По дороге к Тициану

Александр Михайлович Копировский

До конца сентября в художественном мире Москвы ажиотаж. В Пушкинском выставляются картины прерафаэлитов и Тициана. В рекламе эти выставки не нуждаются. К ним мгновенно потянулись ценители, грабители и любители. Но искусство сегодня любят чаще гурманы или те, кто хотят быть в тренде. Искусствоведом можешь ты не быть, но знать прерафаэлитов и Тициана ты обязан. А что стоит за этим «знать»? В Государственный музей изобразительных искусств я отправился с искусствоведом профессором Александром Копировским и известным московским священником о. Георгием Кочетковым.

Июльское субботнее утро. «Хвост» очереди в музей заворачивает налево от входа в тень. Народу достаточно, чтобы сорок минут медленно, с перерывами ползти к кассам. Люди подтягиваются разные. Вот несколько молодых ребят весело обсуждают вчерашний вечер. Или тут же две семьи решили посвятить свое утро искусству. Мужья часто курят и сдержано матерятся, а дамы отдыхают в теньке, покуда их череда не продвинется ближе ко входу. Кто-то впереди рассказывает:

- Нужна была фишка. Чтобы картины покупали, художникам требовалось какое-то нестандартное решение. Вот они и придумали - шагнуть не вперед, а назад - до Рафаэля, и так писать свежие сюжеты. Поэтому их и назвали прерафаэлитами.

Миллес «Гугенот»

Женщина впереди молча слушает и согласно кивает, рассматривая рекламный щит новой выставки.

Наконец-то мы внутри. Проходим магнитные ворота. Иду за билетом. Густо напомаженная кассирша, бегло взглянув на мой студенческий, объявила приговор:

- Заочникам полный. Четыреста рублей, пожалуйста.

Много это или мало? Но торг здесь неуместен. Сдаю рюкзак в багаж и поднимаюсь наверх к выставке.

Мы входим в зал. Первые несколько картин просто смотрим. Для сюжета я хочу сфотографировать полотна и авторов, но в одно мгновение рядом оказывается полицмейстер. Плотно сбитая дама, волосы в пучок, сама как пучок:

- Фотографировать нельзя! Вас должны были предупредить!

- Извините, не предупредили.

Что же, придется запоминать и что-то наговаривать на диктофон. Александр Михайлович созрел для разговора.

Берн-Джонс «Любовь, ведущая пилигрима»

-Какая красота! В академиях будущих художников сажали, ставили им античные гипсы и говорили: «Малюйте!» Они малевали. А цвет делали, как у Рафаэля. Рафаэль - это хорошо, но нельзя же вечно «крутить» одно и то же! Гипсы и люди, как гипсы, - это надоело. Так возникло движение недовольных выдыхающимся классицизмом художников, прерафаэлитов. Но проблема была в том, что они одновременно двигались в две стороны. Им хотелось и жизни, и чего-то высшего. Они думали, что «высшее» было до Рафаэля. Вот, скажем, «Гугенот». Сюжет ясен. Если у тебя на руке белая повязка, то тебя не убьют в Варфоломеевскую ночь. А если ты без повязки, то убьют. Католики знают своих. Но некоторые протестанты тоже знают, что если повяжут белую ленту, то выживут. И вот на картине жена пытается повязать ее мужу, а он говорит: нет, не хочу. Это всё застыло в формах очищенных и тонких, дорафаэлевских. Так надо определиться: ты хочешь жизни или ты хочешь «до Рафаэля», где все стояли столбом?

Идем дальше. Впереди большое полотно. Милле, «Христос в родительском доме». Забавный сюжет, театральные позы. Маленький Иисус в центре. Все прозрачно и педагогично. Александр Михайлович смеется:

- Александр Иванов очень ругал такие вещи. О похожей картине немецкого художника-назарейца Корнелиуса он писал: «Ну, это уж католическая дичь!» Так и здесь. Все развернуты на зрителя, на пол деликатно брошены стружки, Иосиф - настоящий сэр. При этом все обращены к Иисусу. Прямо деисис! Кстати, были русские иконы начала двадцатого века: «Христос-плотник». Одну такую икону с удовольствием демонстрировали в музее атеизма.

- Дескать, религиозники пытаются «закосить» под рабочий класс?

- Да.

От картины к картине пытаюсь разглядеть все порывы английских мастеров. В зале людно. Девочка тащит папу за руку и кричит шепотом:

- Офелия! Там! Она там! Я нашла!

Миллес «Христос в родительском доме»

Или молодая парочка, стоя в обнимку, «залипает» перед Гиласом и его нимфами. Боже, я ничего не понимаю! Красиво же! А вот знающий человек говорит, что это неудачная попытка. Почему не удалось? Сотни и сотни посетителей выставки «балдеют» от этих полотен.

Ответы получаются из общего разговора. Мы подходим к центру экспозиции. Перед нами огромные полотна и ковры. Александр Михайлович кивает в сторону тканого шедевра:

- Хорош коврик! Но - как прикладное искусство. А как самостоятельная вещь - нет.

Мы оборачиваемся, ждем о. Георгия, который внимательно разглядывает Берн-Джонса «Любовь, ведущая пилигрима». На картине пилигрим почему-то похож на убийцу с палкой, а Любовь - на барышню, которая безуспешно пытается скрыться от него.  Копировский продолжает:

- Главное ощущение, которое рождается после их просмотра: насколько же хороши русские художники этого времени! Когда Крамской и тринадцать его товарищей отказались писать выпускную работу в Академии художеств, где им предложили в качестве тем мифологию или историю - те же ожившие гипсы, возникла Артель художников. Они однозначно двинулись в сторону жизни и даже натурализма.

А здесь, смотри, быт все время украшается идеальностью, а возвышенность образов принижается бытовыми подробностями. У прерафаэлитов была, говоря советским языком, реакционная позиция. Им хотелось отреагировать на то, что есть, а не искать нового. Но соединить противоречивое или убежать от чего-то - это не искусство, это ремесло.

Тициан «La Bella»

- Почему при богатой традиции западной живописи им не удался прорыв?

- Оборвалась традиция. «Распалась связь времен». Правильно написано, что ещё в XVI веке с протестантским движением очень многое в культуре рухнуло. Они уничтожали церковное искусство как что-то постороннее, внешнее, но, при этом, отказывались от искусства по сути. Не случайно несколько немецких художников, будущих назарейцев,  перешли из протестантизма в католицизм, чтобы иметь возможность писать. Протестантизм (если не брать гениев, таких как Рембрандт) часто антикультурен. Он не хочет иметь ни культуры, ни искусства. Хотя позже у него все это появилось, но весьма вторичное и рационалистическое.

Тем временем к нам подходит батюшка. Мы уже продвинулись к финалу и держим прицел на Тициана.

- Вообще, эффект выставки замечателен, - говорит о. Георгий. - Нельзя судить о художественном направлении по лучшим вещам. Здесь сразу видна декоративная сторона, видно значение рамы. Убери ее, и мало что останется от картины.

И что же? Прерафаэлиты - это прокладка между великим и традиционным? Или это карикатура на собственное эго? Вообще в эпоху постмодерна так вопрос никто не ставит. Все смотрят собственными глазами. Один мой друг, оператор нашей редакции, выдал, например, такую оценку:

Тициан «Мадонна с младенцем»

- Это же первооткрыватели студийной работы! У них нет тени. Работает и заполняющий, и рисующий, и фронтальный свет. Поэтому цвета такие яркие и жуткие.

А другой приятель, филолог со стажем, нашел в работах неувядающую свежесть, честность и открытость. Короче говоря, сколько глаз, столько и фраз. Внутри у меня ещё теплится надежда, что есть все-таки в мире безотносительная красота. С этой надеждой мы вошли в зал Тициана. Свет потише, картин порядком меньше, воздуха больше. Минут на десять мы задержались у портрета «La Bella».

Пока я воевал со смотрительницей, объясняя ей, что диктофон - это не фотоаппарат, он не может фотографировать, тем более со вспышкой, батюшка с Александром Михайловичем перешептывались. Отец Георгий:

- Ради одной этой картины можно было сюда ехать. Попадание в десятку. Это итог, венец, зрелый плод.

- Видно, когда человек не гордится собой и не встает во всякие позы.

- Ему нечем гордиться. У него не было резкого поворота. Он в этом родился.

Тициан «Крещение Христа»

Тициана мы смотрели в основном молча. Есть в нем что-то помимо слов. Но некоторые комментарии Александр Михайлович все же давал:

- Флора. Чисто ренессансная красота. Сюжет. Написано, что Флора, соблазненная Зефиром, сама становится соблазнительницей. Видишь? В сюжете слишком много заложено для художника. Так не надо. Художник сам должен что-то вкладывать в сюжет, желательно не слишком яркий. А тут получается, что вот такая она и есть: прекрасная, немного ехидная соблазнительница. Мы начинаем «читать» работу вместо того, чтобы видеть её целостность, - Александр Михайлович водил руками в воздухе, как бы участвуя в процессе творения. - "Мадонна с младенцем" - такого Тициана любит народ. "Крещение Христа" - прекрасно. Уходит контурность, меньше манерности. Он как бы лепит изображение. "Благовещение" - это не очень гармонично, мало похоже на привычного Тициана, но сразу видно, откуда рождается Эль Греко. Здесь главное не фактура и фигуры, а духоносное состояние. Тициан в этом не дошел до Эль Греко, но было бы странно, если бы он добился такого в свои семьдесят лет. А потом - нужно быть иконописцем, чтобы этого достичь.

Копировский сделал паузу, улыбнулся и добавил:

- Хотя Эль Греко был очень плохим иконописцем.

Все поплыло. Почему зрелый плод и попадание? Почему «La Bella» стоит всего потраченного времени? Почему Тициан без «резкого поворота» родился и стал Тицианом, которого знает весь мир? Как из Тициана родился Эль Греко? Вопросы сгрудились и натыкались друг на друга. Понятно, что в нашей стране, где искусство почти весь ХХ век делали понятным для народа, а отношение генсека Хрущева к живописи прославлено в анекдотах, странно ожидать мгновенного озарения. Погибая в невежестве, я снова пообещал самому себе ходить в музеи чаще, чем раз в месяц. Но этого мало.

Мы вышли из музея на пропитанную солнцем Волхонку и почти сразу разошлись по своим делам. Что осталось во мне после просмотра? Потрепанные чувства, полная неясность, растерянность от общения с персоналом. Но что-то во мне нахально требовало продолжения разговора. Беседа состоялась месяц спустя в вагоне электропоезда, следовавшего в Волоколамск.

О «смерти искусства» и трех уровнях восприятия Тициана читайте в продолжении.

Андрей ВАСЕНЁВ. Газета «КИФА»