Воронежские записки

Впечатления режиссера Дарьи Виолиной от поездки в Воронеж

 

«Mы живем, под собою не чуя страны...» – прокричал в 1933-м Мандельштам. В последние годы растиражированность этих строк едва ли не лишила их истинного величия и ужаса. А тогда поэта почему-то не расстреляли сразу, а всего лишь сослали в Чердынь. Там он очень скоро пытался покончить с собой. Пастернак ходатайствовал за коллегу-самоубийцу, и Бухарин предложил ему самостоятельно выбрать город для ссылки. Мандельштам выбрал Воронеж.

Очутившись в этом городе спустя 82 года – в 2016-м я подумала, что, если сегодня по какой-то причине мне предстояло бы выбирать место проживания, я бы тоже выбрала Воронеж. Не дай Господь слову «ссылка» снова войти в обиход. Нет, конечно. Просто каждый человек неизбежно примеряет на себя возможное и невозможное. Я не вижу себя в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Берлине – оказаться прикованной к этим городам было бы для меня огромной трагедией. (Представляю сейчас возмущенные возгласы большинства моих знакомых. Ну, не обессудьте. Это, правда, так. – Прим. автора.) Быть сосланной в Воронеж тоже не хотела бы (при всех своих странностях, я все-таки за свободу выбора), но жизнь в Воронеже представить себе могу, и этот черноземный уголок страшит меня куда меньше, чем мировые столицы.

Он ближе мне, понятней и интересней. Каждый угол, дом и доска на нем, каждое слово историка-экскурсовода и афиши местных театров отзываются во мне цепочкой ассоциаций. Все пронизано собственной памятью истории страны, героев наших фильмов и, наконец, своей семьи. Все так или иначе связано. Не смейтесь, пожалуйста, я не умаляю и не сравниваю историю Британии или Франции с историей Воронежа. Просто та история для меня лишь факт общего неодушевленного образования, а эта насквозь прошита человеческими судьбами, а они, в свою очередь, – единственное, что меня в этой жизни интересует.

Каюсь, я совершенно географически нелюбознательна. Мне не хочется увидеть своими глазами ни норвежские фьорды, ни африканские баобабы.

Меня не волнуют древние города и редкие животные. Мне глубоко неинтересны кухни народов мира, мишленовские звезды в ресторанах и морские путешествия. Но мне отчаянно интересны люди, которых я встретила в Воронеже. Я начала со строчек «Мы живем, под собою не чуя страны.», не потому что хотела увязать Воронеж с Мандельштамом (это и без меня уже сделали сотни раз), а потому что позволю себе (да простит меня автор) применить эту строку не в том первоначальном и трагическом смысле, что вкладывал в нее большой поэт, а в том смысле, что и мы сегодня не чуем своей страны. Нет-нет, я не про политику и не про экономику. В них мы стремительно нащупываем «хрупкое дно» и дружно ждем, пока постучат снизу.

Я совсем про другое. Я про то, что в вихре московской безумной, циничной, пресыщенной, насквозь лицемерной и корыстной, почти в каждом своем проявлении, жизни начинает казаться, что это и есть норма, и что это есть сама жизнь. Мы в нее встроились, бежим, слегка работая локтями, научились прощать предательство и унижение, разучились не подавать руки подлецам, размылись представления о чести и благородстве, им на смену пришло понимание целесообразности и выгоды. Ходим не туда, куда хочется, а куда нужно пойти. Все ходим. И я тоже. Скучновато, но попривыкли и не страдаем от этого ежеминутно. И только однажды, приехав в город Воронеж со своим 16-летним сыном, и очутившись на коротких два дня среди других людей, становится невыносимо хорошо ТАМ, и мучительно не хочется обратно.

В 2013-м году мы сделали фильм «Дольше жизни», посвятив его детям репрессированных родителей. Потом был эфир на «Культуре», призы «Сталкера», ордена Назарбаева, премьера в Москве, пресса и много всего еще.

...И вот приглашение от Воронежского православного братства. Преподаватель музыки Инна Ткаченко (мне кажется, основной вдохновитель и организатор всей культурной жизни братства) звала нас показать фильм 30 октября, в День памяти жертв репрессий, но осенью это не получилось, мой коллега С. Павловский просил отложить до зимы (но зимой тоже не смог примкнуть, отдавая старые «долги» по работе). Мы же с Инной решили приурочить встречу к 7 февраля – Собору новомучеников и исповедников российских, пострадавших в годы тоталитарного режима. Если честно, я не очень вникала в организационные вопросы, понимая, что история эта совсем не коммерческая и, слава Богу, если какая-нибудь библиотека предоставит Братству свой зальчик, там и покажем.

Каково же было мое удивление, когда, приехав к месту показа, я очутилась перед громадной колоннадой главного кинотеатра города на главной площади города, в здании, при взгляде на которое невольно вспоминаешь о давешней борьбе с излишествами в архитектуре. Внутри «сталинского ампира» располагается нынче суперсовременный мультиплекс, только не такое попкор – новое убожество, как наш гламурный «Октябрь», а сверкающие холлы с кафе и гардеробами, чтобы зритель чувствовал себя не на вокзале, а в театре.

Мы десятки раз показывали свои фильмы в лучших московских залах и каждый раз упирались в технические проблемы: тусклые лампы проекторов, старая техника, а если новая, то оказывалось, что никто толком не умеет ею пользоваться. Мы привозили собственные проекторы, нанимали специалистов, бились с форматами и рамками. Коллеги меня поймут.

В воронежском кинотеатре «Спартак» я узнала, что все бывает по-другому. Вышколенная команда приветливых людей, безупречно выполняющая поставленные им задачи.

Я так и не нашлась, о чем бы их попросить, они все продумали и сделали сами.

Накануне показа Инна Ткаченко сказала мне, что директор кинотеатра распорядился заменить зал и вместо зала на 110 мест также бесплатно выделил зал на 230 мест. Я пришла в ужас, потому что знаю, как грустно выступать в пустом зале. И кто студеным воскресным вечером потащится глядеть не новое документальное кино о репрессиях? Думала, соберется человек 40 от силы. Но 7 февраля зал на 230 мест был полон. И еще дополнительные стулья во все проходы установили. И директор распорядился вызвать карету скорой помощи. На всякий случай, чтоб дежурила. Много пожилых людей, и тема волнующая.

Я спросила тихо у Инны, а зачем все это нужно директору мультиплекса? Она постаралась объяснить: «Его отец композитор Михаил Носырев был арестован прямо на занятии в Ленинградской консерватории. Студенту шел 19-й год. Получил 10 лет. Отсидел в Воркуте весь срок. Правда, в неплохой компании, подружился с зэком Алексеем Каплером. Пока сидел, за него, 19-летнего, – ходатайствовал Шостакович и добился принятия осужденного юноши в Союз композиторов. Юноша выжил, вернулся, написал 4 симфонии, несколько балетов и еще много замечательной музыки, дирижировал в Воронежском оперном театре. Родил сына Михаила, который стал Президентом кинотеатрального комплекса "Спартак" на пл. Ленина».

Познакомились мы с ним уже после показа (я и не знала, что он в зале), до поезда оставалось полчаса, но мы успели промчаться по совершенно роскошным залам клуба, что Носырев открыл в последние годы, Михаил успел показать нам несколько томов с нотами отца, он издал их недавно в Петербурге. Все увиденное нами отличал безупречный вкус. Рассказал директор и о еженедельных трансляциях спектаклей лучших театров мира (от «Современника» до «Ла Скала»), мировые театральные премьеры воронежцы имеют возможность увидеть, купив билет за 270 рублей... За те же полчаса нашу компанию из 20 братьев и сестер Михаил успел накормить ужином и всем уделить время. До поезда оставались уже считаные минуты, мы едва успели познакомиться, но, кажется, всё друг про друга поняли.

Когда Михаил позвонил мне в поезд узнать, удалось ли догнать состав на станции Придача, он сказал: «Да, и спасибо Вам большое за фильм. Мне тоже было, что вспомнить.»

Связь прервалась, так что отвечаю здесь: «И Вам, Михаил, спасибо за этот вечер. Нам будет, что вспомнить.»

Обсуждение фильма после просмотра шло почти два часа. Люди не только задавали вопросы, но и вспоминали истории свои и своих родных.

В зале было много пожилых людей, дело шло к полуночи, и Инна Ткаченко взяла микрофон, чтобы сказать, что члены Братства будут ждать зрителей у выхода из зала и каждого, кому понадобится помощь, проводят до самого дома. Мне не хотелось, чтобы этот сон заканчивался.

Два дня мы были окружены людьми из той страны, которую перестали чувствовать. Среди них педагоги, врачи, скульпторы, инженеры, студенты, рабочие – и все они живут по каким-то иным законам. Они хотят делиться с другими всем, что сами считают важным или интересным. Они очень трудно живут, но совершенно не выглядят несчастными. Наоборот, рядом с ними ты становишься в сто раз счастливей, тебе интересно каждую минуту, ты окружен таким бескорыстным теплом и участием, что вся твоя собственная жизнь приобретает новый смысл. И профессия твоя, которая, кажется, никому уже в этой стране не нужна, и никто не хочет потратить на нее хоть сколько-нибудь денег, тоже начинает казаться не такой бессмысленной, когда зал плачет и благодарит, и просит приехать снова...

Потом была экскурсия по литературному Воронежу. Наши сопровождающие (все из Братства), останавливаясь то там, то здесь, читали нам Мандельштама и наизусть, и по книгам (у каждого была с собой). Три ссыльных года на грани безумия и за гранью бедствования оставили след длиною уже почти в век. «.Пожалуйста, не считайте меня тенью. Я еще отбрасываю тень. Но последнее время я становлюсь понятен решительно всем. Это грозно. Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию; но вскоре стихи мои с ней сольются и растворятся в ней, кое-что изменив в ее строении и составе.» – писал Осип Мандельштам Юрию Тынянову в январе 1937-го из Воронежа. Пророчество сбылось. Тень поэта и сегодня витает над русской поэзией и этим городом.

Иногда кажется, будто он и не умер в пересыльной тюрьме у Владивостока, а где-то тут, поблизости, и все его здесь лично знают.

Еще по Воронежу раскиданы удивительно трогательные и начисто лишенные всякого пафоса памятники. Конечно, поэтам и писателям, Никитину и Кольцову из Золотого века, Мандельштаму, Платонову, Маршаку, Высоцкому – из ХХ столетия.

...А еще на центральной улице – памятник фронтовому почтальону. Просто солдат с треугольным конвертиком в руках. Согласитесь, он заслужил этого не меньше маршалов и генералов.

В какой-то момент я поняла, что авторство абсолютно всех памятников в городе принадлежит одной семье – Ивана Дикунова и Эльзы Пак. На второй день мы обедали дома у этих людей. В их громадной мастерской нам показали эскизы, наброски, гипсовые копии всех главных монументов города. Мы как бы прокрутили пленку назад, от результата к процессу. Очень здорово.

Эльза Пак – кореянка, ребенком была депортирована в Узбекистан, потом смогла поступить в Ленинградскую художественную академию, где и полюбила сокурсника-воронежца Ваню Дикунова. В 1970-м вернулись на Родину мужа, родили троих детей, которые все стали скульпторами и художниками, и вот этим семейным подрядом они уже десятилетия талантливо создают образ города. С гордостью говорят, что только товарищ Ленин – не их рук дело. Они все больше по поэтам и почтальонам...

За обедом молодая выпускница Воронежского университета и студентка Свято-Филаретовского института в Москве Юля Штонда замечательно пела нам под гитару песни на стихи Мандельштама и Галича, музыку написала сама в маленькой комнатке университетского общежития (она из Воронежской области). Уже два года митинг-чтение имен в день памяти 30 октября открывается выступлением Юли на одной из площадей города.

Несколько раз за это время мне вспоминался фильм Дуни Смирновой – «Два дня», там московский чиновник приезжал в провинциальный музей и за коротких два дня успевал, кажется, поменять мировоззрение. Я подумала, что Дуня не такой уж и фантазер, действительно, за два дня человек способен многое в своей жизни переосмыслить. Позже директор кинотеатра Михаил Носырев успел упрекнуть меня: «Вот, Вы впервые в нашем городе, а Дуня Смирнова и отец ее Андрей Смирнов приезжают постоянно и все свои фильмы у нас показывают». Ох, как все неслучайно – подумала я.

Эти дни вместили столько всего, что даже телеграфно не описать. Была еще и встреча с Братством в их культурно-просветительском центре – квартире, которую они купили все вместе, сообща, взяв каждый на себя кредит, который выплачивают уже восьмой год. Но зато у них есть место для встречи.

И они ни от кого не зависят, все сами и по велению сердца. Глядя в глаза этим людям, невольно начинаешь по-новому трактовать понятие свободы. И уж точно патриотизма. Не квасного, не на показ и не по указке, а настоящего, внутри себя, как вера.

К слову, эти истинно верующие люди ни единого раза не спросили нас о нашем вероисповедании, не сказали ни слова о церковных обрядах, постах или молитвах. Это и есть та самая вера, что не кричит о себе и не назидает, она просто живет. И побеждает. Думаю, что побеждает везде, где рождается, но нам открылась в Воронеже – прекрасной интеллигентной русской провинции в самом высоком смысле этого слова.

Мы догоняли наш поезд на «буранном полустанке» вблизи Воронежа, он стоял там всего пару минут, мы успели закинуть чемоданы, вскочить на подножку и уже под стук колес услышать из темноты протяжное песнопение.

Воронежское Братство провожало нас своим чудесным хором.

P.S. Я счастлива, что была в эти дни со своим сыном. Мне кажется, он тоже открыл для себя что-то совершенно доселе ему неизвестное. И кто знает, быть может, когда-нибудь он расскажет своим внукам, что в юности бывал в Воронеже.

Кифа № 3 (205), март 2016 года

Материалы этого выпуска «Регионов»:

От составителей. Материалы этого номера «Регионов» собраны двумя воронежскими православными братствами >>

«Облик жизни надо изменять, делать его чище, благороднее, духовнее, лучше...». О презентации книги >>