Бодрствовать, стоя на страже в напряженном внимании к миру

Возрождение первоначального смысла трезвения в жизни Крестовоздвиженского трудового братства

Виктор Васнецов. Богатыри, 1881-1898

Для того чтобы понять эту задачу, важно вспомнить первоначальное значение термина «непсис» - трезвение. К этому вопросу обращался еп. Серафим (Сигрист) в своём докладе ««Непсис»: эсхатологическое измерение бодрствования», прозвучавшем в 2005 году на конференции СФИ «О мирном и непримиримом противостоянии злу в церкви и обществе». Доклад вл. Серафима начинается с размышления о том, что стремясь к полноте и совершенству, человек стремится вернуть утерянное. В этом смысл любого возрождения.

Призыв Господа к бодрствованию - «И то, что Я говорю для вас, Я говорю для всех: бодрствуйте!» (Мк 13:37) - это призыв быть внимательными к тому, что происходит в мире, и в то же время прямое указание на эсхатон, на «День Господень», который все приведет к своему концу, и здесь мы не знаем ни дня, ни часа, а потому должны бодрствовать. Это состояние бодрствования - как продолжение сказанного пророку: «Сын человеческий! Я поставил тебя стражем дому Израилеву» (Иез 3:17, 33:7). Для первых христиан понятие бодрствовать (или стоять на страже), ожидая пришествия Христа, включало в себя и напряженное внимание к миру, ибо вокруг тьма, стремящаяся поглотить все, так что и к нашему времени обращен призыв «трезвитесь, бодрствуйте» (1 Пет 5:8).

Эсхатологическая составляющая, которая прежде всего заключалась во внимании к окружающему миру, чтобы быть стражем делу Христа, пока Он придет, была изначально принципиально важной в трезвении и бодрствовании. Этот раннехристианский библейский контекст в истории был частично утрачен. В христианской, и особенно восточно-христианской монашеской традиции, делавшей упор на внутреннем состоянии человека, заповедь о бодрствовании и трезвении преобразовалась в созерцание. И греческое слово «непсис»¹ вошло в аскетическую терминологию как внимание, обращенное внутрь, и стало прежде всего вопросом внутренней жизни.

Владыка Серафим связывает этот процесс с разными причинами. Он, например, говорит о том, что когда государство стало христианским, с одной стороны, отпала насущная необходимость бодрствования и внимательного вглядывания во внешний мир. С другой стороны, появилось монашество, которое своим деланием было обращено внутрь. Кроме того, одной из причин разрыва между внутренним и внешним в бодрствовании и трезвении стал отход, отрыв литургии от участвующего в ней народа, а в связи с этим редкое причастие, клерикализм и т.д. Ведь на самом деле литургия - это всегда ожидание пришествия и Пришествие, и именно поэтому эсхатологическая составляющая бодрствования теряется, когда народ не участвует в литургии.

Литургическое возрождение, которое началось в XIX в., во многом вернуло традиционное отношение к частоте причастия. «Но можно ли сказать то же о возрождении изначального направления внутренней жизни?» - задается вопросом владыка Серафим. И, отвечая на этот вопрос, говорит о появлении признаков возрождения первоначального смысла бодрствования среди тех, кто много преуспел в отношении внутренней жизни, цитирует работы о. Сергия Булгакова, Тейяра де Шардена, о. Александра Шмемана.

Но если монашеская традиция действительно сформировалась под воздействием представления о непсисе как о внутреннем трезвении и внимании, то вскрытие первоначального смысла непсиса как бодрствования, возрождение первохристианских традиций может родить новое монашество, новые типы общин.

И это изменение должно касаться не только собственно монашеских общин. Разнообразные христианские общины, движения и братства (и те, у которых есть физическое общежитие, и те, у которых его нет) на Востоке и на Западе проторяют путь к общинам внутреннего монашества, совместной практике бодрствования и видения.

И здесь мне кажется важным вернуться к отчетам Н.Н. Неплюева. Он называет членов трудового братства исключительно духовно трезвенными представителями человечества и считает важным поделиться опытом трезвения. Этот опыт раскрывается в понимании смысла существования братства, его отношений с Богом, отношения к молитве, к трудовому братству. В этом легко убедиться при разборе каждой отдельной темы отчетов. Например, разбор всех случаев ухода из братства - яркий пример трезвенной оценки событий жизни отдельных братчиков. В качестве примеров нетрезвенности приводится необдуманность при принятии самых важных решений в жизни, недостаток трезвенной любви, крайнее малодушие и т.д.

Мы видим в этих отчетах опыт обретения церковью в лице Крестовоздвиженского братства полноту, целостность и исполнение заповеди: «И то, что Я говорю для вас, Я говорю для всех: бодрствуйте!» (Мк 13:37). В братстве есть как бы некая формула вхождения в дух трезвения: «допросив совесть нашу».

В заключение можно сказать, что в конце XIX в. одновременно с литургическим возрождением возникает стремление к возрождению полноты духовной жизни церкви. Это видно на примере восстановления эсхатологической составляющей трезвения. Одним из центральных эсхатологических признаков для членов братства является братолюбие, внутреннее делание, связанное с явлением славы Божьей, с ожиданием и приближением, присутствием Христа, которое способно изменить мир. Мы не можем достоверно сказать, связано ли появление такого братства, как Крестовоздвиженское, со стремлением возродить первохристианское понимание трезвения, или же восполнение утраченного первоначального смысла непсиса как бодрствования стало возможным благодаря возникновению такого братства. В любом случае мы видим, что эти вещи связаны, и возрождение первоначального христианского смысла трезвения происходит в жизни новых общин и братств, братства трудового и прежде всего братства служащего. Собрания Крестовоздвиженского братства, на которых заслушивались отчеты блюстителя, представляют собой ту совместную практику бодрствования и видения, о которой и говорил как о возможном следствии возвращения к традиции владыка Серафим.

Ирина Богатова

-----------------

¹ Бодрствование, трезвение.

КИФА №12(134) сентябрь 2011 года