gazetakifa.ru
Газета «Кифа»
 
12+
 
Рубрики газеты
Первая полоса
Событие
Православие за рубежом
Новости из-за рубежа
Проблемы катехизации
Братская жизнь
Богословие – всеобщее призвание
Живое предание
Между прошлым и будущим
Внутрицерковная полемика
Язык Церкви
Конфессии
Конференции и встречи
В пространстве СМИ
Духовное образование
Церковь и культура
Церковь и общество
Прощание
Пустите детей приходить ко Мне
Книжное обозрение
Вы нам писали...
Заостровье: мифы и реальность
Люди свободного действия
Лица и судьбы
1917 - 2017
Гражданская война
Беседы
Миссионерское обозрение
Проблемы миссии
Раздел новостей
Открытая встреча
Встреча с Богом и человеком
Ответы на вопросы
Стихотворения
Региональные вкладки
Тверь
Архангельск
Екатеринбург
Воронеж
Санкт-Петербург
Вельск
Нижневартовск
Кишинев
Информационное агентство
Новости
Свободный разговор
Колонка редактора
Наш баннер!
Газета
Интернет-магазин
Интернет-магазин
Сайт ПСМБ
 
 
Трезвение
 
 
Печать E-mail
19.08.2014 г.

Я многих людей возил к отцу Павлу

Протоиерей Сергий Ганьковский вспоминает о том, что значил о. Павел Адельгейм для молодых людей, приходивших к вере в 1980-е годы

Image

Я познакомился с о. Павлом 29 марта 1980 года. Прие­хал к нему из Москвы. Тогда я только-только начал жизнь в церкви и, конечно, у меня была масса вопро­сов. Практически ни на один он прямо не ответил. Но поразительно, что вопросы у меня пропали, они потеряли смысл. Я понял, что в церкви главное – не богословие, не изящная словесность, в церкви главное – вещи совершенно другие. А именно то, о чем говорил митр. Сурожский Анто­ний: если человек не увидит в глазах другого человека света вечной жизни, он не сможет следовать за Христом, не сможет быть христианином.

Много лет прошло с тех пор. Многих людей я туда привез, потому что понимал, что людям необходимо не просто Слово Божие, а еще и этот опыт созерцания человека, который сам по этому пути идет. Тут есть одна опасность: можно сотво­рить себе из духовника кумира. Но о. Павел никогда не пере­носил на себя отношения человека с Богом. Он умудрялся давать всем свободу и простор.

Мы приезжали к нему, а он иногда приезжал к нам в Ко­ролев. И постепенно у нас в городе сложилась неформальная группа православной молодежи, община. Никто из нас нигде не регистрировался, не составлял никаких списков, плана работ ит. д. Мы просто жили как друзья и товарищи. И вот, через десять лет такой жизни мы решили, что пора строить в Королеве храм. Первая Литургия на этой, казалось бы, без­божной земле прошла в 1992 году в глубоком, очень сыром подвале дома, куда помещалось около двухсот человек. Возглавлял служение отец Павел; он специально приехал для этого в Подмосковье. Начинали в убогом подвале, потом перебрались в фанерную казарму и прослужили там 20 лет, а сейчас заканчивается строительство нового каменного храма.

За год, который прошел с момента смерти отца Павла, много о нем было публикаций. Одни считают его церковным диссидентом, этаким Че Геварой в рясе, другие – выдающим­ся богословом, третьи – знатоком церковного права. И все они правы, все так. Но мне лично ближе всего его пастыр­ство. О нем как-то мало говорят, но меня поражала в нем удивительная способность быть духовным отцом.

Уже скоро 22 года, как я сам служу, и других священников я наблюдаю, но я никогда в жизни не видел такого служения, как у отца Павла. Это было сдержанное, величественное явление. Какой-то внутренний пафос и вместе с тем какая-то сдерживаемая сила, которая не хлещет через край, не сры­вается с места. Когда он говорил проповеди, это было не то, что обычно бывает – священник с елейным голосом и такой манерой разговора, какой говорят с малыми детьми и тяже­лобольными людьми. Здесь каждое слово было взвешено, и казалось, что рождается оно прямо сейчас.

Он потрясающе молчал на исповеди. Вы знаете, я у многих священников исповедовался, когда был мирянином. Я знаю и с той, и с другой стороны, как трудно священнику молчать на исповеди. Отец Павел умел молчать на исповеди так, что, казалось, это молчание сейчас кончится Апокалип­сисом. Дело доходило до какого-то ужаса – и настолько легко было потом, после этой исповеди, после того как он дал тебе выговориться до конца! Только когда ты уже окончательно молчишь, тогда он начинал говорить сам, тихо, немногослов­но, очень мало. Он никогда не сюсюкал ни с кем. Никогда не снисходил к слабостям нашим, нет, такого не было. Он грех считал грехом и называл его «грех». Но поразительная вещь: ему как никому удавалось разделять грешника и грех. Это была удивительная способность раскрывать душу человека.

Вы говорите о па­стырстве о. Павла. А знали ли Вы его как ис­поведника?

Я думаю, что его па­стырство выше исповедни­чества. Это было гениально, это было великолепно. Это было потрясающе. А когда началось противостояние с епископом, мы обрели борца за свободу Церкви и потеряли пастыря. Он пере­стал меня исповедовать, да и некогда было. Я не мог поговорить с ним о своих проблемах. Какие мои про­блемы? – У него проблемы.

Он Вам рассказывал о них?

Конечно! Мне это было интересно, меня это захватыва­ло. Я первый читал книгу «Догмат о Церкви» в рукописи. Он спросил меня, что я думаю. Я сказал: «Тут и богословский трактат, и очерк нравов, и даже преядовитейший пам­флет...» Мне казалось, нельзя это в одном флаконе вместе собирать без ущерба для заявленных целей книги. Но его не уговорить было. Я привык всегда обходить препятствия. А он смотрел опасности прямо в глаза.

Нужно сказать, что он не был абсолютным противни­ком архиереев. Да и архиереи относись к нему по-разному, знаете ли... Когда о. Павел приехал в Питер к митрополиту Владимиру (Котлярову), недавно ушедшему с петербургской кафедры, и рассказал свою историю, тот сказал: «Отец Павел, бери любой приход в области».

Что бы Вы хотели сказать об о. Павле людям, кото­рые о нем ничего не слышали?

О. Павел был красив, умен, образован, добр. Человечен. В нем не было чего-то надмирного, он был живой, из плоти и крови. Хохотал заливисто, злился совершенно явно.

Я не помню его злящимся.

Вот вы бы поглядели на него, когда мы с ним устанавли­вали престол в Мироносицком храме! Мы его ставим, а он – на место не встает, мы – ставим, а он – не встает...

Как-то я сказал ему, что дети имеют право на смерть (я у Януша Корчака эту мысль вычитал). Он грохнул кулаком по столу так, что столешница чуть не раскололась надвое и как заорет: «Не имеют дети права на смерть!» Понятно почему: у меня своих детей нет. Прошло пять лет. Его позвали на лекцию для учителей. И вот он говорит: «Пойдем со мной! Покритикуешь меня потом». Я пошел с ним и в конце лекции услышал: «Дети имеют право на смерть».

И еще один случай помню у него дома. Он как грохнет по столу кулаком: «Ты начнешь когда-нибудь солить суп?!» Думал, сейчас и меня прибьет. Я привык к ним с матушкой относиться как к идеальной парочке. А он был нормальный человек из кожи, мяса и костей. И был безумно обаятельным. Мне помнятся его обеды. Мы приходили из храма голодные, как змеи. Садились за стол и сидели до позднего вечера – не то что ели, но всю дорогу разговаривали...

беседовала Анастасия Наконечная

Кифа № 10 (180), август 2014 года

 
<< Предыдущая   Следующая >>

Телеграм Телеграм ВКонтакте Мы ВКонтакте Твиттер @GazetaKifa

Наверх! Наверх!