О достоинстве и недостоинстве

Из доклада Татьяны Авиловой на семинаре «Достоинство человека в современном обществе»

«Мне кажется, какая-то мысль успела мелькнуть: “не дрогни! Сохрани достоинство”». Рисунок Евфросинии Керсновской

Ещё в 1919 году Николай Бухарин откровенно говорил: «Мы затеваем эксперимент по полномасштабной переделке человеческого материала». По поводу реализации этого эксперимента О.А. Седакова писала:

«Советского "нового человека" растили не на голой, а на специально подготовленной почве и под колпаком. Кроме того, проводилась самая жёсткая селекция "семян". Сначала на генетической основе: из всех сословий дореволюционной России в советском государстве к благам новой жизни были допущены только сельская беднота и неквалифицированные рабочие (естественно, это был проект). В следующих поколениях селекция проходила по другим признакам: изымались из жизни (или из гражданской жизни) самые независимые, одарённые, информированные. Так и создавалось "новое историческое единство" - советский народ. Что касается почвы, то ею было единственно верное учение, которое объясняло всё: и природу, и историю, и искусство, и науку и т. п. Вырасти на другой почве возможности не представлялось. ("Вы что, не у нас росли?" - спрашивали тех, кто говорил или делал что­то не то).»

Что же заставляло людей принимать ложь, а принимая, срастаться с ней?

О страхе

Как­-то в Сети я встретила мемуары о 1920-30­х гг., а в них почти паническое письмо человека к родственнику, служащему в НКВД, с просьбой отвести от него посягательство на его свободу - вызовы и предложения доносить на своих сотрудников. И ответ, такой самодовольный, что, де, «ладно, так и быть, за тебя попрошу, но ты и не представляешь, какую сеть мы раскинули по всей стране. Ты думаешь, ты такой особенный? - нет, она касается каждого». И я вдруг ощутила настоящий ужас от масштаба того, что происходило в то время. Именно террор, не прекращающийся во времени, был главным оружием власти большевиков, только силой и кровью они могли удерживать эту власть.

При этом мы не должны забывать, что идеологическая машина работала также бесперебойно, и все идеологемы советской власти вкладывались в сознание, в душу народа. Вся прежняя Россия была погребена и разрушена, всё было «новое», а если старое, из прежней культуры, то упаковано в ту же новую идеологическую обёртку, и это был уже «наш Пушкин», «наш Гоголь» и т. д. - строго отобранные из общего списка и отцензурированные построчно.

О глупости

О состоянии ума людей того времени с потрясающей точностью свидетельствует Лидия Чуковская: «В повести ("Софья Петровна" - прим. ред.) я попыталась изобразить такую степень отравления общества ложью, какая может сравниться только с отравлением армии ядовитыми газами... Я, собственно, хотела написать книгу об обществе, повреждённом в уме, я не знаю, что больше всего потрясло меня в тридцать седьмом: зверства властей или степень человеческой глупости? ...Таких, как Софья Петровна, множество, миллионы, но когда из сознания народа изъяты все документы, вся литература, когда подлинная история целых десятилетий подменена вымышленной, то каждый ум брошен сам на себя, на свой личный опыт и работает ниже себя...»

О такой глупости человека в тоталитарном обществе размышлял и мученик за веру лютеранский пастор Дитрих Бонхёффер. Он писал о фашистской Германии, но процессы и там, и здесь проходили сходные. Вот его слова: «При внимательном рассмотрении оказывается, что любое мощное усиление внешней власти поражает значительную часть людей глупостью. Власть одних нуждается в глупости других. Процесс заключается не во внезапной деградации или отмирании некоторых (скажем, интеллектуальных) человеческих задатков, а в том, что личность, подавленная зрелищем всесокрушающей власти, лишается внутренней самостоятельности и (более или менее бессознательно) отрекается от поиска собственной позиции в создающейся ситуации. Глупость часто сопровождается упрямством, но это не должно вводить в заблуждение относительно её несамостоятельности. Общаясь с таким человеком, просто­-таки чувствуешь, что говоришь не с ним самим, не с его личностью, а с овладевшими им лозунгами и призывами. Он находится под заклятьем, он ослеплён, он поруган и осквернён в своей собственной сущности. Став теперь безвольным орудием, глупец способен на любое зло и вместе с тем не в силах распознать его как зло. Но именно здесь становится совершенно ясно, что преодолеть глупость можно не актом поучения, а только актом освобождения».

В конце XX века философ Мераб Мамардашвили писал, что главное преступление, совершённое советской системой, - разрушение человеческой личности, когда под внешним давлением человек отказывается от нормального состояния ума - осмысления своих поступков и всего того, что происходит вокруг него, перестаёт искать смысл всего и теряет своё внутреннее пространство, своё «я», а начинает мыслить исключительно внешними социальными категориями. В этом случае запускается механизм, который не требует от человека совершения поступка: нужно просто подавать внешние знаки соответствия социальной среде. Мамардашвили дал этому явлению название «антропологическая катастрофа». Характеризуя её последствия уже в следующем поколении, он писал: «И вот бродим по разным странам безъязыкие, с перепутанной памятью, с переписанной историей, не зная порой, что действительно происходило и происходит вокруг нас и в самих нас. Не чувствуя права на знание свободы и ответственности за то, как ею пользоваться».

Олег Дмитриев, режиссёр и актёр театра Европы в Санкт­-Петербурге, создатель Авторского театра, высказывается ещё более определённо: советский человек  - это человек­мутант, новые видовые свойства которого - бессовестность, безличие, утрата чувства собственного достоинства и атрофия сострадания.

Свидетели

Мы знаем, конечно, примеры, когда люди не поддавались такому оглуплению. История, слава Богу, сохранила нам имена многих светильников веры, таких как прп. Севастьян Карагандинский, архим. Таврион (Батозский), свт. Афанасий (Сахаров), сщмч. архиеп. Павлин (Крошечкин), прмч. Мария (Скобцова) и многие-­многие другие, которые не просто держались достойно сами, но и многих вокруг себя могли поддерживать, а если надо, идти за них на смерть. Внутреннюю свободу давало людям и следование своему призванию, - выдающиеся учёные, конструкторы, медики и др. продолжали свой труд в лагерях не только на «шарашках», но даже на общем режиме.

Если говорить о том, что объединяло этих людей и отличало от тех, кто не сопротивлялся внешнему насилию (не физически, а внутренне, духовно), - то это их добровольное согласие на смерть. Не признание её силы, не подчинение ей, а готовность её принять, хотя всё, что они совершали, утверждало обратное - жизнь. И парадоксально, что именно этих людей смерть не могла взять там, где многие становились её лёгкой добычей.

Вторая мировая война

Любая война ставит человека в экзистенциальную ситуацию, в которой он может утратить своё человеческое достоинство, а может духовно вырасти, обрести внутреннюю свободу, готовность жертвовать собой. Ахматова, и не только она, уезжая в эвакуацию, была уверена, что из войны выйдет другой народ. Но эти надежды оказались тщетными. Люди, прошедшие страшную войну, действительно были уже другими, у многих спала пелена с глаз. Варлам Шаламов рассказывает об этом в «Колымских рассказах» - в лагеря пришло новое поколение зеков, готовых жизнь отдать за свободу. Но в целом Сталин сумел вовремя «оседлать» высокий пафос победы и перевести его в разряд гордости за освободительную для Европы миссию СССР. И радикальных перемен не произошло, а в страну вернулась атмосфера подавленности и страха.

И всё же после смерти Сталина ситуация требовала перемен. Это сделал в 1956 году ХХ съезд, осудивший культ личности. Освободили многих заключённых, лагеря закрыли и сожгли, чтобы не оставлять в истории грязных и очевидных следов. Настала «оттепель». Множество выпущенных зеков вновь вступило в партию, которая «исправила прежние ошибки и была готова и дальше вести народ к светлому будущему - коммунизму». А с 1965 года Брежневым и вовсе был взят курс на героизацию отечественной истории, такой знакомый нам и сегодня. Для тех же, кто не желал идти в ногу и петь хором, были оставлены тюрьмы и часть лагерей из прежней системы.

Что противостоит свободе и достоинству

Недавно в личной переписке Екатерина Борисовна Кузнецова, журналист, правозащитник и писатель из Караганды, приехавшая в Советский Союз с родителями уже в шестнадцатилетнем возрасте, поделилась своими впечатлениями этого времени: «Я тогда вообще мало что в этой стране - СССР - понимала, да и воспитана была иначе - без страхов, ночных стуков. Может быть, потому меня советская реальность так и "ушибла". Я просто была в шоке, когда приехала, во­-первых, от всеобщей нищеты, во­-вторых, от всеобщего бескультурья и дикости, в­третьих, от тотальной и привычной, каждодневной лжи в большом и малом - просто ложь была во всём, и лгали все всем и себе так буднично, как стакан воды выпить! Ну а в террор сталинский не поверить мог только глупец, сами понимаете, здесь и 16 лет хватило, чтобы понять - рабство всюду и во всем!»

Вот ещё одно ключевое слово: рабство - то, что противостоит свободе человека и уничтожает его достоинство.

Тем более яркими и громкими были страницы нашей истории 1960-70­х годов, связанные с такими именами, как Александр Солженицын, Лидия Чуковская, Андрей Сахаров, Иосиф Бродский, поэты и писатели, диссиденты и правозащитники. Из их уст громко звучало слово о достоинстве человека, о правде нашей истории, о сопротивлении духу соглашательства и безответственной невменяемости. И снова шли процессы исключения, шельмования (с того времени стала крылатой фраза «я не читал, но осуждаю»), высылка за рубеж, заключение в лагеря.

Заключение

При советской власти выросло три поколения: первое - молчащее, связанное круговой порукой страха, как подпиской о неразглашении; второе - с летаргическим сном совести и морали, ушедшее от веры. Советские дети ходили строем, строем мыслили, читали и писали лозунги, получая с молоком матери в наследство то же тёмное подземелье, закрытое на ключ.

Настало время перестройки, очередной «оттепели», открылись подвалы, народ в них заглянул и отшатнулся в ужасе, и большинству правда оказалась ненужной. Оказалось, что «чисто информативным» образом ничего изменить нельзя. И потому опорные столбы фундамента жизни народа всё те же - идеология советского образца.

Так в чём же проблема? Те страшные времена как будто кончились, мы имеем возможность относительно свободно жить, говорить, писать, открыто веровать. Как будто нет явных механизмов, уничтожающих наше достоинство и мешающих жить достойно.

Но мы привычно миримся с неправдой, проходим мимо там, где надо остановиться и помочь, ленимся начинать новое дело, потому что не верим в свои силы, многие не имеют гражданской позиции, нас удивляют миллионные демонстрации на улицах европейских городов против ущемления свободы человека, мы не уважаем власть и практически любое начальство.

Сознание того, что у нас всё плохо, самое распространённое. Но при этом есть в нём какая-­то обречённость тому, что ничего хорошего и быть не может. Что от нас ничего не зависит, что всякая инициатива в России вообще обречена.

С таким сознанием люди, как правило, приходят и в церковь, и им очень трудно бывает даже воспринять смысл христианской проповеди и жить вместе по евангельским заповедям. Зато именно в церкви, где всегда надо остерегаться духовных подмен, люди с лёгкостью меняют прежние идеологемы на другие, так, чтобы не нести ответственности за жизнь, а покорно следовать спущенным сверху правилам и традициям, отвергая дух любви и свободы.

Третье по счёту поколение - родившиеся после 1980­х годов. В этом поколении, конечно, нет внешних проявлений советского человека в тех же формах. Они другие. Отвергая тесные рамки, в которых привычно живут их родители, они вслед за современной массовой культурой уходят в другую крайность - вседозволенность. Их главная черта в массе - беспамятность и равнодушие, а главное устремление - мир потребления. И вот уже не ветераны войны пускают автобусы с изображением Сталина по нашим улицам и маршируют в «Русском марше».

И всё же достоинство человека - действительно загадочный инструмент. Навсегда заставить его замолчать невозможно. Неожиданное для многих возрождение гражданской инициативы, в том числе волонтёрского движения, - объединения незнакомых людей, чтобы делать вместе добрые дела, - стало вдруг возможным, потому что мы обрели хоть какую-­то, но свободу после падения СССР. Оказалось, что такое бескорыстное движение души за правду может приносить огромную радость.

И вот уже родилось и растёт четвёртое поколение наших сограждан, полностью постсоветское....

В этой связи я хочу завершить доклад словами Дитриха Бонхёффера: «Последним ответственным вопросом должен быть.... вопрос, как жить дальше следующему поколению. Плодотворные решения (даже если они на какой­то период приносят унижение) могут исходить только из такого вопроса, исполненного ответственности перед историей».

И ещё, на шаг дальше, - что нам делать с попранным достоинством загубленных в ХХ веке людей, не тех, кто победил, а тех, кто не выдержал нечеловеческих испытаний, выпавших на их долю?

КИФА №16(154), декабрь 2012 года