Несгорающее слово

6 июня скончался великий фантаст Рэй Брэдбери

Говоря о нем, трудно не повторять чьи-то слова - столько их было прочитано за эти дни! Сокрушаться о том, что без него мир стал более пустым? Но уход человека, прожившего такую долгую, а главное, такую полную жизнь, естественен - о таких Писание говорит: «умер, насыщенный днями». Повторять, что Брэдбери изменил представление о фантастике, поднял ее до уровня «большой литературы»? Но в России не только поэт больше, чем поэт, но и фантаст больше, чем фантаст, и человек моего поколения, с детства знающий тех же Стругацких, никогда не будет считать, что фантастика - это только космическая опера, произведения масскульта.

Конечно, можно вспомнить многие из его произведений. Но, хотя в этом я далеко не оригинальна, при имени Брэдбери мне в первую очередь вспоминается, конечно, «451 градус по Фаренгейту».

Прочитан он был в первый раз в юности, пришедшейся на разгар застоя. Тогда сама молодость не позволяла смириться с мыслью, что все кругом плохо, безнадежно и никогда не изменится к лучшему. А окружающая жизнь не давала никаких опор, чтобы выбраться из болота бессмыслицы. И эти опоры обретались в литературе - в сказках Евгения Шварца и в ироничных горинских драмах, в песнях Окуджавы и в романе Брэдбери. Брэдбери говорил о сопротивлении. Мне, привычной к мысли, что сопротивление - это подпольщики, листовки, партизаны, эта книга говорила, что сопротивлением была и жизнь семнадцатилетней Клариссы, которая просто любила ходить пешком, умела разговаривать о цветах и знала, каков на вкус дождь. Был смысл и в жесте той женщины, что сама кинула спичку на облитый керосином пол своего дома и осталась с любимыми книгами. И в процитированных ею в этот миг словах оксфордского мученика Латимера: «Будьте мужественны, Ридли. Божьей милостью мы зажжем сегодня свечу в Англии, которую, я верю, им не погасить никогда». И в жизни старого профессора Фабера, хранившего тайком книги.

Будущее, обрисованное Брэдбери, ничем не походило на светлое будущее советской фантастики. И все же оно дарило надежду. Потому что в изуродованном мире ядерного постапокалипсиса мальчик во время показательной расправы над картинами спас, зажав в кулаке, улыбку женщины с портрета. Потому что даже пожарный, с наслаждением уничтожающий «крамольные» книги, мог опомниться и изменить свою жизнь. Потому что ездил по разоренной стране чудной старик, пересказывающий старые фильмы, чтобы скрасить жизнь встреченным людям. Потому что расчеловечивание человека страшнее любой войны и разорения - а Брэдбери дарил надежду, что это расчеловечивание не всесильно.

Сегодня снова возвращаешься к своему любимому «Фаренгейту», глядя на него уже новыми глазами, обнаруживая все больше сходства не с Америкой пятидесятых годов, а с Россией начала XXI века. Разве не знакомый типаж - девица с наушниками-«ракушками» в ушах, бездумно уставившаяся в телевизионную стену? Или мамаша, которая вталкивает детей в комнату с телевизором, чтобы они ей не докучали - «это просто, словно включаешь стиральную машину»? А каратели-пожарные, готовые по любому доносу с наслаждением жечь «крамолу», разве незнакомы нам? Не напоминает ли сегодняшних политтехнологов циничный манипулятор Битти - идеолог пожарного дела, который сам не прочь заглянуть в «крамольные» книги, чтобы потом убеждать других, что начитанные умники - препятствие всеобщему бездумному счастью? Разве не пожирает души сегодня такая же пустота, которую так стараются заткнуть бесконечными сериалами, бесцельной гонкой на автомобилях, наслаждением расправы?

Мир, описанный в «451 градусе по Фаренгейту», гибнет от ядерного удара. Но война в этой книге не похожа на войну - неясно, кто с кем воюет, нет ни мобилизации, ни военных сводок. Скорее, это образ Страшного суда, пришедшего внезапно, когда люди, как во времена Ноя, продолжали есть, пить и веселиться. И сегодня думаешь - случайно ли, что шанс уцелеть в этом огне обрели люди - живые книги, изгнанники, бежавшие из города? Те, кто хранил Слово. Для Брэдбери и слово античных философов, и слово великих писателей заслуживает быть написанным с большой буквы. Но Монтэг в последних строчках книги вспоминает именно Слово апостола Иоанна - о древе жизни и об исцелении народов.

Ольга Ярошевская

КИФА №8(146), июнь 2012 года