Огонь веры горел в нём до самого конца 120 лет назад, 17 августа 1892 года, родился Н.Е. Пестов, настоящий миссионер, известный духовный писатель Мы попросили рассказать о Николае Евграфовиче его внука - протоиерея Николая Соколова, настоятеля храма свт. Николая в Толмачах при Третьяковской галерее, декана миссионерского факультета ПСТГУ. Одна из частей этого рассказа опубликована на сайте Преображенского братства, другая - в нашей газете. * * *  Отец Николай, как Николай Евграфович оказался в приходе отца Алексия Мечёва?
Прот. Николай Соколов: В 1922-23 году дедушка попадает в тюрьму как член Христианского студенческого кружка. Его держали в Бутырке. Промыслом Божиим его не расстреляли, не сослали. Он как-то «ушел», Господь закрыл глаза кому надо. И в тюрьме Николай Евграфович встречает тех, кто стали его путеводителями по этой жизни. Это люди, составлявшие духовную семью старца Алексия Мечёва. Дедушка становится прихожанином этого храма (свт. Николая в Кленниках - ред.). Вы можете назвать этот круг, имена? - Во-первых, отец Сергий Мечёв, потом семья Амбарцумовых, семья Каледы, Апушкины, Д. Мелехов - крупнейший психиатр с мировым именем, Солодовниковы (которые были одновременно и прихожанами храма свт. Николая в Толмачах) и другие... То есть Николай Евграфович вошел в «мечёвский» круг? - Да, более того, ему доверяли, он стал старостой храма. Это было в какие годы? - С 1923-1924 гг. и до закрытия храма в 1929 году. Отца Алексия Николай Евграфович застал совсем чуть-чуть, он умер в 1923-м. После кончины отца Алексия его сын - отец Сергий - стал духовным отцом многих членов общины, и дедушку он вел по жизни до самой своей ссылки и смерти в лагере. Отец Сергий был человеком, который вдохновлял и поддерживал приход. Он вместе с Николаем Евграфовичем и, может быть, ещё с кем-то до 1925 года вел христианский кружок, за что отца Сергия первый раз и посадили, а кружок разогнали. В тот раз всех остальных кружковцев отпустили, только один человек еще получил срок, не помню, кто именно. Но потом все посидели - бабушка, дедушка, тайный священник иерей Константин Апушкин, другие - кто-то полгода, кто-то год. А тогда многие были освобождены, правда, двое-трое кружковцев были высланы из Москвы, а потом вообще и из России. Сначала людей высылали на знаменитых пароходах, потом, чуть позже, тоже высылали, только потихоньку. Почти все прошли лагеря... - Да, дом был полон репрессированных. Николай Евграфович сидел два раза. Не расстреляли. Бабушка сидела, близкие все сидели в лагерях по два-три раза. Я помню дом 1950-х гг., он был наполнен так называемыми выходцами из лагерей: и князья, и графы, и простые люди, миряне и священники, которые по 18 - 20 лет отсидели, прошли Соловки, всякие Восточные и Южные лагеря, Колыму... и остались верными Богу, своей вере. Они были исполнены такой радости! Некоторые, даже страшно сказать, благодарили Сталина: дал пострадать за Христа, слава Богу! И это были действительно искренние слова, не просто так. Как в Евангелии: любите врагов ваших, молитесь за проклинающих вас... Помните, как у А. Солодовникова, одного из духовных чад отца Сергия Мечёва: Решётка ржавая, спасибо,
Спасибо, старая тюрьма!
Такую волю дать могли бы
Мне только посох да сума.
<...>
Спасибо, свет коптилки слабый,
Спасибо, жёсткая постель.
Такую радость дать могла бы
Мне только детства колыбель.
Они всегда говорили: «Слава Богу за всё» - и жили этим. Расскажите о молитвенной жизни и богослужениях этого круга. - Я много говорить не буду, хотя здесь очень много можно рассказывать. Кратко скажу так: дедушка, также как и практически весь этот круг, не любил пышных богослужений, когда присутствуют иерархи, патриарх. Он не патриарха не любил, а помпезность... Византизм? - Да, византизм. Он не отказывался, когда его приглашали к патриарху Алексию I или к патриарху Пимену. Но специально он на такие службы не ходил. Дедушка любил простые службы, самой важной для него была литургия. Любил раннюю литургию, которая совершалась в тиши деревенской или в тиши московского храма, когда народу еще не так много, пришли те, кто встал в пять утра, чтобы помолиться. А в 1930-е гг. литургия служилась у нас дома.  Семья Пестовых, 1930 г.
- Нечасто, примерно раз в месяц. Служил отец Сергий Мечёв? - Да, когда был на свободе. Служили и другие священники, не знаю, кто именно. Это было ещё до моего рождения. Эти священники были тоже «мечёвские»? - Да, это был круг «мечёвских» батюшек. Там были разные архимандриты, священники, монашествующие, про епископов просто не знаю. Их ведь сажали, как правило, очень быстро. Вычисляли и сажали. Кто выходил из тюрьмы, тот и служил. Приходили рано утром, где-то в пять-шесть утра. Тихонечко, собирали не всех: сегодня ты ответственный, потом - ты. Да и квартира могла вместить не больше десяти человек. Приходили по одному, с промежутком через пять минут. Батюшка приходил, приносил антиминс, служил литургию, все молились, все причащались. Пели, как комарики, можно сказать - пищали. Где-то в восемь утра начинали расходиться на работу, кто куда. Уходили в течение 3-4 часов, чтобы не видно было, что отсюда вышло столько людей. Все были воцерковлены? - Да, основы христианской веры все знали. Если человек читает и отцов древней церкви, и отца Сергия Булгакова, и Е. Трубецкого, и других - значит, за этим что-то есть, правда?... Николай Евграфович любил вечернее богослужение служить сам, хоть он и не был в сане. Приходили люди, и он возглавлял это богослужение, по типу старообрядцев беспоповцев. Зажигал лампадки, стояли все вместе, книги все у дедушки были: Часослов, Минеи, Октоихи... В 1960-е годы он уже ставил меня, брата, других, мы читали шестопсалмие, с Трисвятого по Отче Наш, все необходимые молитвы, первый час. Помню, как он своим уже старческим голосом вместе с нами пел: «Отверзу уста моя...» и весь канон. Приходили самые близкие люди - человек пять-шесть собиралось, не больше - бабушка, его сестра, мы... Таким образом мы в течение полутора-двух часов совершали богослужение, тайно молились. Генералы даже приходили. Помню, стоит в темноте, погоны блестят... А исходя из чего Николай Евграфович доверял людям? Просто, что называется, «на нюх» проверял? - Вели себя осторожно. Приходили и провокаторы, бывали случаи. Один пришел, помолился - и всё. А этот начинает вопросы задавать или еще что-то... Дедушка всегда это чувствовал, это было сразу заметно... Дедушка и бабушка обращались друг к другу по имени отчеству: «Зоя Вениаминовна, мы этих людей больше не приглашаем». - «Николай Евграфович, согласна!» Вот отношение людей, проживших в браке пятьдесят лет. Нам этого не понять. Так было принято. Такая любовь: и плакали, и любили. Каждый вечер так торжественно молились? - Нет, конечно. В субботу вечером - всегда, и в праздники. Дедушка много молился. Кроме того, ночные богослужения по уставу, как полагается, вечернее правило... Помню, просыпаюсь ночью в четыре утра, а он стоит на коленях, на ковре, молится. Коврик этот до сих пор у меня в алтаре лежит перед жертвенником, я его храню как святыню. А он молится, и плачет, плачет... Мы не знали, что он был комиссаром, столько тяжелого на душе... Только бабушка подойдет, постоит и, слышу, стучит в комнату: «Николай Евграфович, ты опять молишься, ты же Богу-то надоел своей молитвой. Он давно тебе всё простил, давай, ложись спать». - «Зоечка...» - и опять начинает молиться. Вот, понимаете? Он, конечно, аскет был. Начиная с сорока лет отказался от мясного, ел только щи и кашу. Щи свежие любил, не стародневные. Когда не пост, сыр ел, творог с корицей любил, рыбку. Были и исключения, когда бабушка говорила: «Ты меня очень любишь?» - «Да, люблю!» - «Докажи, что не монах. Ты как монах живешь вообще. Все-все-все, не говори ничего, если ты не монах, съешь кусочек котлетки, которую я тебе приготовила в день твоего рождения!» И дедушка ел кусок котлеты. Помню, он ел и слезы катились из глаз. Говорит: «Видишь, я тебя люблю!» Все, это было доказательство. Она его целовала - и мир в семье. Так проходила его духовная жизнь: в молитвах, тайных бдениях, в подвиге просвещения... А по субботам-воскресеньям меня будили в пять утра и к шести мы выходили с дедушкой в храм. В девять часов возвращались с обедни, пили чаек, и он ложился на часик поспать, а я начинал заниматься на скрипке. Потом мы шли с бабушкой по концертным залам, на различные вернисажи. Она меня культурно просвещала. Это считалось нормальным, просто необходимым? - Необходимым, конечно. Как не совмещать духовную и культурную жизнь? Дедушка говорил: «Мне это не нужно, я это все знаю». Иногда он ходил на концерты, чтобы послушать своих внуков. Ему говорили: «Дедушка, надень ордена». У него ордена были и Красного Знамени, и Ленина, и военные, полно орденов. «Нет, нет». Потом он их наденет скрепя сердце, сидит красный, как рак, охает, ахает. Никогда не любил все это. Вот спорт любил! Бегал с нами, в волейбол играл, в бадминтон. Футбол не любил, говорил, что ногами пинать неблагородно (смеется). Греб на лодке, плавал. Это в семьдесят с лишним лет! И он все нам говорил: «В здоровом теле здоровый дух». Говорил, что мы должны сохранять бодрость духа и тела. При всех его духовных подвигах, нас, мальчишек, он заставлял заниматься спортом, а поклоны ночью класть не заставлял. Хочешь - делай. А сам вставал. Молитва у него какая-то особая была... То есть вас, детей, молиться не заставляли? - Нет. Но воспитание, конечно, было. Утром и вечером молитвенное правило. Когда мы - дети - у него, он всегда с нами... Утром рано вставал, до меня. Говорит мне: «Я ещё с тобой правило прочту, а потом ты в школу пойдешь». - «Дедушка, ты же уже помолился». - «А я еще раз с тобой правило прочту».  Н.Е. Пестов. Фотография 1970-х годов
- Какие двадцать! Десять минут. Там были молитвы, которые вошли в мою жизнь. Некоторые из них я до сих пор читаю. Там были и обычные основные молитвы, около десяти молитв. И ещё дедушка учил молиться своими словами. «Скажи Господу то, что ты хочешь». По сути он повторял молитву Оптинских старцев, я тогда ее еще не знал. «Дай, Господи, мне встретить все, что принесет наступающий день. Помоги мне правильно относиться к людям. Помоги мне в делах, экзаменах, заботах. Чтобы мне ни с кем не ссориться, сестру не задирать, брата не обижать. Чтобы честно ко всему относиться, чтоб радивым быть...» Короче, повторял со мной кодекс пионеров Советского союза (смеется). Это смешно, но правда, так получалось. Мы пионерские галстуки носили, кстати говоря. Пожалуйста, носи, это тебя ни к чему не обязывает. Хотите - снимите, хотите - носите. Раз носят все, носите, чтобы не выделяться. А в комсомол, говорит, не надо вступать. Комсомол - это уже помощник партии. Октябрята, пионеры - это такие детские скауты. Скауты тоже носят какие-то галстуки и в дореволюционное время носили. Детские игры, играйте, пожалуйста. А друзья к Вам в дом приходили? - Приходили - за книжкой зайдут, поиграют, поговорят со мной. Никаких вопросов религиозных они не задавали, потому что их никто не просвещал. Никто и не задавал вопросы. При них не молились. То есть ответ давался, когда был вопрос? Не звучало вопроса - не было и ответа? - Знаете, и вопросов не было, и того, что «давай я расскажу тебе о Христе, о Евангелии». Дома этого не было. А в храме, если бабушка видела молодых людей, девушек, ребят, которые ничего не понимают, или в Третьяковской галерее - всегда была проповедь. Всегда. Там любую картину возьми - и на христианство выйдешь. Кто такой Павел I, кто такие Екатерина II, Александр I? Война 1812 года... Кончалось все Евангелием. Вокруг бабушки начинали толпиться слушатели, и она приходила из Галереи и опять проповедовала. Дедушка не мог этим заниматься, потому что он был целый день на работе, уходил в 9 утра. Он работал в двух институтах, был заместителем директора по учебной и научной работе инженерно-экономического института, заведовал кафедрой. Приходил поздно. Он проповедовал, когда к нему приходили. И он всех принимал. Ему говорили: «Николай Евграфович, нельзя принимать всех. Неизвестно, кто приходит». «Я, - говорит, - не имею права не принимать. Пришел ко мне человек - я должен принять его». Господь сохранял. Дедушка говорил: «Господь сохранит и покажет, что нужно». Такое бесстрашие характерно было для церковного круга Ваших дедушки и бабушки? - Да. Видимо, так. Все были осторожны, но не боялись. Приходили к нам и родственники, и те же Оболенские, Солодовниковы, Шереметьевы, Растопчины... Приходили и духовные писатели - Сергий Фудель, священники, покойный митр. Питирим (Нечаев), профессора МДА К. Комаров, К. Скурат... было так же - слушали, общались. То есть тюрьмы не сломали их и не зажали? - Нет-нет. Они радовались жизни и никогда не отрекались от веры. Откуда такая свобода во всём, в молитве, в богослужении, в проповеди? Для сегодняшней жизни такая открытость не свойственна. Её нет, к сожалению, ни в людях, ни в их отношении друг к другу. Сейчас не так легко друг друга и в дом-то приглашают, не так охотно делятся тем, что есть. Откуда это в них было? Ведь тогда могли и посадить, и расстрелять. Что это, фундамент веры, воспитание? - Фундамент веры. Воспитание тут ни при чем. В этом кругу были люди самого разного воспитания - великосветского: «у нас на обед были артишоки, ананасы ели» - мы не знали, что это такое. Другие с удовольствием хлебали щи с кашей, благодарили Бога и ложку облизывали - к ужасу великосветски воспитанных, нельзя это было делать. А как же после лагеря-то все не оближешь? Разные были люди. Но, тем не менее, фундамент веры, духовная закваска единая была. Господь сказал: «Да будут все едино». Это духовное единство должно чувствоваться, если это истинная христианская община, истинная вера. Ты пришла с одним образованием, я - с другим, ты любишь это, я люблю то, я хочу одеваться так, а ты по-другому. Да, мы должны соблюдать приличия, нормы поведения, но в этом многообразии есть красота мира, и в нём мы имеем одно духовное единство. Вот, это и было в духовной среде Николая Евграфовича. По инициативе Вашего дедушки много хороших духовных книг переписывалось, рассылалось по разным городам. Исходя из чего он старался просвещать других? - Он сам читал массу литературы, все время что-то новое. Ему приносили различные богословские книги, в том числе и на английском, и на французском языке. Проповеди современных ему авторов, например, владыки Антония (Блума) - тогда его только-только начали издавать. На дедушку работало в один период до 15 машинисток одновременно. А Вы принимали какое-то участие в этой деятельности? - В 1960-е я участвовал в распространении литературы. По сути был еще мальчишкой, когда родные командировали меня в разные точки, в том числе в монастыри, которые тогда еще действовали - в Псково-Печерский монастырь, Пюхтицы, в другие точки. Мне давали книги, сколько мог поднять 15-16-летний мальчишка. Сажали в поезд: доедешь до места, там тебя встретят, передашь и этим же вечером обратно. Назову города, в которые возили книги: Ленинград, Киев, Одесса, Грозный, Рига, Таллинн, Иркутск, Норильск, Комсомольск-на-Амуре, Владивосток, Свердловск (Екатеринбург), Челябинск. Это только то, что я сразу вспомнил. И оттуда люди приезжали за книгами, сами везли. Допустим, договорятся, и из Иркутска приезжает человек, была такая Татьяна Павловна. Соберут ей неподъемные ящики, дедушка довезет на такси, посадит в поезд. Бабушка, помню, говорит: «Николай Евграфович, посадят и тебя, и меня, детей по лагерям отправят». - «Зоечка, уже не то время». Они всегда чувствовали время? - Да. И понимали, что надо быть в курсе событий. Телевизора тогда не было, мы радио слушали. И дедушка с бабушкой всегда слушали своего любимого Владимира Филимоновича Марцинковского по радио «Монако»: «Говорит радио "Монако", Монте-Карло. Сегодня, дорогие радиослушатели, с вами беседует...» Помню, стоит бабушка, слушает и плачет: «Он же нас сделал христианами, он дал нам веру!» Так что идеи студенческого христианского движения, молодежного движения тоже вошли в жизнь Николая Евграфовича, через В.Ф. Марцинковского и некоторых других. Вошли как реальная действительность, которую он посвятил молодежи и студентам, христианскому воспитанию и просвещению. ...Ещё был момент - вместе с дедушкой обходим 3-4 точки, где он забирал отпечатанную литературу, давал денежки. Я не знаю, давал ли кто-то дедушке деньги на эту деятельность. Ведь это нужно было купить бумагу, потом напечатать, переплести, разослать - сотни экземпляров по всему миру. Думаю, кто мог - давал на это деньги. Тогда об этом просто не говорили. Практически вся зарплата и пенсия дедушки шли только на это. Помню, бабушка причитала: «Ты нас по миру пустишь». - «Зоенька, а что нужно? Костюм есть, ботинки есть, ну, десять лет им, ну и что, еще поношу. Шуба есть. Когда ты шила пальто?» - «В 1955 году, а сейчас 1970-й». Так они носили свои вещи. Были очень неприхотливые - и он, и бабушка. Ели самую простую пищу. Никогда ни водки, ни каких-то застолий, ничего такого не было. Рюмочку вина наливали, когда гости приходили, пирожки, чай. Все очень просто, мирно. Николай Евграфович верил в то, что советская власть когда-нибудь закончится и наступит свобода? - Он говорил так: «Всему этому будет конец». Он даже не верил, а был уверен в этом. Видел, к чему шло, знал и чувствовал это. Когда Хрущева сняли вместе с его приверженцами, он сказал: «Как тараканы в банке, друг друга перегрызут». Конечно, в саму политику он не вмешивался, только говорил: «Я верю в то, что сказал мне старец во время посещения Сарова ещё в 1920-х годах. Колокола зазвонят, и крестные ходы будут, и храмы будут открыты, и открытые гонения прекратятся». В последний год своей жизни он мне не раз говорил: «Ты это увидишь. Я не смогу это увидеть, но я уже увидел начало». Ведь фактически на его глазах мой папа стал священником, брат Сергий - монахом. Мы все были иподьяконами у патриарха Пимена. Он радовался. Дедушку подводили к патриарху, и патриарх благословлял его и его труды. Хотя и брежневские времена были непростые. Об этом времени Николай Евграфович говорил: «Всё, это последние остатки этих волн, которые нужно пережить. И никогда не отчаиваться». Николай Евграфович был подлинным просветителем. Удивительна ответственность, которая была воспринята им - мирянином - за полноту откровения Христова. - Да, люди жили не для того, чтобы написать отчет. Они жили просто жизнью Духа, жизнью того, что в любую секунду тебя могут взять и тебя может не быть. Это совершенно иные службы, совершенно иные отношения, совершенно иной образ жизни. Люди имели силу веры, подлинную любовь и свободу. Когда они говорили, молились, проповедовали, служили, нельзя было уйти от них, не оплакав свои грехи, не изменившись, не восприняв что-то важное в этот день. И Николай Евграфович в своей жизни имел огонь веры, который горел в нем до самого конца. Беседовала Ольга Филиппова Первая часть интервью опубликована на сайте Преображенского братства http://psmb.ru
Подвиг общения Из воспоминаний духовного попечителя Преображенского содружества священника Георгия Кочеткова и А.М. Копировского Как произошло Ваше знакомство с Н.Е. Пестовым? Свящ. Георгий Кочетков: Когда я учился на первом курсе, в декабре 1968 или в январе 1969 года, я познакомился с отцом Анатолием (Кузнецовым), тогда уже архимандритом. Он-то и познакомил меня сначала с Серафимом Соколовым, отправлявшимся тогда в армию, а уже потом, где-то через год, зимой 1969-70 года он привел меня к Н.Е. Пестову для того, чтобы тот давал мне книги. Мы пришли с отцом Анатолием на Старую Басманную к Пестовым и стали прежде всего беседовать, а потом я стал получать книги из личной библиотеки Николая Евграфовича, сначала его диссертацию, книжку о сыне, а потом и некоторые другие книги - «Беседа преподобного Серафима Саровского с Мотовиловым», «Откровенные рассказы странника...»... Книги о. Александра Шмемана я тоже нашел у Н.Е. Пестова - «Таинства и православие» прежде всего. Обстановка дома мечёвцев располагала к общению. Тогда я не знал, конечно, что в семье Соколовых многие побывали в лагерях, кажется, никто из них не погиб, но сидели-то многие, практически все. Сама семья имела свой стержень, просто она не очень-то проявляла его для иных глаз, потому что однажды пройдя через ГУЛаги, понятно, люди были очень осторожны. Пестовы были одни из немногих, кто собирал вокруг себя верующих людей. Там был целый круг. Давать книги, как Николай Евграфович, в то время было очень опасным делом. Священники боялись даже остановиться, сказать два слова любому, кто пришел в храм. Если бы вы пришли в храм в те годы, подошли бы к священнику, он от вас убежал бы сразу, как от зачумленного. Никто ни с кем никогда не разговаривал, это было запрещено. Проповедовать тоже запрещалось, кроме как по написанным, выученным и проверенным цензурой проповедям, даже в Патриаршем соборе, и то на большие праздники. Каким образом опыт Пестовых повлиял на Ваши размышления и поиски, связанные с возрождением общинно-братской жизни? Я думаю, что главным здесь был дух необходимости строить свою церковную жизнь ответственно, целостно и верно - верно Богу, верно традициям и верно друг другу. Вот эта верность, она была как бы тоже константой - или она есть, или её нет. Сейчас всё другое - ведь тогда были советские времена, все скрывались и т.д. Остается ли для нас что-то в этом опыте актуальным? Актуально то, о чем я уже сказал - верность, целостность, желание преодолеть давление внешних обстоятельств, найти своё место в жизни, своё дело, если уж не служение. О служении много не говорили, а вот о делах ради Господа говорили. И люди в общем-то стремились к этому. Не случайно из семьи Соколовых практически все стали или священниками, или матушками - если угодно, профессионально церковными людьми. Беседовали Анастасия Наконечная и Светлана Чукавина  Николай Евграфович Пестов (сидит в первом ряду), Юрий Кочетков (стоит за ним). Верхний ряд справа налево: внуки Н.Е. Пестова Серафим и Федор Соколовы, далее - Александр Копировский. Перед Федором Соколовым чуть правее стоит Евгения Кузьминична Кочеткова.1970-е гг. *** Что из того, что было в опыте семьи Пестовых, самого Николая Евграфовича, передалось нашему братству? А.М. Копировский: Мне кажется, что-то от его духа в нас перешло, от принципов, от воспитания. Та естественность, дар общения, которые были у них - всё это способствовало выходу «советского шлака», растоплению каких-то внутренних льдинок. Помните, у Бердяева: « В Церкви растет трава и цветут цветы». Это в какой-то степени ассоциация с ними, с их домом и в Москве, на Старой Басманной, и в Гребнево. Я думаю, это к нам перешло, это живет внутри. Есть встречи, которые не забываются. А если это не несколько встреч, а несколько лет общения, часть жизни, прожитой вместе без ссор, конфликтов, непониманий, даже почти без каких-то недоумений... Нам не было необходимости стилизоваться под них, а им - под нас себя приспосабливать. И, наверное, плодом всей их деятельности было, в частности, то, что к ним пришли новые люди, к ним, старшим, пришла верующая молодежь. А что значила в этой деятельности Зоя Вениаминовна? Это сердце, это мотор. Я о ней не очень много знаю, но осталось ощущение какой-то силы, вдохновения. Не случайно мы еще в первых номерах «Православной общины» поместили воспоминания ее, еще девочки, о поездке в Саров*. Было видно ее избранничество, благословение Божие. Понимаете, составить такого рода сообщество, как у них, и с юности сохранить его до конца, в советское время было почти невозможно. А в их семье была явлена возможность не просто сосуществовать, но общаться, ощущать духовное единство с очень разными людьми - не монолитное, «блоком», и с очень разными людьми можно было общаться церковно. Я думаю, и мы постепенно будем все больше выходить за свои пределы. Будем общаться с самыми разными людьми, не обязательно включая их в братство. Наш братский дом, мне кажется, чем-то похож на их семью - только гораздо больше по размеру. Беседовали Дарья Макеева и Анастасия Наконечная. Полный текст интервью опубликован на сайте Преображенского братства http://psmb.ru ---------------- * Пестова З.В. Поездка в Саров// Православная община, 1991. №№ 1-2 КИФА №10(148), август 2012 года |
