Разбор по пунктам. Тициан

Ну, вот. Можно сказать, что докатились. Однажды встав на дорогу к Тициану, мы пошли через прерафаэлитов. Ведь мы не ищем легких путей. Привести свои впечатления в порядок от похода в Пушкинский музей нам помог искусствовед, профессор Александр Михайлович Копировский. Сегодня разговор с ним пойдет о том, что можно увидеть у Тициана, как связаны подлинное искусство и убитый недавно отец Павел Адельгейм, и о том, почему искусство - это малая репетиция Страшного суда.

Александр Копировский

Художник, который сам по себе

- Сегодня многие ходят смотреть живопись, откликаясь на имя, на древность, но мало кто знает, что на самом деле ищет. Что может дать Тициан? Как его смотреть?

- Я думаю, что Тициан относится к таким художникам, которых можно смотреть без всякой цели. Он есть сам по себе. В его работах скрыты высочайшие духовные и художественно-культурные качества. Их просто надо увидеть. Человек, прежде всего, через глаза это воспринимает. Мозг при этом участвует постольку поскольку. Это - как видеть природу. Что может она дать? Вот ты вышел из города, встал на косогор и смотришь вокруг. Пусть тебе в первую минуту захочется побежать и припасть к выхлопной трубе, потому что воздух слишком чистый, а  простор покажется слишком широким. Или захочется уткнуться в телефон или куда-то еще. Но если ты это  желание превозмог и смотрел вокруг хотя бы на три минуты, то эти минуты тебя уже немного «расправят», они что-то существенное тебе дадут. Тициан, как и другие великие художники, производит в человеке эффект внутреннего распрямления, даже тогда, когда сам человек этого до конца не понимает и не делает из этого мгновенных практических выводов.

Смотрим Тициана на раз, два...

- Это безотносительный процесс?

- Безотносительным можно назвать первый уровень. А второй начинается с подсказки, что Тициан, в отличие, скажем, от тех же прерафаэлитов, не решает конкретных задач. Он не ставит цели куда-то прорваться или что-то с чем-то соединить. У него это происходит естественным образом. В силу таланта, образованности, трудолюбия, работы, в силу времени, в которое он жил. А жил он среди гигантов. Там у художников, куда ни посмотришь  - имя, и у каждого огромное количество произведений. Такая эпоха. Фонтан! Ещё подсказка: из его работ невозможно извлечь прямолинейные нравственные уроки. Мне смешно читать, как кардинал XVI века пишет своему племяннику: Тициан изобразил Данаю так, что она "подошлет дьявола хоть к самому кардиналу Сан Сильвестро", цензору курии, и что по сравнению ней Венера Урбинская имеет вид целомудренной  монахини.  Так могут говорить только те, у кого на уме одна похоть. Я вспоминаю прекрасные слова Павла Петровича Чистякова - посредственного художника, но гения в области преподавания живописи.  Через его руки прошли очень многие значительные русские художники конца XIX - начала XX века. Чистяков так говорил о Тициане: «Про Тициана всё попы да мусорщики наврали - язычество. А я говорю - обедня! Тициан как тело писал? Ведь и дурак красоту любит, как же Богу не любить?». То есть Тициан писал весьма откровенные сюжеты вроде упомянутой Данаи, но делал это как художник христианской эпохи. Он не воскрешал и не возрождал античность. Он продвигал дальше серьезные вопросы о человеке и о его месте в мире. Человеке, разумеется, сотворенном Богом. И поэтому некоторые его сюжеты, которые для низкого взгляда кажутся «клубничкой», не имеют, на самом деле, абсолютно никакого низменного подтекста. Они открывают новый горизонт, когда зритель может начинать размышление, не стремясь получить поскорее заранее известный ответ. Зритель попадает в пространство мысли, которое Тициан организовал. И если такой зритель хоть чуть-чуть соображает, ему будет очень хорошо. Не потому что он отдохнет, как можно отдохнуть у работ прерафаэлитов, а потому что он вдруг ощутит себя в силе ставить серьезные вопросы. В нем могут родиться неожиданные, непривычные для него самого мысли. Состричь купоны с Тициана невозможно.

Три!

Третий момент. Мы видим, что внутри своей жизни и творчества Тициан проходит некую эволюцию. Эволюцию не от худшего к лучшему и не от простого к сложному. Это эволюция внутри сложных вещей. Он сам себя не преодолевает и не отрицает в духе примитивной диалектики, ее закона «отрицание отрицания». Мы, слава Богу, давно вышли за пределы умозрений Гегеля и, тем более, Маркса, и можем мыслить системно. А система не предполагает линейного развития. Мы видим, что Тициан в конце не похож на Тициана в начале. Тициан в начале ясный, классичный, мерный, светлый. А в конце он бурный, изломанный, надорванный. Он предвосхищает маньеризм, уже почти входит в него. Когда Эль Греко пишет маньеристически, он врывается в эту новую для себя, бывшего иконописца, область фактически «с нуля» и начинает там бурлить. А Тициан, который, казалось бы, уже обрел вершину, достиг классической полноты, совершенства, не боится искать новое после этого! Он до конца жизни был в поиске. И, можно сказать, под занавес пишет «Благовещение», в котором  - внутренняя буря, и никакой классической ясности нет. А есть новое ви́дение образа.

искусство ещё нужно для того, чтобы в человеке происходила такая малая репетиция Страшного суда

А Тициановское «Распятие»? Оно не гармонизирует это событие, а значит, не гармонизирует и внутреннее состояние смотрящего на эту картину человека. Хотя искусство Ренессанса, кажется, и существовало только для того, чтобы создать образ небесной гармонии, явить человека и событие   позиций достигнутой абсолютной ясности. А если перенестись в Россию  XIX века и вспомнить Крамского: он мог бы найти красивую натуру и очень красиво и возвышенно изобразить Христа в пустыне. Но нет! Христос сидит, сгорбившись, пальцы сцеплены, лицо ужасно изможденное, одежда грязная, а вокруг еще эти серые камни ... У Тициана в определенном смысле подобный подход. Он идет туда, где по определению нельзя найти того, что он обрел во всей своей прежней художнической жизни, того, за что его прославляли. Он идет туда, где нет славы, куда его привел, говоря словами нашего великого поэта, «свободный ум»...

Пойди и посмотри

- Но может ли обычный человек «дотянуться» до того, что Тициан вложил в свои картины?

- Очень часто глаза и сердце человека умнее, чем его голова. Потому что содержимое головы часто формируют самые разные силы, и они вбивают туда что-то или, наоборот, чего-то туда не допускают. А вот сердце - другое дело. Говоря «сердце», я имею в виду не моторчик по перегонке крови, и даже не чувства, не эмоции, а духовную сердцевину человека. То, что Бердяев называл «дырочкой, просверленной в бесконечность». Вот эта «дырочка» при приближении к чему-то великому - например, к Тициану - способна ожить. Может быть, не сразу. Пусть кто-то вначале скажет: «Я видел Тициана - ничего особенного. А поздние картины совсем странные. Мне не понравились». Это неважно. Все равно: пойди и посмотри.

- Но всякий человек смотрит на картину сквозь призму собственного ума.

- Это не главное.

- А как тогда? Что нужно?

- Самая лучшая реакция здесь - обеспокоиться. Тогда ты либо будешь трясти специалиста и получишь ответ, который тебя успокоит (ведь, как известно, просящему дадут, а стучащему отворят), либо это, я бы сказал, святое беспокойство войдет в твою жизнь. Последнее гораздо лучше. Потому что соприкосновение с гениальностью, в нормальном случае, никого не оставляет равнодушным. И это тоже образ Страшного суда. Если ты чистый, очистишься еще больше,  а если грязный - станешь еще грязнее.

Столкновение со святостью

Если говорить на живых примерах, то рискну сказать здесь несколько слов об о. Павле Адельгейме. Рядом с ним даже люди весьма средние, слабые, чувствовали себя хорошо. Потому что с них слетала всякая шелуха. Хорошие, добрые начала в них начинали вибрировать, отвечать на то, что исходило от отца Павла. Ведь его невозможно было обидеть. Он и в своих гонителях видел несчастных людей, которые не понимают, что делают. Это ведь, кстати, слова Христа на кресте: «Прости им, Господи, они не понимают что делают!».

А человек злобный и гадкий рядом с отцом Павлом чувствовал себя плохо. Вот как этот Пчелинцев. Кем бы он ни был: наркоманом, жаждущим славы, или марионеткой - последнее скорее всего. Рядом с отцом Павлом он вел себя неестественно. Потому что он столкнулся со святостью.

Отчасти искусство и нужно для того, чтобы в человеке, пусть не на таком уровне,  происходила эта малая репетиция Страшного суда: когда он сталкивается с тем, что очевидно выше его представлений о жизни, мире, о себе самом, наконец.

Как в этом случае нужно реагировать? Как ребенок:

- Ух, ты, а я и не знал! Вот здо́рово!

Или:

- Как странно! Разве и так бывает?

Человеку нужно обеспокоиться. Потому что мир сей от человека требует одного: не бес-по-кой-ся! На любые вопросы у него есть любые ответы.

- Нет, мне нужен один!

- Как один?! Это нетолерантно! Это неправильно, это неприлично, наконец!

- Прилично! Толерантно! Хочу один, самый главный! В котором корень ответов на все остальные вопросы!

И тогда человек уже немножко у Христа за пазухой. Искусство этому тоже в нормальном случае способствует. А если от работ Тициана у человека пробуждаются только низменные инстинкты, то он такой же «мусорщик», как тот кардинал, который не смог увидеть настоящую Данаю.

Беседовал Андрей ВАСЕНЁВ