Настигнутый радостью Исполнилось 50 лет со дня кончины одного из крупнейших христианских апологетов XX века Клайва Стейплза Льюиса  Трудно сказать, почему кроткое слово свидетельства, звучащее со страниц его книг (а в годы Второй мировой войны - и в радиопередачах службы религиозного вещания Би-Би-Си) так трогает сердце современного человека. Может быть, потому, что он, как и многие из нас, всерьез пришел к вере уже взрослым, тридцатилетним. То, что для других было теряющей свой смысл привычкой, для него (как и для его старшего современника, Честертона) стало открытием, которым невозможно не поделиться.
Он не боялся вместе с читателями и слушателями задавать себе острые, иногда провокационные вопросы - и вместе искать на них ответ. И этот найденный, пережитый, а не просто вычитанный в учебнике и аккуратно переписанный ответ особенно убедителен. Ведь только в личностном переживании и может по-настоящему жить, не старея, христианское Предание. Его книги - цикл сказок «Хроники Нарнии», религиозно-философские эссе, фантастическая трилогия - при всем разнообразии жанров можно скорее назвать притчами. А в чем-то и учебниками: трудно сегодня найти более внятное начальное пособие по аскетике, чем «Письма Баламута». Еще одно объединяет все его произведения - то, что само по себе уже является апологией: они все удивительно радостны, даже если речь в них идет о трагических событиях; они все причастны свету Воскресения. А его духовная автобиография так и называется: «Настигнут радостью». В этом номере мы публикуем фрагмент из самой известной притчи Льюиса - «Расторжение брака». Это книга о том, как человек в самых разных ситуациях выбирает Жизнь вечную - или отказывается от неё; и мне всегда казалось, что это и рассказ о том, как человек приходит в Церковь - или остается вне её стен. Александра Колымагина  На обложке одного из изданий «Расторжения брака» воспроизводится известное изображение Лествицы
Из притчи «Расторжение брака» Блейк писал о браке Неба и Ада. Я пишу о расторжении этого брака не потому, что считаю себя вправе спорить с гением, - я даже не знаю толком, что он имел в виду. Но, так или иначе, люди постоянно тщатся сочетать небо и ад. Они считают, что на самом деле нет неизбежного выбора и, если хватит ума, терпения, а главное - времени, можно как-то совместить и то и это, приладить их друг к другу, развить или истончить зло и добро, ничего не отбрасывая. Мне кажется, что это тяжкая ошибка. Нельзя взять в путь все, что у тебя есть, иногда приходится даже оставить глаз или руку. Путь нашего мира - не радиусы, по которым, рано или поздно, доберешься до центра. Что ни час, нас поджидает развилка, и приходится делать выбор. Даже на биологическом уровне жизнь подобна дереву, а не реке. Она движется не к единству, а от единства, живые существа тем более разнятся, чем они совершеннее. Созревая, каждое благо все сильнее отличается не только от зла, но и от другого блага. Я не считаю, что всякий, выбравший неверно, погибнет, он спасется, но лишь в том случае, если снова выйдет (или будет выведен) на правильный путь. Когда сумма неверна, мы исправим ее, если вернемся вспять, найдем ошибку, подсчитаем снова, и не исправим, если просто будем считать дальше. Зло можно исправить, но нельзя перевести в добро. Время его не врачует. Мы должны сказать «да» или «нет», третьего не дано. Если мы не хотим отвергнуть ад или даже мир сей, нам не увидеть рая. Если мы выберем рай, нам не сохранить ни капли, ни частицы ада. Там, в раю, мы узнаем, что все при нас, мы ничего не потеряли, даже если отсекли себе руку. В этом смысле те, кто достойно совершил странствие, вправе сказать, что все - благо и что рай всюду. Но пока мы здесь, мы не вправе так говорить. Нас подстерегает страшная ошибка: мы можем решить, что все на свете - благо и всюду - рай. «А как же земля?» - спросите вы. Мне кажется, для тех, кто предпочтет ее небу, она станет частью ада, для тех, кто предпочтет ей небо, - частью рая. *** Почему-то я ждал автобуса на длинной уродливой улице. Смеркалось, шел дождь. По таким самым улицам я бродил часами, и все время начинались сумерки, а дождь не переставал. Время словно остановилось на той минуте, когда свет горит лишь в нескольких витринах, но еще не так темно, чтобы он веселил сердце. Сумерки никак не могли сгуститься в тьму, а я никак не мог добраться до мало-мальски сносных кварталов. Куда бы я ни шел, я видел грязные меблирашки, табачные ларьки, длинные заборы, с которых лохмотьями свисали афиши, и те книжные лавчонки, где продают Аристотеля. Людей я не встречал. В городе как будто не было никого, кроме тех, кто ждал автобуса. Наверно, потому я и встал в очередь. Мне сразу повезло. Не успел я встать, как маленькая бойкая женщина прямо передо мной раздраженно сказала спутнику: - Ах, так? А я возьму и не поеду! - и пошла куда-то. - Не думай, - с достоинством возразил мужчина, - что мне это нужно. Ради тебя стараюсь, чтоб шуму не было. Да разве кому-нибудь до меня есть дело? Куда там... И он ушел. «Смотри-ка, - подумал я, - вот и меньше на два человека». Теперь я стоял за угрюмым коротышкой, который, метнув на меня злобный взгляд, сказал соседу: - Из-за всего этого хоть не езжай... - Из-за чего именно? - спросил его высокий краснолицый мужчина. - Народ черт знает какой, - пояснил коротенький. Высокий фыркнул и сказал не то ему, не то мне: - Да плюньте вы! Нашли кого бояться. Я не реагировал, и он обратился к коротенькому: - Значит, плохи мы для вас? И тут же ударил его так сильно, что тот полетел в канаву. - Ничего, ничего, пускай полежит, - сказал он неизвестно кому, - я человек прямой, не дам себя в обиду. Коротенький не стремился занять свое место. Он медленно заковылял куда-то, а я не без осторожности встал за высоким. Тут ушли под руку два существа в брюках. Оба визгливо хихикали (я не мог бы сказать, кто из них принадлежит к какому полу) и явно предпочитали друг друга месту в автобусе. - Ни за что не втиснемся!.. - захныкал женский голос человека за четыре до меня. - Уступлю местечко за пять монет, - сказал кто-то. Зазвенели деньги. Раздался визг, потом хохот. Женщина кинулась на обманщика, очередь сомкнулась, и место ее исчезло. Когда пришел автобус, народу оставалось совсем немного. Автобус был прекрасен. Он сиял золотом и чистыми, яркими красками. Шофер тоже сиял. Правил он одной рукой, а другой отгонял от лица липкий туман. Очередь взвыла: - Ничего устроился! - Форсу-то, форсу! - Ух, смазал бы я его! Шофер, на мой взгляд, не оправдывал таких эмоций, разве что твердо и хорошо вел машину. Люди долго давили друг друга в дверях, хотя там было достаточно места. Я вошел последним... ... Над нами снова нависла скала. Она шла отвесно и вверх и вниз, дна я не различал, поверхность была темной и мшистой. Мы поднимались вверх. Наконец мы увидели вверху ярко-зеленую тонкую черточку, ровную, как струна. Вскоре мы достигли ее и заскользили над поросшей травою равниной, по которой текла большая река. Мы явно спускались - верхушки высоких деревьев были все ближе. Вдруг автобус встал. Мы подпрыгнули на сиденьях. Спутники мои ринулись гурьбой к выходу, толкаясь и бранясь на все лады. Я остался один и услышал, как за закрытой дверью в ясной тишине поет жаворонок. Вышел и я. Было светло и прохладно, как летним утром, минуты за две до восхода солнца, но само пространство показалось мне иным, незнакомым, каким-то особенно большим, словно и небо здесь дальше и поляна просторней, чем на маленьком шарике Земли. Я как бы вышел наружу, и даже Солнечная система была теперь домашней, почти игрушечной. Мне стало свободно и страшновато, и от обоих этих чувств я не отделался до конца описываемых здесь событий. Описать эти чувства я не могу и вряд ли добьюсь того, что вы, читая мой отчет, будете о них помнить. У меня просто руки опускаются - как же передать, как выразить то, что я видел и слышал? Сперва я, разумеется, взглянул на своих спутников, еще стоявших у автобуса, хотя кое-кто и сделал два-три неуверенных шага. Взглянул и обомлел. Теперь на свету они казались прозрачными - совсем прозрачным, когда стояли между мной и светом, и мутноватыми, когда стояли в тени. Говоря строго, они были призраками. Их можно было и не видеть, как грязь на оконном стекле. Трава под их ногами не сминалась, даже капли росы не осыпались на землю. Потом я увидел все иначе. То ли в уме, то ли в глазах моих что-то сдвинулось, и люди стали обычными, а трава и деревья очень плотными и весомыми, так что по сравнению с ними люди казались прозрачными. Догадка мелькнула в моем мозгу, я наклонился и попробовал сорвать ромашку. Стебель рваться не стал. Он даже не откручивался, вообще не двигался, хотя я ободрал об него руки и весь вспотел. Ромашка была твердой не как дерево и не как железо, а как алмаз. Рядом с ней лежал маленький листок. Я попытался его поднять, сердце чуть не разорвалось, но немножко я этот листок приподнял. Однако тут же и выронил - он был тяжелее мешка с углем. Я стоял, тяжело дышал и глядел на ромашку, как вдруг заметил, что вижу траву сквозь свои ступни. Значит, и я - призрак. Мне стало до тошноты страшно. «Вот это да! - подумал я. - Попался...» - Не хочу, не хочу! - закричал кто-то. - Нервы не выдержат! Мимо меня к автобусу пронесся призрак женского пола. Больше я его не видел. Прочие топтались на месте. - Эй, как вас! - сказал шоферу высокий. - Когда обратно пойдем? - Можете и совсем не ехать - отвечал шофер. - Сколько хотите, столько здесь и будете. ...Где-то вдали виднелись не то облака, не то высокие горы. Порой мне удавалось разглядеть какие-то леса, глубокие долины и даже города на высоких склонах, порой все это исчезало. Горы были невообразимо высоки, я не мог охватить их взглядом. За ними брезжил свет, на земле лежали длинные тени, но солнце не появлялось. Время шло, и я наконец увидел, что к нам идут люди. Они так сверкали, что я различил их издалека и сперва не понял, люди ли это. Они приближались, земля дрожала под их тяжелыми шагами. Ступали они по мокрой траве, она сминалась, роса осыпалась на землю, и снизу поднимался запах свежести. Одни были одеты, другие обнажены, но обнаженные были нарядны, а одежды не скрывали прекрасных очертаний тела. Меня поразило, что ни про кого нельзя сказать, сколько ему лет. У нас на земле мы видим иногда мудрость на лице младенца или веселую простоту старика. Здесь каждый был и стар и молод. Люди приближались, и я ощущал смутную тревогу. Два призрака заорали и кинулись к автобусу, остальные сгрудились поплотнее. Сверкающие люди подошли совсем близко, и я понял, что каждый идет к кому-то из нас. «Сейчас навидаемся трогательных сцен, - подумал я. - Может, неделикатно на них смотреть?». И я отошел, словно хотел исследовать местность. Справа росли большие красивые кедры. Я направился к ним. Идти было трудно. Твердая трава с непривычки резала ноги, и я ступал, как русалочка у Андерсена. Пролетела птица, я ей позавидовал. Она была здешняя, настоящая, как трава. Под ее весом согнулся бы стебель, и роса посыпалась бы на землю. За мной пошел высокий человек, вернее, высокий призрак, а за ним - один из сияющих людей или сияющих духов. - Ты что, не узнал меня? - крикнул он Призраку, и я поневоле обернулся. Сияющий Дух был одет, а лицо у него светилось такой радостью, что я чуть не заплясал на месте. - Черт меня дери? - сказал Призрак. - Увидишь - не поверишь. Нет, Лем, это уж черт знает что. А как же Джек? Ты вот расплылся до ушей, а Джек, Джек-то как? - Он здесь, - отвечал Дух. - Ты его скоро увидишь, если останешься. - Да ты же его убил! - Верно, убил. А теперь все в порядке. - В порядке, значит? Это для тебя, что ли? А он, бедняга, мертвый лежит... - Не лежит он! Говорю тебе, ты его увидишь. Он тебе кланялся. - Интересно узнать, - не унимался Призрак, - почему это всякие убийцы тут прохлаждаются, а я столько лет живи в каком-то хлеву?.. - Этого сразу не понять. Ничего, теперь все кончилось. Все хорошо. Ты больше не беспокойся. - Не беспокойся, значит? А тебе не стыдно на себя глядеть? - Нет. То есть не в том смысле. Я на себя не гляжу. Я перестал с собой носиться. Понимаешь, не до того мне было после убийства. Так все и началось. - Я лично, - сказал Призрак с неуместной значительностью, - я лично считаю, что мне место здесь, а тебе - там. Такое мое мнение. - Ты, наверно, тут и будешь, - отвечал Дух, - ты только не думай, где кому место. - Погляди на меня! - Призрак ударил себя в грудь (звука не было). - Погляди на меня. Я человек порядочный. Конечно, недостатки у меня были, у кого их нет, но я жил честно. Такой уж я человек. Чужого не просил. Хотел выпить - платил деньги, хотел заработать - вкалывал. Да. Я человек такой. - Сейчас бы лучше на этом не настаивать. - Это кто настаивает? Я что, спорю? Я тебе просто и ясно говорю, какой я человек. Мне чужого не нужно, я своего требую. Думаешь, ты лучше меня, если разрядился, как на ярмарку (да, у меня вы так не ходили), а я человек бедный? Ничего! У меня такие же права, как и у тебя. - Ну, что ты! У меня нет никаких прав. Если бы мне дали то, что мне по праву следует, я бы здесь не был. И тебе не дадут. Будет гораздо лучше. Ты не бойся. - Я и говорю. Мне не дали того, что мне по праву следует. А я человек порядочный, делал, что мог, зла не творил. Нет, вы мне скажите, почему мной распоряжается какой-то убийца? - Я не распоряжаюсь. Ты только пойди со мной, и все будет хорошо. - Чего ты пристал? Я милостыни не прошу. - А ты попроси. Попроси милости. Тут можно только просить, купить ничего нельзя. - А тебе того и надо! Ясное дело. Тут у вас принимают всяких убийц, если они расхныкаются. Что ж, вам виднее. А мне это не годится, понятно? Мне милостыня не нужна. Я жил как надо. Дух покачал головой. - У тебя ничего не выйдет, - сказал он, - ты не сможешь ступать по траве, ноги не окрепнут. Мы и до гор не дойдем. Да ты и вообще неправ. - Это в чем же? - мрачно спросил Призрак. - Ты не жил как надо, и не делал все, что мог. Никто из нас этого не делал. - Вот это да! - возмутился Призрак. - Ты мне объясняешь, как надо жить! - Конечно. Стоит ли разбирать? Лучше я тебе вот что скажу: когда я убил бедного Джека, это было не самое худшее. Я себя не помнил, и все кончилось в одну минуту. А тебя я убивал годами. Я лежал по ночам и думал, что бы я с тобой сделал, если бы мог. Потому меня к тебе и послали. Чтобы я просил у тебя прощения и служил тебе, пока нужно. Из всех, кто у тебя работал, я самый худший. Но все мы так чувствовали. Понимаешь, нам нелегко приходилось. И жене твоей, и детям... - Тебе-то что? - прервал его Призрак. - Это дела частные, понятно? - Частных дел нет, - сказал Дух. - И вот еще что, - продолжал Призрак, - иди-ка отсюда, не лезь ко мне, понятно? Я, конечно, человек маленький, но убийца мне не компания. Нелегко вам было, да? Вернулся бы ты ко мне, я бы тебе показал, как работают! - Покажи сейчас, - сказал Дух. - Идти к горам весело, но это и труд немалый. - Ты думаешь, я с тобой пойду? - Не отказывайся. Одному тебе не дойти, а меня к тебе послали. - Ясно... - горько проговорил Призрак, но в голосе его звучало торжество. - Чего от вас и ждать? Вы все тут в сговоре. Не пойду. Так и передай. Если я им без тебя плох, и не надо. Я своего требую, понятно? Нечего мне няньку подсовывать, - он просто радовался, что может угрожать. - Вернусь домой. Я вам не собака. Домой пойду, понятно? А ну вас всех... И он направился к автобусу, что-то ворча и пошатываясь от боли. Ноги его не привыкли к алмазной траве. КИФА №14(168), ноябрь 2013 года |
