За границей рукотворного рая Мои надежды, что я смогу постепенно и поэтапно нарисовать целостную картину того, как развивался диалог Церкви и культуры, оказались сразу же опровергнуты жизнью. Я побывала на конференции в итальянском монастыре Бозе, на которой шла речь об отношении человека к творению Божьему, к природе, к окружающему миру. Но в текстах докладов и в процессе обсуждения постоянно возникал вопрос и об отношении христианства к культуре. Поскольку в конференции принимали участие видные современные богословы, у меня появилась возможность узнать, в чем же, с их точки зрения, сейчас «нерв» этой проблемы. * * * Тема конференции «Человек как домоправитель творения Божьего» позволяла ставить вопрос о культуре, во-первых, в связи с вопросом об отношении христианства к материальному миру вообще (частью которого является культура), во-вторых, в связи с задачей «возделывать и хранить», культивировать (окультуривать) сад, который нам доверили. Митрополит Пергамский Иоанн (Зизиулас), например, говорил о том, что «камень или дерево, проходя через руки верующих, гармонично преображаются, чтобы привести природу в единение с Богом». Однако то, что безусловно верно в замысле, в жизни оборачивается подчас совсем иной стороной. Тот же митр. Иоанн сетовал на то, что современные верующие не любят икон и красивых священнических облачений, предпочитают прятаться в темные ниши или закрывать глаза, когда приходят в храм на молитву - происходит своего рода «спиритуализация богослужения». Человеку в его отношениях с Богом оказываются не нужны ни культура, ни материальный мир. Казалось бы, речь идет о явлении, прямо противоположном «эстетическому типу благочестия», описанному матерью Марией (Скобцовой) в работе «Типы религиозной жизни». Носитель «эстетического типа» «млеет в облаках ладана, наслаждается старинными распевами, любуется строгостью и выдержанностью новгородского письма, прислушивается к слегка вычурной наивности стихир», его глаза и уши раскрыты к явлению красоты храмового зодчества, иконописи, богослужения. По сути же и поклонение красоте, и отказ от нее равно удалены от сердцевины христианской жизни. По мысли Зизиуласа, тем пространством, где это противоречие преодолевается, должна стать Евхаристия, ибо именно в ней возвращает человек Богу дар материального мира, вводит материю в Небесное Царство, преобразив ее творческим усилием культуры. По мысли матери Марии, противоречие может быть снято только личной встречей со Христом, являющим особую красоту, отличную от красоты мира: «Перед Ним, вечной Истиной и Красотой, что наша красота и наше уродство? Не кажется ли наша красота уродством перед вечной Красотой Его? Или обратно - не видит ли Он и в нашем уродстве, в нашей нищей жизни, в наших язвах, в наших искалеченных душах Своего Божественного Образа, отблеска вечной Славы и вечной Красоты?» Тему места культуры в жизни Церкви на конференции неожиданно подхватил митрополит Гор Ливанских Георгий (Ходр). Он отреагировал на доклад Нестора Кавадоса о богословии природы у сирийских отцов. Докладчик вдохновенно повествовал о том, как сирийские аскеты умели изумляться Божьему творению и постигать, как Бог символически раскрывал Себя через тварное естество. Митрополит Георгий вспомнил своего друга, для которого доказательством бытия Божия была музыка Моцарта, и поставил вопрос: «Является ли природа, или музыка, или любое другое явление культуры обязательным этапом на пути человеческого сердца к Господу?» Ведь для того чтобы прийти к Слову Божию, человеку отнюдь не всегда нужно проходить через природу или культуру. И наоборот, эстетическое удовольствие далеко не всегда приводит к теологическому созерцанию. Митрополит Георгий, как и многие докладчики, призвал слушателей обратить внимание на вид, открывающийся из окна конференц-зала монастыря Бозе, как на доказательство возможности разумного, любовного, творческого, культурного домоправления человека в Божьем мире. Нельзя не согласиться, что пространство, поданное сидящим в зале через три полукруглые окна-арки, столь знакомые по картинам Рафаэля и Леонардо, действительно, гармонично преображено насельниками монастыря, но не лишено при этом своей естественной красоты. На фоне прекрасного вида не хотелось говорить о гибнущих где-то людях, о задыхающейся от человеческого эгоизма земле. Все были рады и открыты друг другу. Даже мошки и мушки, нарушавшие пространство конференции, бережно изгонялись вон, но не лишались жизни. Окультуренная красота природы провоцировала всех нас, не исключая грозных владык, быть добрыми и благодушными. А я в какой-то момент подумала о том, что и красота, и культура могут не только возводить человека к Богу, но и обезоруживать его. Они создают иллюзию, что все уже «хорошо весьма», что мир уже преображен в акте человеческого творчества, а значит, не нужно идти на Крест, не нужно выходить в ужас мира из Бозийского рая. Наслаждаясь красотой природы или творений искусства, человек может потерять то внутреннее напряжение, без которого невозможно пережить эсхатологическую тревогу мира, а значит и в Церкви увидеть силу, способную здесь и сейчас явить силу Воскресения, дающую больному миру надежду на исцеление. И природа, и культура - формы естественного откровения, а значит, только символы Божественной реальности, Божественного бытия. Как и любые символы, они могут быть прозрачными и непрозрачными, открывающими саму эту Божественную реальность или заслоняющими ее. Символ останется не более чем самодостаточным символом без прямого откровения Духа, без встречи с Иисусом как со Христом, ибо «не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Который на небесах» (Мф 16:17). Юлия Балакшина  Монастырь Бозе (Италия). Фото Кирилла Мозгова КИФА №13(151), октябрь 2012 года Разговор с братом. О диалоге Церкви и светской культуры |
