Самая главная нота симфонии

Интервью профессора священника Георгия Кочеткова в связи с 1700-летием Миланского эдикта

- Возможно ли было церкви избежать пути, который предложил и в некотором смысле продолжает предлагать поныне император Константин?

- Конечно, по отношению к истории такого рода вопросы всегда звучат несколько гипотетично и напряжённо. Но если всё-таки подумать, то можно ответить и да, и нет. Почему? Потому что, с одной стороны,  всё, что сделал Константин, явилось естественным, понятным продолжением того, что вызревало уже в предыдущее время, - начиная с середины III века. С другой стороны, этого пути можно было бы избежать, ведь благодать-то Божья действовала. И Церковь уже знала, что всякое покровительство со стороны внешних сил приводит к искажениям церковной жизни, а отсутствие гонений за правду, за истину приводит к её расслабленности. Так что, вообще говоря, можно было предсказать, что грозит церкви в случае признания условий императора Константина.

Нужно сказать, что то, что он сделал в 313 году, с точки зрения политика древнеримских времён, было вещью оправданной и даже мудрой. Он укрепил мир в своём государстве, он провозгласил как норму государственной жизни прекращение преследования христиан и политику терпимости по отношению к ним. Можно было бы на этом и остановиться: терпимость хороша, и прекращение гонений хорошо. Но хороша и свобода! Почему вдруг церковь этой свободой смогла пренебречь, сказать трудно. Скорее всего, из-за неблагоприятных внешних условий. Наступали варварские времена, и церкви было трудно бороться с этим наступлением. И на Западе, и на Востоке нравы падали. Церковь часто встречалась с языческими традициями, совершенно не соответствующими христианскому учению и практике, и нужны были жёсткие меры против них. В целом же это было продолжением движения назад, к Ветхому Завету, пусть и опасность такого движения существовала с самого начала христианства. Как только церковь вышла за рамки Израиля, за рамки ветхозаветного народа, сразу возникла некая тенденция к возвращению ветхозаветных критериев качеств жизни. Закон стал всё больше и больше превозмогать благодать, и свобода, провозглашённая апостолом Павлом в Послании к галатам, оказалась под вопросом. Эти тенденции мы замечаем уже в конце I - начале II века. Видимо, это было изначально свойственно и иудеохристианскому сегменту церкви. Да и вообще принять сразу свободу многие люди были просто не готовы, они не могли настолько глубоко слушаться голоса благодати, как это смог сделать апостол Павел. Но если не благодать - то закон, а иначе будет просто беззаконие. На беззаконие соглашаться было нельзя ни при каких условиях, а вот съезжать в область закона было очень легко, потому что апостольские слова о том, что нужно быть совершенными и в мыслях, и в чувствах, и в делах, и в словах можно было перетолковать как требование нравственного, т.е. законного, этического совершенства. Собранные вместе, все эти причины, объективные и субъективные, конечно, не могли не привести к именно этому итогу, к этой тенденции - всё больше и больше солидаризоваться с носителем закона светского, закона мирского, т.е. с государством в языческом мире.

- Не является ли константиновский период истории церкви некоторым компромиссом, который противоречит евангельскому «Кесарю - кесарево, а Богу - богово?»

- Конечно, является, уже хотя бы потому, что это было движение назад. Это был ещё не роковой компромисс, отменяющий Церковь в принципе, но это то, что потребовало определённой компенсации. И она не замедлила явиться в лице монашествующих, тех людей, которые предпочли продолжить героический путь сопротивления греху и злу, но уже не на стадионах и театрах античных городов, а в пустынях и позже в общежительных монастырях.

- Это немного странное утверждение, потому что Церковь думала о благе людей и до Константина. Неважно, большая она была или маленькая - общее настроение было таково, что христиане помогали людям в деле их спасения и преображения через принятие Креста и Воскресения Христова, принятие слова Божьего. Отчасти она всегда брала на себя государственные, социальные функции - скажем, помогала обществу и государству в служении милосердия. Церковь всегда стремилась к тому, чтобы никакое зло, с которым она сталкивалась, не оставалось без ответа: христиане старались смягчить всякую неправду социально-политической жизни во всех её сферах. А вот брать на себя функции государства и становиться частью его церковь, конечно, не собиралась. Это не значит, что христиане не молились за царей, за императоров, за власти. Молились, именно как честные и лучшие граждане государства.

Первый Вселенский собор. Фреска Феофана Критского. Греция, XVI век. Афон, монастырь Ставроникита

После Константина изменился сам подход церкви к миру: захотелось христианского общества, христианского государства, христианской власти. Если раннее христианство опиралось на власть любви, а позже еще и на иерархическую власть, власть посредников - руководителей общин, потом диоцезов - то с Константином пришло желание власти внешней, которая помогала бы в борьбе с врагами веры, с врагами церковного благоустроения и т. д. Ну, а в обмен, конечно, пришлось брать на себя больше идеологических и охранительных функций. Церковь принимала материальные поощрения и дары, а государство за это требовало симфонии, согласования с ним всех основополагающих вопросов церковной жизни. Вот и всё. Это, несомненно, был серьёзнейший сдвиг. Да, надо было отвечать на запросы культуры, надо было отвечать на запросы общества, но делать это можно было по-разному. Однако произошло то, что произошло.

- Но как церкви соблюсти свободу от государства, не дистанцируясь при этом от общества?

- Это хороший вопрос. Конечно, тут можно процитировать известного деятеля нашей грустной истории: «Жить в обществе и быть свободным от него невозможно». Это правда. В данном случае я никаких возражений не имею. То же относится и к государству: жить в нем и быть вполне свободным от него невозможно. Да, государство, особенно в наше время, претендует чуть ли не на всего человека, и, может быть, слишком часто претендует на него, что, конечно, нехорошо. И надо отстаивать свободу личности, свободу объединений, собраний, слова, совести и другие человеческие свободы, в том числе и для церкви. Это понятно. Для церкви в наше время это проблема огромная, поскольку уже нельзя ставить вопрос о симфонии церкви и государства - можно говорить лишь о симфонии церкви и общества. Это не значит, что надо игнорировать государство и его не уважать. Но не надо давать государству распространять какие-то тоталитарные, или имперские, или ещё какие-то подобные тенденции, подавляющие другие общественные институты, и личность, и само общество.

Я думаю, что вопрос этот всегда будет стоять очень остро: как жить в обществе и не подвергаться внушению государственных идеологий, как соблюсти, хотя бы принципиально, внутреннюю свободу, и при этом не потерять связь с обществом. Ведь и само общество слишком легко подчиняется государству, а каждый из нас неизбежно на себя навлекает те же искушения, что и другие члены общества. Поэтому я думаю, что всем нам нужна большая мудрость и большая духовная сила для того, чтобы живо откликаться на потребности общества, жить в обществе полноценно, не ущербно, и в то же время не подменять собою какие-то государственные функции и органы. А государство, напомню, это в нормальном случае всегда социальный, общественный институт, конечно, могущественный, конечно, обладающий властью - политической, экономической и идеологической, а также, в нормальном случае, и властью исторической. Есть некоторая традиция, которую нужно охранять; не просто сохранять внешние свидетельства - памятники истории, культуры и т.п., - но и сами традиционные идеи, сами тенденции. Нравы общества должны исправляться, ситуация в государственном управлении также должна быть приемлемой для большинства, а еще лучше - для всего общества и т. д.

Самое же главное в симфонии, которая должна звучать в церкви - это согласование с человеком, уважение к человеческой личности, её свободе. Тогда будет и взаимное уважение церкви и общества. Церковь сильна всегда как культурообразующее начало, как источник духовности и каритативной милосердной деятельности, как хранительница традиций. Ведь она способна выбирать лучшее, а не хранить всё подряд, способна очищать историческую традицию и память не за счёт одной лишь мифологизации и  превращения исторических фактов в легенды, но именно за счёт трезвенной оценки исторического опыта, который нужен и самой церкви. Через церковь открывается смысл истории. Она способна воодушевлять и вдохновлять людей, в том числе и человеческие собрания, и общества, и коллективы. Церковь может делать общество, и даже государство, более человечным, может влиять на иерархию ценностей и целей в обществе и государстве. Церковь может примирять разных людей в обществе. Церковь может смягчать и исправлять нравы. Церковь может различать в обществе голос правды и лжи, может открыто поддерживать первое и не поддерживать второго... Всё это имеет огромное значение. И значит, церковь должна этим заниматься, не злоупотребляя этим, не превращая всё это в формы прозелитизма, не садясь на шею обществу и государству, потому что в результате это против церкви и обратится. Да и нехорошо это, не по-божески, не надо никогда ни у кого сидеть на шее. В церкви всегда достаточно сил для того, чтобы собирать со Христом сокровища небесные, и при этом не разорять сокровищ земных. И только такая церковь будет иметь серьёзный авторитет, особенно в наше время. Так что надо констатировать, что константиновский период церковной истории закончился и стремления к нему нет. Нет стремления к симфонии между церковью и государством, но тогда должно быть стремление, повторяю, к симфонии с личностью и с обществом, с живым социумом, историческим организмом народа. Церковь может быть не только культуро-, но и народообразующим началом. И это очень актуально и важно в наше время, особенно в нашей стране.

Вопросы задавал Андрей ВАСЕНЁВ,

Информационное агентство "Кифа"

На крыше Миланского собора. Фото: igorinna.livejournal.com

 

Историческая справка:

Миланский эдикт был направлен главам провинциальных администраций империи от имени императоров Константина и Лициния в 313 году. Евсевий Кесарийский пишет: «...Константин и с ним Лициний, ещё не впавший в безумие, впоследствии им овладевшее, почитая Бога дарователем всех ниспосланных им благ, единодушно издали закон, для христиан совершенно превосходный. Они послали его Максимину, который ещё правил на Востоке и заискивал перед ними».Непосредственный текст эдикта до нас не дошёл, однако он цитируется Лактанцием в его труде «О смерти гонителей».

Миланский эдикт был продолжением Никомедийского эдикта от 311 года, выпущенного императором Галерием. Но если Никомедийский эдикт легализовал христианство и разрешал отправление обрядов при условии, что христиане будут молиться о благополучии республики и императора, Миланский эдикт пошёл ещё дальше.

В соответствии с этим эдиктом все религии уравнивались в правах, таким образом, традиционное римское язычество теряло роль официальной религии. Эдикт особенно выделяет христиан и предусматривает возвращение христианам и христианским общинам всей собственности, которая была у них отнята во время гонений. Эдикт также предусматривает компенсацию из казны тем, кто вступил во владение собственностью, ранее принадлежавшей христианам, и был вынужден вернуть эту собственность прежним владельцам.

Это не означало немедленного наступления «константиновской эпохи»: в 320 году Лициний выпустил свой эдикт, которым он фактически отменил Миланский эдикт и начал новые гонения на христиан в своих провинциях.

КИФА №13(167), октябрь 2013 года