Человек, не ведавший тщеславия, злобы и зависти Исполнилось 80 лет со дня рождения протоиерея Сергия Гаккеля  Сергей Алексеевич Гаккель родился 24 августа 1931 г. в Берлине, в семье русских эмигрантов-петербуржцев. Род Гаккелей в третьем поколении происходил из Литвы. Семья была православной, принадлежа к московской юрисдикции Русской церкви; из-за этого в конце 1930-х гг. она подверглась преследованию нацистов и была вынуждена эмигрировать. С 1940 г. Сергей жил в Англии. В 1952 г. окончил Оксфордский университет. В 1958 г. рукоположен в сан дьякона, в 1964 г. - в сан священника (Московский патриархат, Сурожская епархия). Доктор философии. Десять лет преподавал в средней школе, был доцентом, потом профессором на кафедре общеевропейских наук университета Сассекса (1964-1989 гг.). С 1984 г. до самой кончины - редактор религиозной программы Русской службы Би-Би-Си. Был членом епархиального совета Сурожской епархии, исполкома британского и ирландского Совета церквей. Являлся членом православно-англиканского общества свв. Албания и Сергия. В течение тридцати лет был редактором православного журнала «Соборность».
Со дня основания в 1964 г. прихода Рождества Христова в г. Льюис был его настоятелем. Член Попечительского совета Свято-Филаретовского института. Собиратель наследия м. Марии (Скобцовой), автор посвященной ей книги, переведенной с английского на русский и ряд других европейских языков. Содействовал ее церковному прославлению (вместе с еще несколькими новыми русскими святыми), состоявшемуся в 2004 г. Скончался 9 февраля 2005 г. в день памяти священномученика Димитрия Клепинина, новомученика, входившего в кружок м. Марии в Париже. *** Сердце отца Сергия остановилось в день, приходящийся на середину между датами праздника Сретения, отмечаемого по новому и старому стилю. Некрологи о нем опубликовали известные британские газеты. На его родине, в России, памятные заметки появились лишь в нескольких религиозных СМИ. Отец Сергий родился и всю жизнь прожил в эмиграции. В отличие от многих русских, покинувших родину, он имел возможность изредка бывать в России еще в советское время и даже, бывая в Ленинграде, прогуливаться мимо дома на Мойке, в котором до революции жила семья его отца, офицера артиллерии. Возвращаясь из СССР домой в Англию, он невольно приговаривал: «Когда я вернулся в Англию из дома...» Но он не был человеком с эмигрантским сознанием, постоянно оглядывавшимся назад. Англия, в которой он жил с девяти лет, стала его настоящим домом. Английский, как и русский, стал его родным языком. Неслучайно многое в его и церковной, и культурной деятельности связано со служением перевода. Подобно тому, как в его самоощущении гармонично уживались один и другой дом (один в прошлом, в России, другой - в настоящем, в Англии), в отце Сергии органично сочетались светское и духовное. Он не был человеком, пусть и верующим, но целиком вовлеченным в проблемы и интересы мира сего. С другой стороны, не имел он и фарисейского отношения к миру, брезгливо отстраняющегося от его несовершенств, зла и страданий. Но его настоящий, подлинный интерес к миру дольнему был укоренен в мире горнем, питался этой соотнесенностью земного с небесным, как сказал бы о. Александр Шмеман. Его светские коллеги по работе на радио согласно отмечали эту необычную его черту. Отец Сергий вроде бы казался «не от мира сего», но при этом был абсолютно в курсе всего, что происходит в мире. Все вокруг было ему равно интересно. Его интересовала природа, его интересовали люди. Веселость, подчас комичность была неотделима в нем от высокой серьезности. Кто-то назвал его большим ребенком - ребенком в евангельском смысле («будьте как дети»): ведь дети тонко чувствуют фальшь и без оглядки отзываются на любовь. В Британии высоко оценен вклад о. Сергия в перевод отдельных произведений искусства, в диалог между русской и английской культурами. На родине же о. Сергий по преимуществу известен лишь благодаря своему голосу с великолепным бархатным тембром: на протяжении более 20 лет о. Сергий был редактором религиозных программ Русской службы Би-Би-Си. Многолетняя его коллега по религиозной программе «Воскресение» Фаина Янова как-то назвала его «английским джентльменом и русским интеллигентом». В нем действительно обитала какая-то спокойная тихая интеллигентность. Благодаря таким людям, как он, сильно девальвированные в наше время понятия «джентльмен» и «интеллигент» способны вновь вернуться к своей face value. Он был человеком, заметил кто-то, «не ведающим тщеславия, злобы и зависти». Но тихий - не значит робкий. Когда дело касалось защиты правды - Божьей, человеческой и церковной - здесь он бывал решителен и твёрд. В советское время, будучи заметным клириком пусть и самостоятельной епархии, но все же входившей в состав Русской церкви, находившейся под прессом атеистического государства, и официальным участником делегаций РПЦ на некоторых экуменических встречах, о. Сергий был вынужден идти на компромиссы, касающиеся освещения положения церкви в СССР. Очевидно, что такая позиция была мотивирована горячим желанием не навредить церкви, и так находившейся в беспрецедентных по жесткости внешних условиях существования. После падения в СССР коммунизма и освобождения Русской церкви из-под его гнета о. Сергий уже не был связан прежними обязательствами и стал открыто освещать процессы, происходившие в церкви и в российском обществе. В этой изменившейся ситуации он был одним из немногих, кто в случаях тех или иных конфликтов или недоразумений давал возможность «быть услышанной и другой стороне», невзирая на лица. Достаточно привести лишь один пример. В 1990-е гг., когда Преображенское братство о. Георгия Кочеткова находилось в полной информационной изоляции как церковной, так и светской, не имея возможности отвечать на потоки клеветы, захлёстывающие все существовавшие на тот момент «эфиры», о. Сергий был одним из немногих, кто безбоязненно приглашал к себе на передачу о. Георгия и других неангажированных участников событий (в одной из этих передач поднял свой голос в защиту о. Георгия и братства митр. Сурожский Антоний). Но главным делом жизни о. Сергия стало собирание материалов о прмч. Марии (Скобцовой), издание замечательной книги о ней, подготовка и личное содействие её церковному прославлению, которое он даже успел застать при жизни. К о. Сергию вполне можно отнести слова заповеди ап. Павла о том, чтобы искать не своей пользы, но пользы другого. МД *** Римские гиацинты в сосудах расцветают, Владыка,
А зимнее солнце крадется по сугробам и холмам.
Застыл, забастовал упорный сей сезон.
Жизнь же легковесна в ожидании смерти дуновения.
Как на ладони перышко, дрожит.
Пыль в солнечных лучах и память, скрытая в углах,
ждут-поджидают ветра, сопровождающего хладом,- нас,
кто на пути к земле умершей. Даждь нам Твой мир.
(Из стихотворения Т.С. Элиота «Песнь Симеона», перевод прот. Сергия Гаккеля)
«Собой тушить мирскую скорбь» Сообщение о. Сергия Гаккеля «О языке матери Марии (Скобцовой)», прочитанное на конференции СФИ «Язык Церкви»  Мать Мария, несмотря на то, что она - поэт, не стремилась к эстетизму в своих стихах. Для нее важнее было то, что она скажет, а не как. В ее черновиках видно, что когда она переписывает и исправляет текст, ей важнее достичь четкости и выразительности своих мыслей, чем их музыкальности. Ибо она убеждена, что красота сама по себе не спасет мир. Нужен сострадательный плач, о котором она пишет. И он поможет ей тушить мирскую скорбь.
Я знаю только радости отдачи, Чтобы собой тушить мирскую скорбь. Чтобы огонь и вопль кровавых зорь Потоплен в сострадательном был плаче1.
Сила неизданных стихов Понятно, что здесь она говорит о своем жертвенном служении. Но в светских стихах выражать такие мысли ей, как монахине, не полагалось. И целых четыре года (с 1932 г. по 1936 г.) она тщательно скрывает, что вообще пишет стихи. Лишь издав в 1937 г. свой единственный эмигрантский сборник, она могла сказать себе, что в какой-то мере преодолела известную церковную твердыню, внутри которой монашествующие лишены права писать стихи2. Этот запрет придает еще больше силы ее произведениям предыдущих лет, которые она создавала для себя, не рассчитывая на их публикацию. Особенно в ее молитвенных стихах, где она обращается прямо к Богу, читатель соприкасается с чем-то сугубо сокровенным, он как бы становится соучастником ее одиноких бдений. В то же время язык ее стихов далек от языка благочестивых инокинь. Тут нет канонов или тропарей, отсутствуют славянизмы, кроме как в отдельных полуцитатах. Тем не менее, все - из глубины. Непрестанное делание любви Но слово - и поэтическое, сокровенное - не расходится с делом. Мать Мария не только пишет о своей «радости отдачи», она действительно всецело посвящает себя служению ближним. Это началось задолго до ее пострижения в монашество (1932 г.), и это кончается лишь с ее жертвенной кончиной (1945 г.). «Непрестанное делание любви»3 было наиважнейшим ее свидетельством, хотя всю свою жизнь она неизменно свидетельствовала свою веру и пером. Бессловесное начало Но язык веры и язык Церкви включает и бессловесную «мистику человекообщения», к которой безустанно стремилась мать Мария4. В поисках этого общения она от себя требует самопожертвования, что значит и любви. А любви она требует свободной, переходящей даже в юродство. Ибо «свобода призвала нас юродствовать наперекор не только врагам, но и друзьям, - писала мать Мария, - строить церковное дело именно так, как его всего труднее строить. И мы будем юродствовать, потому что мы знаем не только тяжесть этого пути, но и величайшее блаженство чувствовать на своих делах руку Божью»5. Только при такой душевной и духовной свободе можно «собой тушить мирскую скорбь». Соборность лиц во всей их полноте Мать Мария не говорила о мировой скорби обобщенно, она ее не представляла как безликое начало. Отнюдь нет. В своих писаниях о «мистике человекообщения» она настаивала, что человекообщение как раз приводит каждого к признанию достоинства и уникальности того, кто нуждается в поддержке. Ведь «человек есть образ и подобие Божье, храм Духа Святого, нетленная икона Божества», - писала она6. А это значит, что каждому христианину подобает преклоняться перед таким проявлением Божьим и, не жалея сил, служить ему. И тогда станет ясно, что личное служение - совсем не одиноко, оно является соборным. Ибо здесь, по словам матери Марии, мы встречаемся с основным проявлением соборности, а именно - с соборностью лиц во всей их полноценности и полноте. Ибо «из соборности, от лица мы исходим». При этом «мы различаем каждое лицо во всей его полноте»7. Таким образом, даже каждое личное служение объединяет каждого со всеми. И голос Церкви обогащается не только отдельными личностями, как мать Мария, а всеми, кто собою тушит скорбь земли. Опубликовано в сборнике конференции «Язык Церкви»8 ----------------- 1. Автограф, сассекский архив матери Марии. 2. Об этом говорит посвящение Н.А. Бердяеву в ее книге «Стихи» (Берлин, 1937) (парижский архив матери Марии), которое приводится в моей статье «Саlled to be free: Моthег Маriа and Berdiaev» (Sobornost / ЕСR22:3(2000). Р. 31). 3. Монахиня Мария. Православное Дело. 1939. С. 94. 4. Монахиня Мария. Мистика человекообщения // Круг. Альманах. 1936. N№ 1. С.152. 5. «Положение эмиграции» - машинопись, сассекский архив. 6. Формулировка матери Марии (Мочульский К.В. Монахиня Мария (Скобцова): Третий час. 1946. С. 70). 7. «Доклад в Объединении Православное дело». 1939, машинопись, сассекский архив. 8. Сборник можно приобрести в издательстве СФИ или на сайте http://predanie.org. КИФА №11(133) сентябрь 2011 года |
