Дверь в глубину «От общения с ней одно становилось понятным: как надо жить» Иосиф Бродский, воспоминания об Анне Ахматовой  Художник из Алапаевска Константин Константинович Афанасьев (1923-1983), человек большого удивительного таланта, который не искал признания при жизни и остается известным лишь узкому кругу знакомых, родился 2 августа 1923 г. в селе Нейво-Шайтанском под Алапаевском, в Ильин день. Отец, Константин Алексеевич, лесовод, один из создателей послереволюционного «Алапаевсклеса», главный инженер этой мощной промышленной организации в годы Великой Отечественной и после войны. Мать, Елизавета Николаевна, гостеприимная хозяйка дома, куда шли «на огонек» и коллеги Константина Алексеевича, и друзья трех ее сыновей. Константин был первенцем. Средний, Владимир, погиб на фронте, при отступлении взорвав «катюшу» и себя, как и положено по секретной инструкции. Третий, Славомир, ушел совсем недавно, в 1999 г.
Рисовал Константин с детства, твердая рука рисовальщика видна на страницах детских и юношеских альбомов. В мае 1941 г., когда Афанасьевы жили в Златоусте, он подает заявление в Пензенское художественное училище, но учиться не пришлось - началась война. Константин Афанасьев был мобилизован в 1942 году. Ему повезло - ни разу не был ранен, ни разу не выстрелил сам. Он был «картажник и чертежник - только не подумайте, что в какой-нибудь тыловой канцелярии. Работа моя в основном на наблюдательном пункте. Мое дело - противник!» - так пишет он в письме домой в декабре 1943 г. Демобилизовался осенью 1945-го: «безработица на моем предприятии. Противника-то нет, а следовательно Афанасьев и К деятельность свою закончили». После войны Константин Афанасьев поступил в Свердловское художественное училище, но заканчивал учебу в Нижнем Тагиле как станковист, остался на год и закончил скульптурное отделение. Вернувшись в начале 1950-х в Алапаевск, он преподает рисование в школе, организует студию во Дворце культуры. Становится основателем школы фигурного катания, многие из его воспитанников позднее окончили школу в подмосковной Малаховке. Он прост в общении, немногословен. Улыбка редкая, доброта глаз. Строгость и принципиальность, верность и собранность, трезвенность - характерны для него. Человек знает, что делает и что хочет делать. Очевидно, что направление его видения - вглубь, встреча с работами художника разворачивает, как будто открывается дверь в собственные глубины. В натюрмортах его внимание сосредоточено на изображении стихии цвета. В 1960-е годы мир натюрмортов - это разбегающийся мир всеобщего разобщения, мир вынужденной изоляции, в 1970-х - это смысловые связи предметов, а в 1980-х появляется самое существенное - многообразие непосредственно живописных связей. Слово «портрет» художник не приемлет, для него это просто «головы». Он «лепит» их рефлексами, изменчивыми бликами окружающего мира, но в этом мимолетном схвачено и явлено самое главное. Письма с фронта - а их сохранилось множество - раскрывают несколько тем, волновавших художника. Первая тема - это тема смысла жизни. Он живет так, что «на его стороне всегда правда и совесть», он спорит с однополчанами, друзьями, хотя их совсем немного, предлагает задуматься о жизни, научиться жить по-настоящему. Не менее важна тема выбора жизненного пути и твердого стояния в выборе. «Мне предоставлялась возможность поехать учиться и получить одну специальность. Я отказался потому, что она в дальнейшем может мне помешать. В том случае, если я доживу до конца войны» (26 марта 1943 г.) В мае того же года он пишет: «Не думайте, что я готов броситься очертя голову на любые курсы или в любое училище; нет. Такая возможность представляется мне почти каждую неделю. Я жду своего и уверен, что дождусь. Помешать может только снаряд или пуля». Константин Афанасьев оставался художником до конца дней своих, но официально не был признан. У него была жажда «работать и учиться». В письмах он просил маму «сохранить все вещи до последней краски и рисунка. И в особенности Левитана (очень прошу) и этюдник. Если я вернусь, то принесу в благодарность все, что буду в состоянии» (письмо от 29.5.42). Актуальна для нас и сегодня постоянно возникающая в письмах тема трезвения - не только отказа от спиртного и табака, а трезвого отношения к жизни. «Курить я научился еще в Надеждинске. Но искусство сие на практике не применяю и не думаю! Равно как и «живительную водицу» и т.п., хотя добра этого здесь больше, чем чего-либо другого. Все это лишнее - блажь. Уподобление животному» (6.06.43), «спешу вас уведомить, что водку, хотя нам её и дают, я не употребляю в пищу, т.к. духовно я стою превыше всяких водок!» (17.1.43) Тема непримиримой борьбы с бюрократизмом и подхалимством, достижения цели «через ползание и лизание» из-за этой непримиримости раскрыта с особой остротой. Афанасьев теряет награды и остается всего лишь старшим сержантом и осознает, что для него это «когда-нибудь может кончиться неважно». Он отказывается получить новую шинель, хотя «напяливают ее старательно и злом и добром», а также «100 удовольствий в жизни» - «эти слова для меня омерзительнее всего», но теперь «я свободен и прохожу в старой фуфайке» (6.06.43). Моя первая встреча с этим художником состоялась в 1970 году, когда мне было 15 лет. Это время, когда должен был состояться выбор профессии, так говорилось в то время. Что меня поразило? Множество книг по искусству, которые можно было разглядывать бесконечно, и множество художественной литературы, причем библиотека была уникальная, были книги дореволюционного издания. Тихая, мирная, совершенно аристократичная обстановка. Благородство - вот слово, более подходящее к этой семье, к его матери, Елизавете Николаевне. Гостеприимная атмосфера без суеты. Тихий разговор. Никто никогда не говорит громко, никогда не слышно грубых слов. Приветливость, тебя принимают, ты не чувствуешь никакого напряжения, ты не чужой, но понимаешь, что в гостях. В последний день моего пребывания в Алапаевске он открыл сарай и сказал: выбирай; там были кипы работ. Константин Афанасьев из поколения «выбитых», уцелел, кажется, лишь для того, чтобы сделать сотни живописных и графических работ. Он умер в 1983 году. Его работы по-прежнему остаются неизвестными. Екатерина Недзельская Из писем с фронта 2 мая 1944 г. Давным-давно я получил мамино, столь невеселое письмо и до сих пор никак не могу ответить и не только ответить. Отвечать я уже и не берусь, так хотя бы дать знать о себе, что-де жив и здоров еще до сих пор. Письмо мамино на меня почти не произвело никакого впечатления. С животным равнодушием смотрю и отношусь я абсолютно ко всему, в чем окончательно убедился, получив последнее письмо. Два года я живу безвыходно в лесах и на полях. За это время я всего несколько раз побывал в жилом доме. Все окружающие целыми днями вопят о том, как бы попасть в город, в ресторан, пива бы, водки и т.д. С идиотическим благоговением вспоминают патефон, цыганщину... Сегодня 1 мая, и весь этот животный мир ползает на корячках и блюет - верх блаженства, счастливейшие минуты жизни. ...Они считают это вполне нормальным, и я теперь, я тоже считаю это вполне нормальным. Два года я живу в лесах среди полей и озер (рек здесь мало). Единственный и жизненный мой друг - это природа. Они мне противны. Но я равнодушно живу и работаю среди них. Для меня дороги только мои собственные мнения; ихние равны нулю. В работе меня никогда еще не ругали, меня всегда хвалят, но в этих похвалах я вижу только низкое подхалимство - со стороны низших и равных и желание показать свою доброту и щедрость - со стороны высших. Для меня лично все сделанное мазня, детский лепет. Застой, болото. Я двигаюсь вперед черепашьим шагом, изобретаю рыдваны в XX веке - в 1944 году. До сих пор не нашел я человека, у которого мог бы чему-либо поучиться в области своего ремесла, и вот приходится самому изобретать, но, к сожалению, я слишком мало учился еще для того, чтобы самому изобретать. Куда делись эти люди, ведь их было так много до войны? И я был только маленьким зерном в своем деле. А теперь все наоборот. Я есть дефицитный товар - смешно и больно. На днях - сенсация, кинокартина «Миссия в Москву», жду равнодушно, но жду. И вот конец фильма, и к заголовку мне так и хочется приписать слова бессмертного Гашека: «Пикантный сюрприз! Только для взрослых мужчин! Никакого обмана! За солидность ручаемся!» - с тем сам ым смыслом, который Гашек мастерски воплотил в них. Какая мерзкая карикатура и комедия. А людишки в восторге, сколько «нового» узнали они... Как будто бы каждый из них проснулся только что и, не поняв как следует, в чем дело, снова уснул, бормоча что-то во сне. И никто, я замечал, ибо смотрел картину 3 раза, ни один не обратил внимания на 2-3 минуты перед самым концом картины, в которые исполняется прекраснейшая в мире вещь, знаменитый «Реквием». Не замечают в то время, когда каждый нотки единой не стоит со всеми своими потрохами, патефонами, джазами и цыганщиной. Мне говорят: «Вот не понравилась картина! Но ведь и хвалят, она одобрена». И опять назойливо вспоминается Гашек: «Я полагаю, что на свете очень мало людей, живущих своим умом». «Люди ослы. Чем больше идиотизма, те м популярней этот идиотизм». Они сами создают себе рекламу и сами же удовлетворяются ее плодами. Единственное, что мне понравилось в картине, в части ее идей, так это откровенное признание, что миром правит рубль и баба, самое безмозглое существо... Илья Эренбург истерически орет ежедневно на страницах газет; восхищаются, возносят на седьмое небо и не замечают, что они в сотый раз повторяют ту же глупость. Было время, когда все эти факты ужасно возмущали меня, я негодовал, спорил, опровергая. В то время я был птенцом. Но сейчас, сейчас я уже смеюсь сам над собой: для чего это я беспокоился, ведь все нормально. Так оно и следует, каждый живет так, как он хочет, и какое право имею я мешать ему и убеждать его в противоположном? <...>От многих я слышал раньше такое изречение: «Есенин? Да это, знаете ли, темная фигура», - а спрашивается, понял ли его тот, кто изрек сие? Нет. И не пытался понять, а лишь тупо сквозь сон повторял чьи-то слышанные им когда-то слова. А между тем, его же трудно понять. Талант же его соперничает с Пушкиным... Почему молодой и жизнерадостный, по-настоящему понимающий жизнь Маяковский вдруг застрелился? «Да знаете ли, это дело темное». А по-моему, опять же если хорошенько почитать и вдуматься в его последние работы, большинство из которых, конечно, нигде не печатались, то многое, очень многое становится ясным. Но человечество сонно бубнит раз услышанную от кого-то историю и не желает ни на один миллиметр поднять свои опухшие веки. Очень, очень, до боли жаль, что Вовка явился жертвой этой слизистой массы. Я уверяю, что случись это двумя десятками лет позже, его имя было бы бессмертным. Он стоял на две головы выше окружающих. Оркестр в клубе играет «Андрюшу», тот самый фокстрот, который пиликали на баяне у нас за стеной в Златоустовской студии. Поганая отрыжка фокстрот, но с этим мотивом связаны воспоминания о лучших днях моей небольшой жизни. Вспомнилась до мельчайших подробностей студия, Юрка, Колька, Борис, Николай Петрович, работа... Оказывается, я еще способен кое на что реагировать, оказывается, не совсем подох. Письмо тоже в сторону. Я бы еще очень много написал, очень много. Еще одно; как-то в письме мама сказала, что мои письма всегда немного шарады. Ей-Богу, меня это обозлило. Неужели я, двадцатилетний, выражаюсь столь таинственно, что для вас, проживших полвека, мои мысли непонятны? Больше - хватит. Костя 17 мая 1944 года <...> Видела ты картину «Жди меня»? Конечно, выдумка, но выдумка хорошая. Мне нравится ее идея. Безусловно, мы с тобой в этом отношении не сравнимы, т.к. мне всего лишь 21 год, а тебе пятый десяток. И опять же, безусловно, будь мне на один десяток побольше, я, пожалуй бы, далеко не с таким рвением ждал и стремился. А потому не так уж был бы заинтересован в собственном существовании. Вот почему я говорю, что я согласен и не согласен с маминым рассуждением. Я не могу быть более активен к своей судьбе, чем я есть сейчас, так как не вижу пока иного пути к достижению, как через ползание и лизание. Упрямство же и гордость - мои неизменные спутники, которые за последнее время увеличились во сто крат, делают этот путь для меня непроходимым. Через эти две «радости» я потерял уже две награды. Через эти две радости я частенько ссорюсь с хозяевами, хотя вокруг люди с солидными званиями, а я всего лишь старший сержант, и дело, конечно, когда-нибудь может кончиться неважно. Может быть даже ШР*. Но об этом я меньше всего думаю, ибо на моей стороне всегда правда и совесть. Да, в конце концов, я научился немного жить и думаю, что в любом месте теперь буду жить так, как мне нужно. Так, я (опять к старому) предпочитаю терпеливо ждать, чем ползать и лизать пятки, хотя на моих глазах уже десятки людишек вылезли таким путем в свет. Отсюда и то жадное стремление к жизни, которое всякий раз появляется при стычках с вопросами о жизни и смерти. И еще одно: я до сих пор никак не пойму причины, по которой люди, не имеющие никакой цели в своей жизни, вместе с тем так крепко держатся за свое существование. Между прочим, они так же яростно сопротивляются, когда я задаю им такой вопрос. Я подъехал вплотную к содержанию частых моих споров с друзьями. А это, я вам скажу, нудная вещь. Посмотрел вчера «Фронт». Книги Корнейчука я читал еще в 42 г. и пропустил лишь изо рта в уши. Теперь же совсем другое. Не так надо бороться за это дело (а дело это очень огромно). С топора все делается. И выходит на свою шею хомут. На картину «Мечта» ходил подряд три раза. Астангов очень понравился, на совесть человек работает. Аферист получился замечательный. Коммерческие люди в конце каждого послания обязательно ставят ПОКА, пожелаю вам и т.д. Я же ничего не ставлю хотя бы потому, чтобы показать, что я не ихний. Костя 1 августа 1944 года Живой, бодрствующий, хотя и не совсем здоровый. Безостановочно шествуем на Запад, ведь он не отступает, а бежит. Завтра мне 21 год. А я дурак дураком. Смешно и досадно. Ведь только подумать - двадцать один год... Добрые люди в это время, наверно, уже не только «землю пашут» Никак не выберу времени написать о своих впечатлениях. Европа до мелочи двусмысленна - крепко учит жить. В 21 год все еще жить учимся. Смотрю во все глаза. Всем всего хорошего. Костя ---------------- * Штрафной ротой - ред. КИФА №8(130) июнь 2011 года |
