будет тянуться долго. Ощущения, что он через несколько лет рухнет, у меня, по крайней мере, не было. Было другое. Казалось, что время как бы понемногу разжимается. И как только стали разжиматься эти щупальца, сразу же стали выстраиваться возможности нормальной жизни в ненормальных условиях. Вот что было важно – создание среды обитания, пригодной для жизни.

А много людей было в кружках?

Да, много, сотни, тысячи людей! Десятки самиздатских журналов!

И куда КГБ смотрел...

Да плохо КГБ смотрел. Во-первых, всех при таком количестве включенных в это движение людей не пересажаешь. Период массовых репрессий уже прошел.

Да, кого-то еще сажали. Например, Владимира Пореша, который был членом огородниковского семинара. Меня обыскивали по делу Пореша, хотя мы никогда не были знакомы. Просто это были какие-то формальные зацепки, раз дело было открыто. Это было в 1980 году. КГБ безрезультатно пыталось найти материалы против Арсения Рогинского и других членов его исторического кружка. Арсения Борисовича Рогинского арестовали в 1981-м, он отсидел пять лет. И Пореша тоже освободили только в 1986-м.

Но в целом КГБ пошло по другому пути. Оно попыталось взять независимое культурное движение под свой контроль. И в 1981 году был организован «Клуб 81», официальная структура, у которой был свой куратор из КГБ. Параллельно был организован Рок-клуб. Но было уже поздно.

Да, нас могли обыскивать, могли посадить, страшновато было, но прежней свирепости репрессий уже не было. Да и дружеский круг помогал победить страх. А еще он давал смысл существованию, ты уже не жил как растение (пошел инженер в свой институт, спроектировал теплосеть от этого дома до того, вернулся домой и стал смотреть телевизор). Дружеский круг давал ощущение творческой реализации. Многие люди находили там свою тему, становились писателями, историками. Это важные вещи. Без них, наверное, некоторым людям было бы тогда не выжить.

А сейчас вы встречаетесь? Круг остался? Или сложились уже другие отношения?

Однозначного ответа на этот вопрос нет. С кем-то дружеские отношения сохранились и продолжаются. Многих людей уже не стало. Кто-то уехал (с некоторыми из этих людей связь восстановилась в 1990-е годы, когда они смогли возвратиться сюда). Кто-то просто занялся совершенно другим.

Интереснее даже не вопрос, сохранилась ли дружба, - да, для кого-то она сохранилась и по-прежнему украшает жизнь. Интереснее вопрос, что дал этот период русской культуре? Как мы можем это оценить? В начале 1990 года мне казалось, что он дал гораздо меньше, чем ожидалось. Когда мы жили во всем этом, казалось, что потенциал огромен. А когда началась перестройка и все стало можно, то реализовалось совсем немногое.

Но прошел еще десяток лет, и я стал постепенно понимать, что то, что было в 1970-е, не пропало и постепенно «всплывает». Это не быстрый процесс, потому что 1990-е были очень сложными и очень сумбурными годами. Было много «пены», и в этой пене многое закопалось, ничего не было видно. Но из культурного движения вышло значительное число крупных литераторов, поэтов, прозаиков, художников. В тот период было создано довольно много значительных книг исторического и философского характера. То, что в рок-музыке было сделано, – это понятно многим. И ленинградский рок стал целой эпохой для людей более молодых.

Так что это был не просто путь некоего поиска нравственного поведения в условиях политической несвободы, а еще и сильная питательная творческая среда.

У Вас сейчас не возникает грусти от того, что этого больше нет, что это кончилось?

Нет. Грусть может возникать оттого, что молодость кончилась. А грустить по вещам, которые были связаны с политической несвободой, трудно. Это ненормально. Все-таки лучше, когда общество устроено так, что у человека есть возможность реализовываться в более естественных формах, чем тогда.

А вот радость, которая была тогда, – она сохранилась. Дружба, в отличие от любви, не бывает неразделенной.

---------------
¹ Российская национальная библиотека в Петербурге.
² Лидия Александровна Мейер (Дмитриева) входила в Александро-Невское братство. С 1924 по 1930г. жила в тайной общине сестер братства на Конной улице.
³ Страта – элемент социальной структуры (социальный слой или группа), объединенный неким общим общественным признаком (имущественным, профессиональным или иным). Ее можно также описать как некую общность, характеризуемую единым стилем жизни.

Беседовала Анастасия Наконечная
Фото: Александр Волков

Кифа № 5 (207), апрель 2016 года

Еще статьи по этой теме:

На перекрестках города памяти. Интервью с А.П. Козыревым, зам. декана философского факультета МГУ >>

«Вечные темы» в нашей жизни.Интервью с председателем Преображенского братства Дмитрием Гасаком и с директором музея А.А. Ахматовой в Фонтанном доме (Санкт-Петербург) Н.И. Поповой >>

Начиная разговор о даре дружбы. 9-11 марта в Культурно-просветительском центре «Преображение» под Москвой прошла международная конференция «Дружеский круг как начало соборности и солидарности в России».

Инклинги. Продолжая размышлять о дружеском круге, мы отправляемся в Англию >>

Неповторимость лиц, входящих в круг. Ещё раз о славянофилах >>

Для того чтобы появился дружеский круг, нужен человек-«мотор», тот, кто представляет себе масштаб, сверхзадачу >>

Христианство и рыцарство: взаимное влияние культуры и миссии >>

«Нигде, о Господи, такого града нет, есть лишь видение, и только...» >>