«Ещё от Достоевского мы услышали впервые грозное слово: "русская церковь в параличе"»

Эти слова из поданной императору записки председателя Комитета министров Российской империи говорят о том, с какой тревогой размышляли о судьбе России и Русской церкви те, кто уже в 1905 году услышал эхо надвигающейся катастрофы

Председатель Комитета министров С.Ю. Витте

Тогда, в 1905 году, мнения петербургского духовен­ства по этому вопросу разошлись. Молодые священ­ники «требовали от духовенства всецелого проникно­вения интересами паствы и деятельного участия в её жизни»³. Люди с длительным пастырским и жизненным опытом призывали злободневные вопросы не затраги­вать (чтобы «не оказаться в услугах у мира»), а «стоять на чистом учении Христовом и проповедовать только идеалы Евангелия»⁴. Бурные события общественной жизни ставили перед сторонниками активной обще­ственной позиции церкви новые и новые вопросы: мо­жет ли священник баллотироваться в Государственную Думу? может ли священник быть членом политической партии, программа которой наиболее приближена к христианскому идеалу? может ли священник публично выступать против действий государственной власти, если они противоречат требованиям Божьей правды?

Отдавая себе отчёт в том, как сильно изменилось за прошедшие 110 лет то, что называется «Государствен­ной Думой», «политической партией» и «государствен­ной властью», я, тем не менее, полагаю, что по существу ответ, найденный тогда, должен быть услышан и вос­принят и сегодня: «Только Церковь, свободная в испо­ведании полноты своего самосознания, во внутреннем строе своём, в служении слова своего, в управлении всех дел своих и всего ей вверенного, только свободно самоуправляющаяся Церковь может поддерживать в совокупности чад своих полную, сыновне чистую веру в себя и вполне обладать необходимым для осуществле­ния её высокого божественного призвания голосом, от которого горели бы сердца человеческие»⁵.

Чтобы иметь силу и право обращаться к народу со словом правды, церковь должна быть свободной и от внешнего давления, и во внутреннем строе своём; чтобы не предлагать вместо ответов на вызовы времени толь­ко сладкую сказку о загробном блаженстве, церковь должна уже здесь и сейчас являть реальность Небесного Царства. Это особенно остро было пережито в начале XX века, когда вопрос о необходимости изменения - возрождения - обновления жизни русской церкви был осознан почти всеми её верными чадами.

В феврале 1905 года председатель Совета министров Российской империи Сергей Юльевич Витте подал императору Николаю II записку «О современном по­ложении православной Церкви»⁶. 28 марта 1905 года эта записка была опубликована в газете «Слово» и вызвала дискуссию о «современном упадке церковной жизни» и о «необходимых изменениях в строе церковной жиз­ни». Одновременно записку «Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас православной Церкви» составил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний (Вадковский), а группа «32-х» петербургских священников опубликовала в журнале «Церковный вестник» текст «О необходимости перемен в русском церковном управлении».

Оставим в стороне вопрос о том, насколько согла­сованными были действия главного министра госу­дарства, первенствующего члена Святейшего синода и молодых петербургских клириков, очевидно одно: жизнь требовала перемен и церковь устремилась к освобождению.

В первую очередь это освобождение понималось как освобождение от тесной опеки государства. Со времён реформ Петра I церковь стала частью государственного механизма, что гарантировало ей внешне привилеги­рованное положение, охрану её интересов при помощи силового аппарата государства, но накладывало такие тяжкие внутренние узы, что церковь переставала узна­вать саму себя. В ситуации принятия закона о веротер­пимости вызывал серьёзную обеспокоенность вопрос, в силах ли православная церковь будет выдержать пред­стоящую борьбу с сектантством и иноверием вообще?

В записке Витте степень чаемой независимости церкви от государства описывалась с большой осторож­ностью: «Церкви необходим союз с государством; необхо­дима и государству поддержка церкви, но условия союза между тою и другою стороною должны быть состав­лены так, чтобы не ослаблять самодеятельности ни церковного, ни государственного организма»⁷. Молодые петербургские священники были гораздо радикальнее в своих требованиях: «Не подчиняться должна Церковь условиям и требованиям общественной и государствен­ной жизни, какой бы высоты - всегда, впрочем, относи­тельной - ни достигали эти требования; она должна действовать всегда как свободная благодатная сила, провозглашая лето Господне благоприятное»⁸.

Однако независимость в отношениях с государством мыслилась только как условие восстановления свободы самой церкви в её внутреннем строе. В записке Витте, в частности, говорилось: «Ещё от Достоевского мы услышали впервые грозное слово: "русская церковь в па­раличе", - тогда оно не встретило серьёзного возраже­ния. <...> С начала XVIII века в церковной жизни стало ослабевать, а затем и совсем исчезло соборное начало: это, прежде всего, и вызвало застой церковной жизни».

В какой-то момент чтение записок 1905 года о поло­жении церкви заставляет подумать, что восстановление соборности мыслилось церковными деятелями начала XX века прежде всего как созыв Поместного собора. «На вопрос: как же достигнуть великой и святой цели восстановления канонической свободы православной Церкви в России, - ответ, по нашему глубокому убежде­нию, может быть только один: чрез нарочито для сего созванный поместный собор русской Церкви» (записка «32-х»). При этом оговаривалось, что на соборе должны быть представлены не только все ступени церковно­го клира, но и народ церковный: «Но для того, чтобы этот собор представил собою действительно голос всей русской церкви, он не может быть замкнутою архиерей­скою коллегиею, которая есть явление не каноническое» (записка Витте).

Митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский)

Безусловно, предлагались в начале XX века и кон­кретные пути восстановления соборности: от выбор­ности клира и деления огромных епархий на неболь­шие соборно управляемые митрополичьи округа до реформы духовной школы, которая должна перестать быть сословной, чтобы «религиозное образование стало доступно всем, невзирая на различие сословия и возрас­та» (записка Витте).

В 1905 году все эти замечательные идеи не были воплощены в жизнь - император отложил на неопреде­ленное время созыв Поместного собора. Когда же собор был созван, в России уже не было императора, но и у церкви уже не было и возможности всерьёз влиять на жизнь страны и общества или менять что-то в соб­ственном укладе - начались бессудные расправы над епископами и священниками...

Вместо чаемого мирного и постепенного освобож­дения от опеки государства церковь была резко, грубо и внезапно отторгнута от влияния на все сферы государ­ственной и общественной жизни, и при этом оказалась в ситуации такого давления со стороны новой власти, по сравнению с которыми дореволюционная ситуация стала восприниматься как нежные объятия. Отказаться же от компромисса с новой государственной властью церковь не рискнула, не сумела, не нашла в себе опыта, на который могла бы опереться.

И всё же история Русской церкви в XX веке, опыт новомучеников и исповедников Российских, особенно тех из них, кто не просто попал под колесо репрессивной машины, но в любых услови­ях продолжал собирать народ Божий, рас­сеянное стадо учеников Хри­стовых, убежда­ет нас в том, что церковь в годы гонений об­ретала, заново узнавала саму себя, понима­ла, что значит сохранить «свя­тая святых». Так, сщмч. Ин­нокентий (Тихонов) писал из ссылки в Архангельск своим духовным чадам, членам Александро-Невского братства: «Доселе вы очень дорожили зданием, икона­ми, украшениями и принадлежностями богослужения, колоколами. Кажется, всё Господь возьмёт на время или совсем от нас для того, чтобы мы восчувствовали не убор, не блеск, но самое Тело во Христе, Самую Церковь, Братское общение наше в благодати. Если оно сохра­нится, то всё может быть спасено, а если оно утра­тится, то не будет и благодати Христианской жизни. А погибнуть церковное общение может только тогда, ког­да мы сами это сделаем, т. к. если мы этого не захотим и не сделаем, то общение с Церковью не уничтожит и весь ад во всем его могуществе и злой мудрости» (10-23 февраля 1923г.).

Нашла ли церковь, пройдя трагический путь XX века, «секрет, как действительно участвовать ей в общественных вопросах без противоречия своим прин­ципам»? И нашла, и не нашла. В своём реальном исто­рическом бытии церковь слишком часто вновь и вновь пыталась и пытается искать опору во власти кесаря, а не во власти любви, являющей себя в жизни свободно собранного вокруг Христа Божьего народа. Но теперь ей уже невозможно не чувствовать в этом катастрофиче­скую неправду, ведь главный «исторический», а также и экклезиологический урок, который дают нам события XX века, заключается в том, что церковь всерьёз может нести свою ответственность за историю только тогда, когда в своём историческом бытии она являет черты Небесного Царства.

Юлия Балакшина

---------------------------

¹ 9 (22) января 1905 года в Санкт-Петербурге произошло со­бытие, известное как Кровавое воскресенье - разгон мирного шествия петербургских рабочих с коллективной «Петицией о рабочих нуждах». Шествие было подготовлено легальной организацией «Собрание русских фабрично-заводских рабо­чих г. Санкт-Петербурга» во главе со священником Георгием Гапоном. Поводом для выступления стала проигранная за­бастовка, начавшаяся 3 января на Путиловском заводе и охватившая все заводы и фабрики Петербурга. 5 января Гапон предложил рабочим обратиться за помощью к самому царю, а 7-8 января составил петицию, перечислявшую их требования. Наряду с экономическими петиция включала ряд политических требований, главным из которых был созыв народного пред­ставительства в форме Учредительного собрания. В день ше­ствия сам царь был не во дворце и не в городе. Политический характер выступления и стремление демонстрантов прорваться сквозь оцепление солдат стали причиной разгона шествия, в ходе которого против безоружных рабочих было применено ог­нестрельное оружие. Разгон шествия, повлёкший гибель от не­скольких десятков до нескольких сотен человек, вызвал взрыв возмущения в российском обществе и во всём мире и послужил толчком к началу Первой русской революции.

Оценки личности Гапона современниками и историками крайне противоречивы. Кто-то считал его провокатором, кто-то - страстным революционером, кто-то- последователем идей Толстого. Прокурор Петербургской судебной палаты писал в записке на имя министра юстиции: «Названный священник приобрёл чрезвычайное значение в глазах народа. Большин­ство считает его пророком, явившимся от Бога для защиты рабочего люда». В 1906 году Гапон был убит группой эсеров.

² Церковный Вестник. 1906. 5 янв. № 1. С. 5-11.

³ Красный архив. 1929. Т. 15 (36). С. 198-199.

⁴ Там же.

⁵ О необходимости перемен в русском церковном управлении. Мнение группы столичных священников // Церковный Вестник. 1905. № 11. С. 321.

⁶ Считается, что записка была составлена для Витте профессо­рами СПбДА А.С. Павловым, Н.С. Суворовым, Н.А. Заозёрским, А.А. Папковым и публицистом Л. Тихомировым; по другим данным её авторами являлись Витте и сотрудник канцелярии обер-прокурора Синода Ф.Н. Белявский.

⁷ Здесь и далее записка Витте цитируется по: Православная община. 1998. № 1 (43). С. 64-75.

⁸ Здесь и далее записка «32-х» петербургских священников цитируется по изданию: Балакшина Ю.В. Братство ревнителей церковного обновления (группа «32-х» петербургских священ­ников), 1903-1907: Документальная история и культурный контекст. М., 2014.

КИФА № 3 (189), март 2015 года