О мнимом противоречии

«Пускай меня простит Винсент Ван-Гог
За то, что я помочь ему не мог...»

30 марта исполнилось 160 лет со дня рождения французского художника голландского происхождения Винсента Ван Гога; 1 апреля - 204 года со дня рождения русского писателя украинского происхождения Николая Васильевича Гоголя.

Гоголь и Ван Гог... Казалось бы, что может объединить столь различных людей, кроме забавной звуковой переклички их славных, всемирно известных имён, даты рождения на гребне зимне-весеннего перелома и темы сумасшествия, истинного или мнимого, окрасившей последние годы их жизни. Однако в рецензии на фильм «Ван Гог: Портрет, написанный словами» я с удивлением прочитала: «В начале творческого пути с Ван Гогом творилось примерно то же, что происходило с Гоголем на печальном закате его лет - он ударился в неистовую религиозность, в поучения, наставления. Только, даже несмотря на свои помутнения, Ван Гог нашёл в себе силы противиться этому болезненному религиозному фанатизму, а Гоголь - нет». Вот и оказались два великих художника в пространстве интересующего нас диалога христианства и культуры. Попробуем развеять некоторые мифы...

Ведущая рубрики Юлия Балакшина

* * *

Н.В. Гоголь. Портрет А.А. Иванова, 1841 г.

Мнение о том, что Гоголь-мыслитель, Гоголь-религиозный проповедник уничтожил Гоголя-художника, укоренилось в сознании некоторой части русского общества после выхода в свет его книги «Выбранные места из переписки с друзьями» и было узаконено В.Г. Белинским, который писал: «...Мы вывели из этой книги такое следствие, что горе человеку, которого сама природа создала художником, горе ему, если, недовольный своею дорогою, он ринется в чуждый ему путь! На этом новом пути ожидает его неминуемое падение...»¹ Редкие попытки снять это противоречие предпринимались критиками и мыслителями в XIX веке. Так, архим. Фёдор (Бухарев) увидел в «Переписке с друзьями» «последний, самый естественный плод или последнее звено», до которого дошло «стройное поэтическое и духовное развитие» Гоголя. Н.П. Аксаков, канонист, богослов, автор известного сочинения «Духа не угашайте», полагал, что мы не имеем права «раздвоять человека, вопреки всем его заверениям, что он был и оставался самим собою»². Перелом в оценке личности и творчества Гоголя произошёл на рубеже XIX-XX веков, когда деятели культуры, в поисках её религиозных корней, как бы заново открыли для себя Гоголя как человека, который «не только теоретически, но и всей своей личностью, мучился над темой соотношения Церкви и культуры»³.

Однако вопрос о «двух Гоголях» и по сей день не утратил своей остроты. Исследователи творчества Гоголя стремятся или совсем снять противоречие между религиозным опытом и художественным творчеством, символическим знаком несоединимости которых стала для русского общества художническая судьба Гоголя, или окончательно утвердить его. Одной из страниц в этом полтора столетия длящемся споре стали Тринадцатые Гоголевские чтения, проходившие в Москве в Доме Гоголя на Никитском бульваре 30 марта - 1 апреля 2013 года.

Если предельно схематично описать точки зрения спорящих сторон, то можно сказать, что одна из них отдаёт безусловный приоритет Гоголю-христианину и даже Гоголю-монаху. С этой точки зрения всяческого оправдания и одобрения заслуживает, например, о. Матфей Константиновский (кстати, ныне предложенный к канонизации в Тверской епархии), который, может быть, и поселил в душу Гоголя мучительные сомнения в религиозной оправданности художественного творчества, зато «помог ему умереть христианином». И сжигание Гоголем своих сочинений перед смертью может быть рассмотрено как особый духовный акт мистического молчания, высшая ступень лествицы духовного восхождения, «явление русского исихазма». С этой точки зрения весь историко-культурный контекст жизни Гоголя оказывается чем-то избыточным, ненужным: чтобы понять истинного Гоголя, «литературоведу пора перестать копошиться в оковах "малого времени" и освободить от них писателя».

Полярная точка зрения предполагает, что первичен Гоголь-художник, и его религиозные искания должны быть оценены, исходя из меры воплощения его писательского таланта. В худшем случае речь опять идёт о том, что, встав на путь веры, Гоголь потерял свой талант. В более смягчённом варианте эта позиция предполагает, что христианство стало одной из «ценных монет», попавших в художественную копилку писателя, одним из возможных «культурных кодов» прочтения его личности. С этой точки зрения Гоголь-художник шире и богаче Гоголя-христианина, он синтезирует в себе аполлоническое и дионисийское начала, гармонию и хаос, православие и католичество и многое-многое другое, что под силу вместить только художественному гению, и даже Бога этот Гоголь-художник познаёт совершенно особым образом, повторяя в акте творчества акт Божественного творения.

Мне довелось на этой конференции представлять третью точку зрения, принадлежащую Николаю Петровичу Аксакову, родоначальнику нового экклезиологического сознания в Русской православной церкви, выступившему в 1886 году с рядом критических этюдов о Гоголе. В этих статьях Аксаков пытался снять мнимое, с его точки зрения, противоречие между Гоголем-художником и Гоголем-мыслителем, описать сложное взаимодействие между культурой и церковью, обратившись к природе гоголевского смеха. Комическое начало, как главная художественная краска гоголевского таланта, по мнению Аксакова, безусловно имело религиозный смысл.

Христианская оправданность смеха связана как минимум с тремя условиями его существования: наличием перед внутренним взором смеющегося Божественной нормы, направленностью смеха на освобождение от зла и способностью в любой момент стать самоосмеянием⁴. Если о первом условии Аксаков говорит прикровенно, указывая, что задача комика не просто играть с некой относительной нормой, но «оберегать цельность <...> идеала, очищать и разрабатывать этот идеал»⁵ (с. 139) , то на двух других условиях он останавливается достаточно подробно. Так, он (с позиций христианской антропологии) утверждает, что прямая борьба со злом не под силу комизму - победа над злом и смертью возможна только силой Божественной любви. Задача смеха скромнее - «сбрасывать маски, разрушать личины, рассеивать скрывающий зло туман», «делать зло обнаруженным и очевидным» (с. 141), причём как вне субъекта смеха, так и в нём самом. Поэтому «не испорченных только исправляет комизм, бичуя их очищающим смехом, но прежде всего и добрых очищает от зла, так как зло коренится всюду, хотя бы и в бесконечно различных и разнообразных степенях» (с. 142). Анализируя природу смеха, Аксаков описывает его как «"торжество победителя" при выбрасывании чего-либо за борт нашего сознания... "Это не мы", - внутренне говорим мы всякий раз, как смеёмся...» (с. 139). Смеясь над собой, человек что-то стряхивает и устраняет из сознания, что-то отчуждает от самого себя. Вопрос заключается в том, что именно человек стряхивает, от чего он освобождается. Человеческому обществу известен грязный, циничный смех, освобождающий человека от благоговения и стыда, и смех, освобождающий от зла, страха, различных форм внешней и внутренней несвободы. По определению С.С. Аверинцева, это «смех святого над Миром, Плотью и Адом, смех чести над бесчестием и внутренней собранности над хаосом; смех человека над безобразием, на которое он вполне способен»⁶. По мнению Аксакова, смех Гоголя, безусловно, принадлежит к смеху второго типа: «...Он выводит нас из того ужасного положения, которое характеризует Гоголь как неспособность в добре видеть добро и зло почитать злом и через трагизм такого обличения пробуждает нас к нравственному перевороту, склоняет к подъёму нравственных сил» (с. 142).

В традиции христианства, в первую очередь русского православия, неоднократно высказывались сомнения в возможности религиозного оправдания смеха. Очерки Н.П. Аксакова отнюдь не игнорируют эту традицию, учитывая большинство из высказываемых в адрес смеха опасений. Он понимает, что смех «есть только чисто физиологический рефлекс» и, следовательно, предполагает безличностность и несвободу; он знает, что смехом легко манипулировать, «дёшево возбуждая смех толпы» (с. 139); он видит различные источники смеха («через них отстаивается и сохраняется то грязненькое, то благородное»(с. 140)) и догадывается о возможности их смешения и подмены. Аксаков осознаёт смех как «могучую стихию», легко принимающую ложное направление, и тем не менее доверяет ему. Объяснение этого можно искать как в личных качествах Н.П. Аксакова, оставшегося в памяти его друзей человеком с прекрасным чувством юмора, так и в более общих и принципиальных вещах, обусловленных христологичностью зарождающегося религиозного самосознания. Христос, став человеком, исцелил падшую человеческую природу и, следовательно, даровал нам возможность не уходить от мира, а преображать его, в том числе используя даже смех «как оружие для достижения этих целей» (с. 140).

Юлия Балакшина

---------------

1. Белинский В.Г. Из статьи «Выбранные места из переписки с друзьями Николая Гоголя. СПб. 1847» // Последняя книга Гоголя. Сборник статей и материалов. - М. : Русский путь, 2010. С. 142.

2. Аксаков Н.П. Н.В. Гоголь, гл. I - III // Эпоха. Ежемесячный литературный журнал. 1886. № 5. Май. С. 132.

3. Зеньковский Василий, прот. История русской философии. Т. 1. Paris : YMCA-Press, 1989. С. 182.

4. Ср. «Достоевский и Бодлер говорили, что мир погибнет не по причине войн, но от скуки - невыносимой, необычайной скуки, когда из зевоты, огромной как мир, выйдет дьявол. Достоевский внимательно изучил это стремительно распространяющееся явление и нашел самый эффективный метод против всякого действия скверны: стоит только выявить его беспримесную сущность, как она тут же оказывается смешной, а все смешное, ставшее очевидным и явным, неминуемо убивает; сам дьявол не всегда ли немного смешон? <...> Юмор, подобно смеху, обладает освобождающим действием, он освобождает от бремени социальных функций, от искушения держаться слишком серьезно, а также от чрезмерного страдания в духовной жизни. Открытая, детская веселость - типичная черта великих святых, они веселятся как дети Божии, а Божественная Премудрость находит себе отраду в этой игре (Притч. 8:31). - Евдокимов Павел. Этапы духовной жизни : От отцов-пустынников до наших дней. - М. : Свято-Филаретовская московская высшая православно-христианская школа, 2003. - С. 85.

5. Здесь и далее статья Аксакова цитируется (с указанием страницы в круглых скобках после цитаты) по изданию: Аксаков Н.П. Н.В. Гоголь, гл. I - III // Эпоха. Ежемесячный литературный журнал. 1886. № 5. Май. С. 135.

6. Аверинцев С.С. Бахтин, смех, христианская культура // Аверинцев С.С. Связь времен. К. : Дух и Литера, 2005. С. 348. 

В поисках выхода

Из разговора в Музее Ван Гога

От редакции: нам хотелось бы предложить читателям фрагмент размышлений священника Георгия Кочеткова, прозвучавших в Музее Ван Гога - большом четырехэтажном здании, где собрано более четверти всех полотен художника - больше десяти лет назад, когда группа паломников, проезжая Амстердам, зашла в музей.

* * *

В последних работах Ван Гога пространство раскалывается. У него уже два солнца, у него уже две земли, два поля, две дороги, даже три дороги. Конечно, здесь уже и кризис, здесь и раскол, и вся его шизофрения видна, и в то же время его гениальное творчество, которое он только не может соединить воедино... У него нет того пути, который бы объединял. Он его рисует, но этот путь не соединяет, а разделяет. И в этом вся его трагедия.

Он никогда не побеждал, всегда небо побеждало его, всегда и везде. Он этого и боялся, и к этому стремился одновременно. И в этом было его раздвоение. А здесь небо становится вообще мрачным, страшным. Единственная надежда уходит за облака. Перед нами знаменитая, одна из последних его вещей.

...Он свободный человек, потому что смог себя отразить очень дерзновенно и очень свободно. Так же как, скажем, Врубель. И эта внутренняя экспрессия, пусть даже с некоторым надломом - это очень живая жизнь. Он равен себе, как Рембрандт, как все гении. Гений равен себе, он может выражать на своеобычном языке то, что ему Бог дал как талант. И потом это становится общечеловеческим явлением. Потому что у каждого человека есть свой талант. Талант этот обычно на 99 % зарыт в землю, как наши умственные, физические, духовные способности. А гении этот процент, как бы КПД жизни человека, на порядок увеличивают. Если мы используем потенциал всей своей жизни на один-два процента, то они минимум на десять-двадцать. И это слишком большая разница.

В искусстве всякая стилевая находка высоко ценится, но каждые десять-двадцать лет появляются новые стили. Однако даже их создатели порой становятся просто одной из страниц художественной истории человечества. А Ван Гог выходит из истории. Поэтому он и интересен особым образом. Поэтому нам стоило полдня терять на то, чтобы побыть в этом музее, хотя, конечно, дух у него не очень христианский, не очень православный, скажем так. Не в конфессиональном смысле слова, конечно. Дух у него просто другой. Мятущаяся душа, которая ищет свет, которая ищет выход, которая пытается максимально себя реализовать. И что он находит - вот это мы перед собой и видим.

Ван Гог. Звёздная ночь, 1889 г.

КИФА №5(159), апрель 2013 года