Культура должна и может быть спасена в вечности

Фрагменты актовой речи Юлии Балакшиной «Исторические этапы и литературные формы диалога церкви и светской культуры в России в XIX-XX вв»

Ю.В. Балакшина

<...> На суд слушателей мне хотелось бы вынести ту периодизацию процесса диалога светской культуры и церкви, которая родилась в результате произведённых наблюдений, оставляя в стороне анализ конкретных текстов, появившихся в результате названного диалога.

Первый этап

Сразу отметим, что инициатива диалога исходила от представителя лагеря светской культуры и достаточно долгое время не находила отклика со стороны церкви. Хотя митр. Филарет (Дроздов) и мог позволить себе вступить в поэтический диалог с Пушкиным, но он же называл романы «повестями страстей» и говорил о чтении их так: «Не касайся огня- обожжёшься, не касайся смолы- очернишься»¹.

В духовных журналах первой половины XIX века постоянно публиковались статьи, призванные предупредить читателей от пагубного влияния светской литературы, уводящей их от задачи спасения души.

<...> К осознанию необходимости преодолевать возникшее взаимное недоверие Гоголя привела внутренняя логика его жизни, путь его творческих и личностных поисков. <...> Характерно, что сам Гоголь переход от поэзии к прозе, в которую входит «нагишом растрёпанная действительность» (Н.В. Гоголь), воспринял как своего рода грехопадение². Мир, лишенный гармонии, находящийся под властью демонических сил, ставший предметом изображения в творчестве Гоголя, по мнения писателя, требовал исцеления.

Крушение эстетической утопии закономерно привело писателя к поиску путей исцеления и преображения мира в Церкви. Гоголь покидает Россию, обращается внутрь самого себя, занимается устроением собственной души, активно читает церковную литературу. Первой попыткой явить плоды внутреннего диалога и пригласить современников к совместному размышлению о ценности и возможностях общения церкви и культуры стала для Гоголя книга «Выбранные места из переписки с друзьями». В главе «О театре» Гоголь отводит светской культуре скромное место «ступени на пути ко Христу» для тех, «кто далеко от небесных истин христианства». Однако сама попытка светского человека, писателя рассуждать на церковные темы, а порой и учить, духовно наставлять своих современников была воспринята крайне негативно.

<...> Среди немногих позитивных откликов представителей духовенства на книгу Гоголя следует назвать письма архим. Феодора (Бухарева), который считал, что Гоголь находится среди тех, кто стремился к «благословенному берегу истины», но «к которому в нравственном его одиночестве трудно было ему благоуспешно пристать и прикрепиться»³.

М.П. Клодт. Н.В. Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мёртвых душ»

Однако нам представляется, что главные открытия Гоголя в области поиска оснований для диалога церкви и светской культуры были совершены не в рамках публицистически-проповеднического дискурса, а в его небольшом исповедальном тексте «Авторская исповедь». <...> В «Авторской исповеди» нашли отражения основные антиномии, характерные для самосознания Гоголя эпохи 1840-х годов и связанные с попыткой примирить в собственном внутреннем мире традиции церкви и светской культуры: смирение и благородство, просвещение европейское и православно-русское, призвание писательское и человеческое, свободу воли и Божий промысел.

<...> Внутренняя динамика «Авторской исповеди», колеблющаяся от самообвинения к самооправданию, творческая история текста, включающая момент отказа Гоголя от публикации почти завершённого сочинения, история рукописи, уцелевшей от сожжения, вероятно, не без воли писателя, свидетельствует о том, что в жизни и творчестве Гоголя не был достигнут синтез, как не был и совершён окончательный выбор между двумя этическими моделями. <...>

Второй этап

На рубеже XIX-XX веков диалог светской культуры и церкви вступает во вторую стадию своего развития. Наступление нового этапа исследуемого процесса знаменуется в первую очередь изменением субъектов диалога. Если одиночная инициатива Гоголя была подхвачена только некоторыми русскими писателями, которые в своём творчестве искали художественные средства для выражения религиозного опыта личности, развивали «поэтику трансцендентного», формировали новую образность, возникающую на границе эстетического и религиозного, то в конце XIX века как внутри церкви, так и среди образованного общества сформировались целые группы деятелей, активно продвигавших идею необходимости диалога и искавших путей его практического осуществления.

Вопрос об объединении представителей церкви и образованной части русского общества был осознан как «самый важный из современных русских вопросов» (свящ. Сергий Четвериков), как «великий и роковой вопрос, который ставится теперь перед историей» (С.Н. Булгаков). От его решения зависела, по мнению современников, и будущая судьба России, к началу XX века практически утратившей своё национальное единство из-за векового разрыва между народом и образованным сословием; и будущая судьба христианства, которое теряло способность отвечать на запросы современного человека. Отношения между Церковью и светской культурой, осознанные как проблема социальная и историческая, развивались на этом этапе не столько по инициативе отдельных личностей, сколько внутри разного рода кружков, групп и других объединений, наличие которых было отличительной особенностью эпохи Серебряного века.

<...> Если на первом этапе диалог церкви и светской культуры уходил внутрь творческого процесса, что отнюдь не всегда осознавалось и рецепиировалось церковной стороной (так, например, творчество Достоевского было принято церковью только в 1890-е годы, а религиозный смысл исканий Толстого оказался полностью заслонён его антицерковными высказываниями), то в начале XX века этот диалог стал активно развиваться в публичном общественном пространстве, при поощрении со стороны высшей церковной иерархии и при участии представителей православного духовенства.

<...> В церковно-общественных дискуссиях рубежа веков были обнаружены и описаны основные точки расхождения между установками, выработанными гуманистической новоевропейской культурой, и теми аспектами церковной традиции, которые оказались доминирующими в синодальный период существования русской церкви. Основными темами, вокруг которых велась дискуссия, стали способы познания, отношение к ценности земной жизни, вопросы христианской общественности, антропологическая и экклезиологическая проблематика. В трудах архим. Феодора (Бухарева), проф.-прот. П.Я. Светлова, Н.А. Бердяева были предложены богословские и религиозно-философские основания для диалога церкви и светской культуры.

Одно из возможных богословских разрешений векового вопроса о взаимном отношении плоти и духа, христианства и мира с его обыденной жизнью и культурой было предложено ещё в середине XIX века в трудах архим. Феодора (А.М. Бухарева). <...> Согласно логике Бухарева, Христос принял в Своё Я и разум человеческий, и творческую фантазию, и все душевные способности и, вознесшись на небо, уже во веки не отречётся от них. Спаситель, взяв на Себя «вины всех человеческих грехов»⁴, искупил, в том числе, и грехи человеческой мысли, фантазии, сердца. Поэтому культура, как плод этих человеческих способностей, должна и может быть спасена в вечности через очищение или «возглавление» её во Христе. По точному выражению прот. Василия Зеньковского, у Бухарева «всеобъемлющая сила искупительного подвига Спасителя и есть основа для "богословия" культуры - не для простого "оправдания" её, а для её выпрямления во Христе»⁵. Задача спасения культуры, её очищения и преображения уподоблена Бухаревым «сошествию во ад». Это и дело личного подвига каждого христианина; и особая забота тех, кто утвердился в свете Христовой истины. <...>

Третий этап

Третий этап диалога светской культуры и церкви в России оказался связан с теми уникальными церковно-культурными условиями, в которые были поставлены представители первой волны русской эмиграции. Если в советской России диалог, активно развивавшийся на рубеже XIX-XX веков, вскоре после 1917 ода был практически прерван в силу того, что оба субъекта диалога оказались лишены возможности свободного самостоятельного развития, то представители церкви и культурной элиты, вынужденные покинуть Россию, наоборот, не только получили возможность для полноценного общения, но и разделили общую судьбу и осознали общую миссию: «Хранить "светоч русской культуры" и православия, попираемый на родине, заниматься творчеством духовным и культурным в условиях свободы»⁶.

<...> В результате целенаправленных усилий, воплотившихся в деятельности, в первую очередь, Русского студенческого христианского движения, в русской эмиграции выросло поколение священников, которые органично усвоили наследие европейской и русской культуры, и сформировалось поколение церковной интеллигенции, противопоставившей «безрелигиозному гуманизму», «верность Христу, жизнь в Церкви, преображение личной и исторической жизни по заветам Христа»⁷. В идейных поисках и жизненной практике первой волны русской эмиграции были преодолены многие препятствия, разделявшие представителей церкви и светской культуры в ситуации рубежа XIX-XX веков; сформировались новые основания церковно-культурного диалога, связанные с евхаристической экклезиологией и личностной антропологией; наметились пути глубинного выстраивания этого диалога на языковом уровне. В результате активного и плодотворного сближения двух творческих принципов сформировалась целая плеяда деятелей церкви и культуры, которые в разных сферах явили плоды церковно-культурного диалога.

Из дискуссии

Священник Георгий Кочетков: Я хотел бы отреагировать на доклад Юлии Валентиновны; хотя у нас сегодня жанр совсем другой, но мне кажется, что это нужно сделать. Мне кажется важным добавить, что, во-первых, в XX веке процессы диалога церкви и культуры шли очень противоречиво – вспомним хотя бы разное отношение к этому вопросу у Георгия Петровича Федотова и у того же Николая Александровича Бердяева. Во-вторых, нельзя забывать, что мы живём в эпоху, которую принято сейчас называть эпохой смерти искусства и в каком-то смысле смерти культуры. Сейчас вообще всё как-то умирает, может быть, для того, чтобы воскреснуть, а может быть, для того, чтобы умереть навсегда. И с этим разобраться очень непросто, особенно в том контексте, о котором мы сейчас слышали, не просто культурно-церковном.

На самом деле за тем, что говорила Юлия Валентиновна, стоят вещи наиболее глубокие, наиболее серьёзные, абсолютно необходимые для всякого православного христианина, особенно человека, стремящегося что-то сделать ради Христа и действительно разрешить те страшнейшие противоречия, в которых сейчас запутались современные люди, как нецерковные, так часто и церковные.

Святейший патриарх ставит задачу всё время миссионерствовать. Но чтобы миссионерствовать, надо сначала решить эти проблемы. Если мы их не решим, никакая миссия не будет существовать всерьёз. Это будет только некая «бумажная миссия», существующая лишь в отчётах.

Но дело даже не в этом, а в том, что мы сами для себя, внутри, должны решить эти проблемы. И когда культура умерла (а она спокойно себе почила несколько десятилетий назад), нужно искать совсем новый язык, нужно искать новые образы, нужно искать новые вдохновения, нужно искать новые основания для новых форм жизни. Мы можем только надеяться на то, что церковь это когда-нибудь сделает, и что она, может быть, даже начнёт это делать очень быстро. И очень хотелось бы, чтобы так было, поскольку промедление, как известно, подобно бывает новой кончине.

Хотел бы ещё раз поблагодарить Юлию Валентиновну за замечательный доклад, который мы сейчас слышали. Но вот эти моменты всё-таки, мне кажется, важно не упустить в каких-то конечных вариантах Вашего исследования. Они требуют разработки, конечно, потому что здесь просто много открытых вопросов, тех, которые на самом деле пока ответа не имеют. Сложность ситуации в большой степени объясняется этим, и эти ответы ещё надо искать. Это требует не просто внутреннего внимания к этим вопросам, а именно духовного подвига, и в каком-то смысле предполагает новую аскетику, о которой, в частности, писала мать Мария (Скобцова).

--------------------------------

¹ Цит. по: Александр, иеромонах. О литературной проведи священника о. Григория Петрова (По поводу книги «Зерна добра») // Миссионерское обозрение. 1903, март. № 6. С. 761.

² См. об этом: Бочаров С.Г. Холод, стыд и свобода : История литературы sub specie Священной истории // Он же. Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры, 1999.

³ Феодор (Бухарев), архим. Из книги «Три письма к Н.В. Гоголю, написанные в 1848 году // Последняя книга Н.В. Гоголя : Сборник статей и материалов. М.: Русский путь, 2010. С. 126.

⁴ Феодор (Бухарев), архим. О православии в отношении к современности. СПб.: Синодальная типография, 1906. С. 69.

⁵ Зеньковский Василий, прот. Проблемы культуры в русском богословии // Вестник РСХД. 1953. № 26. С. 9.

⁶ Струве Н.А. Изгнание и послание // Новая газета. 2013, 15 июля. № 76.

⁷ От редакции. О русской интеллигенции // Вестник РСХД. 1955. № 38. С. 1.