11 марта – день памяти Лидии Чуковской

Лидия Чуковская с дочерью Еленой

Из последнего интервью Е.Ц. Чуковской газете «Кифа»*

У меня вот в этой книжке, любимой, и странице любимой, рассказывается, как Лидия Корнеевна в поисках мужа всё-таки добилась того, чтобы её принял главный чекист Ленинграда:

«Не дожидаясь приглашения, я села. И протянула ему глянцевитую записку Мусхелишвили.

Он пробежал её глазами и отложил в сторону.

– Слушаю, – сказал он без всякого выражения. (А! у него нету не только лица, но и голоса.)

В этом кабинете ясно и весело звучит улица: звонки трамваев, гудки машин. Ярко светит солнце. Весна. Лик и голос весны.

У «значительного лица» – лица нет.

– Я хочу задать вам три вопроса, – сказала я, чувствуя себя в магнитном поле этого отсутствия как бы наедине с собой. – Первый: жив или умер мой муж? В Москве моему отцу сказали «умер», а здесь у вас внизу говорят, что сведений о смерти нет – значит, жив. Я же считаю, что имею право знать наверняка. Это раз. Теперь второе: если моего мужа нет в живых, то это значит, что погиб невиновный – ручаюсь, и не я одна, что он был невиновный да к тому же замечательный человек, много сделавший и многообещающий учёный, как вы увидите из этих бумаг. – Я положила перед ним на стол свою пачку. Он не шевельнулся. – Кто будет отвечать за эту неповинную гибель? – Гоглидзе не моргнул глазом. – И, наконец, третье. Бронштейн погиб, по-видимому, около двух лет назад, в феврале 38-го года, когда мне из окошечка на улице Воинова сообщили: «выбыл». Это означало – «выбыл на тот свет»? Кто ответит за то, что я, его жена, не получила об этом уведомления до сих пор? Мне сказано: 10 лет лагерей.

Я смолкла. Никогда еще я не чувствовала себя такой свободной. Все вопросы произнесены.

Солнце. Трамвайные звонки за окном, гудки автомобилей. Весна! – Идите домой, вам ответят, – сказал Гоглидзе. (Его расстреляли тоже... не знаю, в каком году. Но расстреляли.)

<...> На пятый день, часа в 3, раздался телефонный звонок. Я подбежала.

– Чуковская, Лидия Корнеевна?

– Я.

– С вами говорят из канцелярии товарища Гоглидзе. Ваши московские сведения правильны: Бронштейна, Матвея Петровича, нет в живых.

– А где я могу получить об этом официальную бумагу?

– Не знаю, не у нас. В ЗАГСе, вероятно.

– А другие мои два вопроса?

Голос повесил трубку.»

Интересно, что Лидия Корнеевна пишет о чувстве свободы, которое она переживает в этот момент...

Она вообще была человеком, совершенно неподвластным никаким самообманам времени, – сколько я её помню. Я вступала в пионеры, потом в комсомольцы,потом в стенгазету, а потом уже, когда дошло в партию вступать – это я отказалась и пошла, так сказать, другим путём. А у Лидии Корнеевны никогда не было никакой увлечённости. Ну, может быть в тридцатые годы, может быть, когда они работали, пока никого не посадили... просто я этого не помню. А вот сколько я помню, уже после 1937 года, у неё не было никаких иллюзий, никаких обольщений и она никогда не пыталась «вписаться», понравиться начальству. Наоборот, до ужаса всегда сталкивалась. Поэтому с ней всё всегда кончалось очень плохо.

Как она Вам пыталась передать этот опыт свободы?

Абсолютно никак.

Просто сама жила и жила, да?

Ну вообще, обычный человек не учится ведь из нравоучений. Из того, что ему говорят – делай так, а не этак.

Но есть какие-то моменты, скажем, конформизма. Вам ведь попадало, когда Ваша мать видела, что Вы идёте на компромисс?

Да. Очень часто попадало. Особенно в делах Корнея Ивановича. Я ведь попала в очень тяжёлое, сложное положение, совершенно к этому не готовясь. Я занималась своей наукой, работала в институте, и кроме этого немножко занималась делами мамиными и Александра Исаевича. А потом, когда Корней Иванович умер, я оказалась наследницей всего его огромного архива и огромного количества дел, с этим связанного. Мама в это время уже была персоной совершенно нон грата.

В те годы была культура советская, которую предлагали телевидение, радио, газеты. Но была и иная культура, связанная с самиздатом... Почему Вы и другие люди Вашего круга выбирали эту культуру, а не ту, которая была?

Потому что мне это казалось значимым, интересным, важным. Человек всегда выбирает <даже когда выбирает> вот эту книжку или вот это платье. Мне казалось в те годы, что то, что делал Солженицын, – это было бесспорно важное, главное дело, которому помогали сотни людей. Просто сотни.

Беседовали свящ. Иоанн Привалов, Юлия Балакшина

---------------------

* Часть интервью была опубликована в «Кифе» №12(182), сентябрь 2014 г.

КИФА №1(187), январь 2015 года