Жизнь в движении К восьмидесятилетнему юбилею Никиты Алексеевича Струве  - Никита Алексеевич, когда и как Вы стали верующим человеком? Вы помните этот момент?
- Я рос в семье, которая не была особенно верующей. Моя мать происходила из семьи Катуар - московских обрусевших французов (под Дмитровом есть село Катуаровка - там было их поместье). Она была католичкой (ради единства с детьми приняла православие). Мой отец был скорее равнодушен к церкви. Но на Пасху и на Рождество нас все-таки водили на праздничное богослужение. Круг моих родителей был скорее светский. Церковным, православно убежденным человеком я стал постепенно, сначала под влиянием моего дяди Аркадия Петровича Струве, глубоко верующего человека. Он обратился в веру ещё юношей, во время революции, глядя на антирелигиозные плакаты. В эмиграции, после Второй мировой войны он был секретарем выдающегося архиепископа Сергия (Королёва) - в Праге и затем в Берлине, даже съездил с ним в Москву в 1948 году... Потом состоялась моя встреча с Русским студенческим христианским движением, под влиянием моего брата, студента-медика, который был знаком с будущим владыкой Антонием (Блумом), врачом и членом Движения. На меня оказали большое влияние ливанские и сирийские студенты Свято-Сергиевского Богословского института. Мы очень подружились с ними. Оба стали выдающимися деятелями Сиро-ливанской Церкви: Георгий (Ходр) ныне митрополит Гор Ливанских, и Игнатий (Хазим) - ныне патриарх Антиохийский. Встреча на съезде Движения в 1948 г. с моей будущей женой, Марией Александровной Ельчаниновой1 , тоже имела большое значение. Но выделить здесь какой-то единый момент невозможно: влияние было именно общее, я бы сказал, общинное, соборное. Следует упомянуть здесь и отца Василия Зеньковского, бессменного председателя Движения, позже главу Богословского института, выдающегося ученого-историка русской религиозной мысли, при этом самого скромнейшего человека, какого я когда-либо встречал. Он был прекрасный проповедник, мог в пятиминутной проповеди коснуться главного, насущного. До сих пор помню его доклад о Хомякове, меня вдохновивший. - Здесь, в России, Вы в первую очередь известны как издатель многих важных книг. Как Вы стали издателем? - Когда ИМКА-Пресс в 1959 г. была передана Русскому студенческому христианскому движению, меня пригласили заняться на добровольных началах издательством (я в то время был университетским профессором русского языка и литературы). Тогда же я принимал ведущее участие в издании движенческого журнала «Вестник РСХД», не будучи формально редактором, писал передовицы. «Вестник» попадал в Россию, и у меня установились там разные связи - прежде всего с общиной отца Александра Меня. Сам отец Александр не рисковал слишком открыто со мной общаться, но через молодежь из его круга и через сотрудников французского посольства установилось потаенное, но деятельное письменное общение, даже больше - сотрудничество. Нам удалось никого не подвести, я в советскую Россию не ездил принципиально, но и ради того, чтобы мои связи не были обнаружены. У меня был в раннем отрочестве некоторый опыт немецкой оккупации, так что мне было понятно, как необходимо быть осторожным. Серьезный поворот в моей издательской деятельности произошел после того, как мне написал письмо, еще из России, Александр Исаевич Солженицын. Он просил меня издать в Имка-Пресс первый том «Августа 1914» как можно более конфиденциально и быстро. Это удалось исполнить; мы с моей женой сами читали корректуру, чтобы в издание было посвящено минимальное число исполнителей. Так началось мое с ним многолетнее сотрудничество. - С 1990-х годов церковь в России получила свободу. Что из Ваших ожиданий, связанных с возрождением церковной жизни, оправдалось, а что - нет? - Церковь обрела свободу, начала жить нормальной жизнью без оглядки на правительство, но после стольких лет разрухи, преследований естественно, что творческое начало в Церкви, которое было столь значительно в годы перед революцией, не последовало за ее восстановлением. - Как произошла Ваша встреча с отцом Георгием Кочетковым? - В общине отца Георгия я почувствовал что-то сходное с тем, что было у нас в РСХД, хотя и в несколько другом выражении. Я увидел, что здесь есть не только зародыш, но и постепенное осуществление общинного, соборного начала церкви, - с миссионерской открытостью к миру. Я всегда с радостью участвую в съездах Преображенского братства и вижу в них проявление именно соборного начала.  Никита Алексеевич и Мария Александровна Струве
Так что я совершенно спонтанно встал на защиту о. Георгия, когда в 1997 году началось преследование, направленное против него и его общины. Из-за этого я даже немного разошёлся с патриархом Алексием. Нужно сказать, что перед этим наше знакомство с ним длилось уже несколько лет. Его детские годы были связаны с Русским студенческим христианским движением, так что он меня встречал как воспоминание детства, того окружения и духа, в котором жили его родители, в котором он рос. Из этого родились наши почти что дружеские отношения. Я просил патриарха Алексия не слушаться каверзных советов и снять не просто удручающее, а скандальное запрещение о. Георгия Кочеткова и двенадцати (надо такое придумать!) его сподвижников. В последний мой к патриарху визит я ему сказал, что готов стать перед ним на колени. Это его страшно всполошило, он вскочил с кресла со словами: «Пожалуйста, пожалуйста, не делайте этого!» Я сказал ему, что считаю происходящее несправедливым и жестоким, что такая мера наказания ничем не оправдана. Он ничего на это не ответил. Я спросил, могу ли я еще к нему приходить, он сказал: «Конечно, приходите». Но больше я к нему не вернулся. К счастью, два-три года спустя прещения с о. Георгия и с членов братства были сняты. - Отец Александр Шмеман называл фундаментализм ересью. Как Вы считаете, это действительно так? И есть ли какое-нибудь лекарство против фундаментализма? - Боюсь, что лекарства от него нет, разве что через повышение церковной культуры. Фундаментализм не ересь - в том смысле, что это не отклонение от каких-то догматов. Но это сакрализация всего второстепенного в церкви. Догматы, определенные семью Вселенскими соборами, не подлежат изменению, но при этом свобода мысли должна оставаться: «Где Дух Господень - там свобода», - говорит апостол Павел. Фундаментализм же - это в первую очередь отсутствие свободы, скованность, примитивизм, пожалуй, хуже, чем ересь - измена духу Евангелия. Без свободы нет любви, потому что нельзя любить насильно. Без свободы нет истины, потому что истину нужно принимать не как что-то «предписанное заранее». Я очень жалею, что сейчас недостаточно вспоминают, особенно в связи с недавним юбилеем, такого выдающегося богослова, как А.С. Хомяков. Ведь он истинный пророк свободы в церкви. А для церкви самое важное - чтобы она жила свободой и в свободе. Беседовала Анна Алиева В основе интервью лежит видеосюжет, опубликованный на сайте СФИ Фото Анатолия Мозгова и Анастасии Наконечной КИФА №3(125) февраль 2011 года |
