Я многих людей возил к отцу Павлу Протоиерей Сергий Ганьковский вспоминает о том, что значил о. Павел Адельгейм для молодых людей, приходивших к вере в 1980-е годы Я познакомился с о. Павлом 29 марта 1980 года. Приехал к нему из Москвы. Тогда я только-только начал жизнь в церкви и, конечно, у меня была масса вопросов. Практически ни на один он прямо не ответил. Но поразительно, что вопросы у меня пропали, они потеряли смысл. Я понял, что в церкви главное – не богословие, не изящная словесность, в церкви главное – вещи совершенно другие. А именно то, о чем говорил митр. Сурожский Антоний: если человек не увидит в глазах другого человека света вечной жизни, он не сможет следовать за Христом, не сможет быть христианином. Много лет прошло с тех пор. Многих людей я туда привез, потому что понимал, что людям необходимо не просто Слово Божие, а еще и этот опыт созерцания человека, который сам по этому пути идет. Тут есть одна опасность: можно сотворить себе из духовника кумира. Но о. Павел никогда не переносил на себя отношения человека с Богом. Он умудрялся давать всем свободу и простор. Мы приезжали к нему, а он иногда приезжал к нам в Королев. И постепенно у нас в городе сложилась неформальная группа православной молодежи, община. Никто из нас нигде не регистрировался, не составлял никаких списков, плана работ ит. д. Мы просто жили как друзья и товарищи. И вот, через десять лет такой жизни мы решили, что пора строить в Королеве храм. Первая Литургия на этой, казалось бы, безбожной земле прошла в 1992 году в глубоком, очень сыром подвале дома, куда помещалось около двухсот человек. Возглавлял служение отец Павел; он специально приехал для этого в Подмосковье. Начинали в убогом подвале, потом перебрались в фанерную казарму и прослужили там 20 лет, а сейчас заканчивается строительство нового каменного храма. За год, который прошел с момента смерти отца Павла, много о нем было публикаций. Одни считают его церковным диссидентом, этаким Че Геварой в рясе, другие – выдающимся богословом, третьи – знатоком церковного права. И все они правы, все так. Но мне лично ближе всего его пастырство. О нем как-то мало говорят, но меня поражала в нем удивительная способность быть духовным отцом. Уже скоро 22 года, как я сам служу, и других священников я наблюдаю, но я никогда в жизни не видел такого служения, как у отца Павла. Это было сдержанное, величественное явление. Какой-то внутренний пафос и вместе с тем какая-то сдерживаемая сила, которая не хлещет через край, не срывается с места. Когда он говорил проповеди, это было не то, что обычно бывает – священник с елейным голосом и такой манерой разговора, какой говорят с малыми детьми и тяжелобольными людьми. Здесь каждое слово было взвешено, и казалось, что рождается оно прямо сейчас. Он потрясающе молчал на исповеди. Вы знаете, я у многих священников исповедовался, когда был мирянином. Я знаю и с той, и с другой стороны, как трудно священнику молчать на исповеди. Отец Павел умел молчать на исповеди так, что, казалось, это молчание сейчас кончится Апокалипсисом. Дело доходило до какого-то ужаса – и настолько легко было потом, после этой исповеди, после того как он дал тебе выговориться до конца! Только когда ты уже окончательно молчишь, тогда он начинал говорить сам, тихо, немногословно, очень мало. Он никогда не сюсюкал ни с кем. Никогда не снисходил к слабостям нашим, нет, такого не было. Он грех считал грехом и называл его «грех». Но поразительная вещь: ему как никому удавалось разделять грешника и грех. Это была удивительная способность раскрывать душу человека. Вы говорите о пастырстве о. Павла. А знали ли Вы его как исповедника? Я думаю, что его пастырство выше исповедничества. Это было гениально, это было великолепно. Это было потрясающе. А когда началось противостояние с епископом, мы обрели борца за свободу Церкви и потеряли пастыря. Он перестал меня исповедовать, да и некогда было. Я не мог поговорить с ним о своих проблемах. Какие мои проблемы? – У него проблемы. Он Вам рассказывал о них? Конечно! Мне это было интересно, меня это захватывало. Я первый читал книгу «Догмат о Церкви» в рукописи. Он спросил меня, что я думаю. Я сказал: «Тут и богословский трактат, и очерк нравов, и даже преядовитейший памфлет...» Мне казалось, нельзя это в одном флаконе вместе собирать без ущерба для заявленных целей книги. Но его не уговорить было. Я привык всегда обходить препятствия. А он смотрел опасности прямо в глаза. Нужно сказать, что он не был абсолютным противником архиереев. Да и архиереи относись к нему по-разному, знаете ли... Когда о. Павел приехал в Питер к митрополиту Владимиру (Котлярову), недавно ушедшему с петербургской кафедры, и рассказал свою историю, тот сказал: «Отец Павел, бери любой приход в области». Что бы Вы хотели сказать об о. Павле людям, которые о нем ничего не слышали? О. Павел был красив, умен, образован, добр. Человечен. В нем не было чего-то надмирного, он был живой, из плоти и крови. Хохотал заливисто, злился совершенно явно. Я не помню его злящимся. Вот вы бы поглядели на него, когда мы с ним устанавливали престол в Мироносицком храме! Мы его ставим, а он – на место не встает, мы – ставим, а он – не встает... Как-то я сказал ему, что дети имеют право на смерть (я у Януша Корчака эту мысль вычитал). Он грохнул кулаком по столу так, что столешница чуть не раскололась надвое и как заорет: «Не имеют дети права на смерть!» Понятно почему: у меня своих детей нет. Прошло пять лет. Его позвали на лекцию для учителей. И вот он говорит: «Пойдем со мной! Покритикуешь меня потом». Я пошел с ним и в конце лекции услышал: «Дети имеют право на смерть». И еще один случай помню у него дома. Он как грохнет по столу кулаком: «Ты начнешь когда-нибудь солить суп?!» Думал, сейчас и меня прибьет. Я привык к ним с матушкой относиться как к идеальной парочке. А он был нормальный человек из кожи, мяса и костей. И был безумно обаятельным. Мне помнятся его обеды. Мы приходили из храма голодные, как змеи. Садились за стол и сидели до позднего вечера – не то что ели, но всю дорогу разговаривали... беседовала Анастасия Наконечная Кифа № 10 (180), август 2014 года |