Но реял над нами Какой-то таинственный свет...

К 90-летию со дня рождения протопресвитера Александра Шмемана

13 сентября исполнилось 90 лет со дня рождения о. Александра Шмемана. К этой дате мы решили сделать небольшую подборку размышлений о. Александра на тему служения из его знаменитого «Дневника».  Редакция сердечно благодарит Юлию Балакшину, выбравшую из объемного текста книги эти отрывки, говорящие так много в связи с этой темой и о воспитании детей, и о тех проблемах, с которыми сталкивается служащий человек на своём пути, и об опасностях искажений, которым служение, как и всякая подлинная вещь, подвергается в мире сем.

Со студентами Св.-Владимирской семинарии. В центре протопресв. Александр Шмеман, слева от него – Н.А. Струве, справа – М.А. Струве. Крествуд. 1979 год.

***

Ужин вчера у Штейнов с милейшим Наумом Коржавиным. Опять раскаленная атмосфера горячих споров, обсуждение «Континента», Синявского и т.д. Слушая их, а до того читая «Русскую мысль», все больше убеждаюсь в «разнородности» России, к которым обращены - «первая» и «третья» эмиграции, а поэтому и в их чуждости друг другу. «Первая» эмиграция как будто ничего другого не делала, как помнила Россию. А вот «к расчету стройся» выходит, что это совсем не та Россия, к которой обращена «третья». И тут ничего не поделать, если только не перерасти всего лишь «обращенности» или «памяти», не отойти от своей России ради более глубокого спора, отнесения ее к тому, что выше, важнее, глубже всякой «России» и даже всех их вместе. Этого, однако, никто не хочет, ибо каждый в своей России и видит «абсолют». Пока люди считают, что можно и должно служить России или Украине или вообще чему угодно в мире сем, они все равно служат идолам, и служенье это - тупик...¹

***

Смотря вчера на все это множество глаз, устремленных на меня во время лекции, думал (а потом, на пути домой, передумывал): что такое «воспитание», «образование»? Чем наполнены и живут эти огромные, роскошные college'и, дышащие таким благообразием, благоустройством, мощью, окруженные парками, отражающиеся в водах прудов? «Мы учим думать», «мы учим критике»... Разбор, анализ, критика, рефлексия... Но вот после лекции подошли ко мне девочки - Пущина и Шидловская. До критики и, может быть, даже до фактов, сознательно или подсознательно, неважно - они ждут чего-то другого. «Вдохновения»? «Правды»? «Смысла жизни»? Избитые словосочетания, но именно то. Всего того, что отвергает с ужасом и презрением современная академическая психология и идеология. Она разрушает что-то, что еще даже не вошло в сознание студентов. Она отвергает всякое вдохновение, всякое «видение». И эти kids² бросаются восторженно в первое попавшееся на пути: подделку религии, радикализм, transcendental meditation³, communes⁴... Ничто и никто в школах их больше не «воспитывает» и не «образовывает» (питание и образ). Отброшено все то, что создало эти college'и и что они внешне все еще отражают, а именно: образ, видение. Эти молодые профессора, гордые своими Ph.D.⁵ (о запятых у Андрея Белого), дрожащие за свои места, дрожащие перед студентами, желающие, главное, быть «интеллектуалами» и чтобы приняли их статейку в научный «славяноведческий» журнал... По сравнению с ними наш глупенький и примитивный капитан Маевский был педагогическим гением, и, Боже мой, как я рад, что «на заре жизни» попал в их руки, а не к современным «интеллектуалам» и «educators»⁶. Наш нищий [корпус] Villiers le Bel весь светился «образом» и «видением», все в нем было сосредоточено на «служении». Помню, как в пятнадцать-шестнадцать лет я почти плакал от восторга, читая книгу Montherlant «Le Service inutile»⁷. Жизнь просвечивала чем-то огромным, прекрасным, «важным» - и вот это просвечивание, непонятное, но ощутимое, и воспитывало, и образовывало. Несчастная молодежь, которой предлагают только «critical approach»⁸, фрейдианскую интроспекцию и мелочный «успех»...⁹

***

Мне думается, что можно и нужно было бы написать книгу: «О реализме Православия и романтизме (нет, не идеализме) православных». Думаю об этом, вспоминая службы в Париже - на rue Daru, на Lecourbe, на Olivier de Serres, на Exelmans. Абсолютный (я не преувеличиваю) разрыв между содержанием (что читается, поется, «совершается») и его восприятием молящимися. Бессознательный, лучше - подсознательный испуг от мысли, что вдруг «станет понятным». Но все, слава Богу, густо покрыто лаком славянского языка, закрыто иконостасом и завесами, разбавлено и обезврежено обычаями и традициями, сознанием и гордостью, что мы все это (что?) - «храним», «сохранили». И в «это» (что?) обращаются и иноверцы, и молодежь «там», и нарастает уже романтизм, так сказать, «второй степени» - «охранение охранения». И все преподносится Западу как le sens du mystere. le mystere de la vie theandrique¹⁰, и tutti quanti¹¹. И иногда понимаешь иконоборческий пафос, вдохновляющий других христиан, задыхающихся в этом парчовом романтическом номинализме. И выходит так, что не жизнь, служение и учение Христа (включая «и начал ужасаться и тосковать»¹²) мы «актуализируем» в нашем богослужении, а, напротив, им превращаем трагедию этой и жизни, и служения - в некую прекрасную и гладкую «литургическую мистерию».¹³

***

Думал - в связи с еврейскими протестами против политики Картера на Ближнем Востоке: всякому национализму обычно присущ антисемитизм. Между тем как еврей являет собою предел, саму сущность всякого национализма - то есть обожествление нации, идеи, что суть религии в служении народу. Наше служение Богу, служение Богу «нашему» - как легко, как незаметно первое переходит во второе, и при сохранении всей христианской «видимости» становится идолопоклонством. «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос»¹⁴ - эти слова для меня все больше, все сильнее становятся «ключевыми» для всего в жизни.¹⁵

***

Но разве Христос не тоже - «харизматический вождь», разве вера Ему, вера в Него не предшествуют приятию Его заповедей? В чем тут коренная разница, которую все меньше и меньше чувствуют и сознают современные люди? Не в том ли, прежде всего, что Христос как раз и не хочет и не ищет никакой власти над людьми, отвергает все время соблазн претворения людей в толпу, в коллектив, в слепое послушание? Не в отказе ли, далее, от отождествления Своего дела с каким бы то ни было земным «проектом», не в утверждении ли постоянном трансцендентности этого дела - призыва к Небесному, к Царству не от мира сего? Только два полюса: конкретная любовь к ближнему сейчас и здесь (исцеление, насыщение и т.д.) и искание Царства Божия и жизни вечной. Полное равнодушие к «текущим проблемам», как бы презрение к ним - «отдайте кесарево кесарю...» Ваше служение миру, - говорит Христос, - в полной свободе от него, и в этой свободе - ваша над миром победа...¹⁶

***

Состояние уныния. Не личного - «лично» я могу смело и безоговорочно считать себя очень счастливым человеком: семья, дети и т.п. А по отношению к Церкви, ее состоянию, моей деятельности. Я становлюсь, мне кажется, «аллергичен» к той церковности и той религиозности, которые наполняют Церковь и церковную жизнь и которые мне все больше и больше представляются глубочайшими извращениями христианства и Православия. Между тем только об этом, только в этом вся моя «деятельность», засасывающая бесконечными звонками, письмами, разговорами, собраниями. Все это вне подлинной реальности: Бога, человека, мира, жизни. Душа буквально плачет о другом. Уныние же оттого, что никакого выхода я не вижу. Уйти? Но куда? Я не могу уйти от Церкви, ибо это моя жизнь. Но, оставаясь в том положении, в котором нахожусь, я не могу служить ей так, как я понимаю это служение. Я верю, что Православие - истина и спасение, и содрогаюсь от того, что предлагают под видом Православия, от того, что любят, чем живут, в чем видят «православие» сами православные, даже лучшие, бескорыстные среди них. «Спаси себя, и спасутся кругом тебя тысячи»¹⁷. Но ведь спастись же каждый должен по-своему, спасение каждого в исполнении того, к чему он призван. А если сами условия жизни как раз этого спасения и не позволяют? Если вся деятельность в постоянном отрицании того уровня, на котором одном это спасение возможно?

***

Обычная схема: человек отдает себя какому-то делу, отдает себя служению тому, в важность чего верит. Затем, почти неизбежно и обычно неведомо для него самого, происходит превращение этого «дела» и «служения» в самоцель, фактический отрыв их от того, чему они служат. И тогда от других требуется, чтобы они начали служить служащему... Эта схема применима почти ко всему: к «спасению России», «возрождениям» всех видов и оттенков и т.д.

Христианство условием всего ставит отречение от себя. И это в христианстве самое трудное.¹⁸

***

Скоропостижная смерть в Париже 12 февраля Репнина. В моей жизни он занимал особое и, я убежден, для других необъяснимое место. Он неотрывен от того таинственного праздника, которым были для меня, я уверен - для нас, пять лет корпуса в Villiers le Bel. 1930-1935, то есть годы между девятым и четырнадцатым годами моей жизни. В корпусе была священная мифология России, служения ей, ее спасения. Корпус был не для нас, не для нашей «подготовки к жизни», не для просто образования, учебы, воспитания. Он был - для России, служение ей. И потому что нам это внушалось денно и нощно нашими воспитателями, потому что вся наша ежедневная жизнь была насквозь пронизана символизмом этого служения, его «священностью», потому что цель и содержание нашей жизни были предельно ясны, но при этом и предельно высоки: служить России и, конечно, умереть за нее («И смерть дорога нам, как крест на груди»¹⁹), потому что, сами того не сознавая, мы жили в некоем грозном, сияющем и безнадежном мире, - эта атмосфера определяла в каком-то подсознании и наши личные отношения, делала их «романтическими». Не то что мы воспринимали дружбу как «служение России», но она - повторяю: подсознательно - делала друга, товарища, «кадета» больше чем «copain»²⁰. Иными словами, кроме всех обычных мальчишеских, детских измерений эта дружба имела еще и иное, высшее измерение, жила отсветом той высокой дружбы, на которой - так нас учили - держалась Россия, дружбы освященной, скрепленной на полях сражений смертью друг за друга, смертью вместе, дружбы, в которую наша «кадетская дружба» была посвящением. Дружба по самой своей природе не может быть «безличной». Она воплощается во всей полноте своей - в другом, в друге единственном, таком, дружба с которым жаждет какой-то непонятной абсолютности. Таким другом и был для меня в те, в сущности, немногие [годы], но теперь кажущиеся самым длинным, почти вечным периодом моей жизни, Репнин. Потом, вскоре, из моей реальной жизни он выпал, несмотря на его учение в Богословском институте, встречи и т.д. Он не занимал никакого места в этой реальной жизни, как и я в его жизни. Но память об этой дружбе, неистребимая метка ее на душе остались. И вот - эти встречи в каждый приезд в Париж, вчетвером, впятером (Андрей, Петя Чеснаков, Репа, я, в последние годы - Траскин). Ужинали в ресторане, сидели в кафе, провожали друг друга «до метро». Разговаривали о пустяках, общих интересов было так мало. Репнин жил со своей душевнобольной женой на каком-то чердаке на Ilе St. Louis, работал где-то ничтожным gratte-papier²¹ - и в эту свою «реальную» жизнь нас не пускал, хотя мы уже знали, что эта мелкобуржуазная жизнь на деле светила подлинным героизмом, святостью: ежедневной, ежечасной заботой о больной жене. Встречались и расходились, словно исполнив некий самоочевидный, хотя словами и неопределимый долг. Теперь, однако, я чувствую, что к этим встречам применимы слова любимого мною стихотворения Адамовича:

Но реял над нами
Какой-то таинственный свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет...²²

-------------------
1. «Дневники», с. 427.
2. Дети (англ.).
3. Трансцендентальная медитация [аутотренинг, предположительно содействующий душевному покою и творческому настроению] (англ.).
4. Коммуны (англ.).
5. Докторскими степенями (англ.).
6. Деятелям в области образования, просвещения (англ.).
7. Монтерлана «Напрасное служение» (фр.).
8. Критический подход (англ.).
9. «Дневники», с. 266-267.
10. Мистическое чувство, таинство богочеловеческой жизни (фр.).
11. И тому подобное (ит.).
12. Мк 14:33.
13. «Дневники», с. 324.
14. См. Гал 5:1.
15. «Дневники», с. 388.
16. Там же, с. 457.
17. Слова преп. Серафима Саровского.
18. «Дневники», с. 542.
19. Слова из марша Семеновского полка.
20. «приятелем» (фр.).
21. писцом (фр.).
22. «Дневники», с. 564-565.

КИФА №12(134) сентябрь 2011 года