Верное дитя

О.А. Седакова об Осипе Мандельштаме

- Как рано Мандельштам увидел и осознал фундаментальную разрушительную сущность нового, советского режима?

- Мандельштам не был политическим мыслителем. Он не видел мир в категориях «классов», «партий», даже «режимов». Он не был человеком «идейным», как часто бывает с русскими интеллигентами. Н.Я. Мандельштам гораздо резче и системнее видит социальную реальность (я имею в виду ее воспоминания), видит всю работу этой государственной машины, ее узлы и винтики. В свое время для меня и для многих моих ровесников «Воспоминания» Н.Я. Мандельштам стали своего рода учебником политической истории СССР, пособием по сознательному сопротивлению этому уродству и невежеству. В этом смысле проза Надежды Яковлевны - замечательное дополнение к творчеству О. Мандельштама. Ее мысль с мандельштамовской роднит радикализм; но это несколько разные радикализмы.

- Разделим землю на две части, в одной половине будете вы, а в другой останусь я, - эти слова¹ Мандельштам сказал не большевицким вождям, а своему посетителю, бездарному стихотворцу. Беда в том, что внятно объяснить причину такой абсолютной несовместимости невозможно. Но я предпочла бы для нее любое название, только не «эстетическое».

Мандельштам, художник по призванию, живет наощупь - или же «вооруженный зреньем узких ос» (это не значит: наивно или слепо; просто это другой способ ориентироваться в происходящем; «ось земную» он чует, а детали политики вряд ли). Кроме того, Мандельштам исходно доброжелателен (и это тоже природное свойство художника - сравните ответ Пушкина на вопрос о том, что он больше всего ценит в человеке: благоволение), он готов любоваться всем хорошим, что ему встречается, не затрудняясь «принципиальностью», он рад одобрять и восхищаться. Вспомним такие его поздние стихи, как «Еще мы жизнью полны в высшей мере» (1935). Легко представить, в какой жуткий гротеск превратилась бы сцена стрижки советских детей под машинку у Д. Хармса. А здесь:

И падают на чистую салфетку Разумные, густеющие прядки.

Жуть прокрадывается в эти «одобряющие», любующиеся стихи как будто помимо воли автора, как ненароком попавшая на язык в первой же строке «высшая мера».

Недаром политическая позиция Мандельштама часто представляется его исследователям неопределенной и даже «просоветской» - и дело не только в мучительной и вымученной оде Сталину, отнюдь!

На Красной площади всего круглей земля...

Так М.Л. Гаспаров из анализа «Стихов о неизвестном солдате» заключает, что «идейно» Мандельштам не был врагом режима - только эстетически. Только!

Да, политической определенности типа белогвардейской в случае Мандельштама было бы ожидать нелепо. Мандельштам не стал бы воевать за «мир державный», он ждал нового. Народнические и марксистские настроения были ему знакомы с гимназических лет. Его школьные стихи написаны в некрасовской манере - и некрасовская нота неожиданно возвращается в самых поздних «дантовских» стихах. Так что «правым», «консерватором» он никак не мог стать:

Восходишь ты в глухие годы, -
О, солнце, судия, народ!

Но уже эта торжественная ода Февральской революции - «Сумерки свободы» - звучит как роковое предсказание.

В ком сердце есть - тот должен                                                             
                                    слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.

А в дальнейшем... Мандельштам абсолютно не мог примириться с жестокостью («не волк я по крови своей!»), с господством тупости и грубости, с закабалением человеческого гения. С поруганием «мировой культуры», по которой он тосковал, что значит - игры и духовного веселья, «дыханья, дыханья и пенья». Не «египтян государственный строй», который «украшался отборной собачиной», а свободная Эллада - мир Мандельштама. «Обула Сафо пестрый сапожок». В новом советском мире не было миллиметра, где такое могло бы происходить. К 30-м годам это было слишком очевидно.

И Шуберта в шубе застыл талисман -          
Движенье, движенье, движенье.

Я думаю, что усиление изоляции Мандельштама в советской реальности происходило не оттого, что его взгляды становились определеннее в политическом отношении, а оттого, что сам этот новый мир принимал все более безнадежные черты, коснел и каменел, «советскость» занимала все пространство жизни, воздуха не оставалось. Я думаю, что «эстетическое» сопротивление Мандельштама в действительности много глубже, чем конфронтация разных политических программ.

 - Какие трагические последствия внутренних искажений человеческой личности, уловленные поэтическим слухом и взглядом Мандельштама, на Ваш взгляд, присущи и нынешнему человеку? К чему стоит присмотреться в себе самих, в общественных тенденциях, чтобы освободиться от этих последствий?

- Среди многого, утрата приветливости - об этом свойстве «нового человека» Мандельштам пишет в прозе. Простой доброжелательности и доверительности друг к другу. Нельзя, впрочем, не заметить, что за последние десятилетия, начиная с горбачевских лет, с этими свойствами у нас стало много лучше.

А вот с другими признаками одичания - еще нет. Утрачено умение быть собеседником (а не рассказчиком, который других не слушает) - об этом больше писала Н.Я. Мандельштам. Очень плохо с вниманием, которое О. Мандельштам назвал «доблестью лирического поэта», а П. Целан - естественной молитвой души.

Затем, цинизм, которым у нас отличаются даже совсем юные люди, и сила этого цинизма поражает при сравнении с европейским или американским статистическим человеком. Равнодушие к правде. К чести. Самонадеянная глупость. Презрение к «слишком сложному», «заумному». Да, отсутствие какой-то глубокой - я бы сказала, онтологической - скромности. Скромных людей уничтожили, выжили, а все пространство заняли бойкие.

- Что, на Ваш взгляд, позволило Мандельштаму обрести бесстрашие перед смертью («Я к смерти готов»)? В чем причина обретения невероятного вдохновения и силы в стихах «Воронежских тетрадей», написанных в самые безнадежные годы?

- Чтобы выдержать натиск нечеловеческих сил, человеку нужно иметь что-то такое, что сильнее его. Чем не он владеет, а что владеет им. В случае Мандельштама это особенно ясно: он не принадлежит «героическому» складу, он не воин и не стоик. Все мемуаристы вспоминают его детскость и ребячество. Но он - особое дитя: верное. Он - всего лишь - послушен тому, что для него всего дороже: как назвать это? Может быть, повторить за ним: «высокое племя людей»?

За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов...

Или так:

Быть может, мы Айя-София
С бесчисленным множеством глаз.

Мандельштам стал исповедником достоинства дара, художественного прозрения и достоинства человека - свободного и творческого, создающего «пятую стихию» - перед лицом небывалого человекоборчества.

- Что для Вас наиболее дорого в личности и творчестве Мандельштама?

- Конечно, то, что он создал: стихи необычайной, новой красоты, выросшей из пушкинской, но при этом такой, какой до Мандельштама в русской поэзии не было. Эсхатологической красоты.

И дугами парусных гонок
Зеленые формы чертя,
Пространство играет спросонок -
Не знавшее люльки дитя.

- Ваше любимое стихотворение Мандельштама?

- Их много, и в разное время разные стихи были любимей других. Но уже давно это «Восьмистишия» и «Стихи о неизвестном солдате». «Солдата» можно назвать звуковым и образным слепком «Божественной комедии» в русском двадцатом веке. Или аналогом Мессиановского «Квартета на конец света».

Вопросы задавали Юлия Балакшина и Нина-Инна Ткаченко

---------------------

1. Цитата из воспоминаний С.И. Липкина. «Угль, пылающий огнем». - О. Мандельштам. Собр. соч. в четырех томах. Том третий. Арт-Бизнес-Центр, М., 1994. С. 19.

Из «Cтихов о неизвестном солдате»

Этот воздух пусть будет свидетелем,

Дальнобойное сердце его,

И в землянках всеядный и деятельный

Океан без окна - вещество...

 

До чего эти звезды изветливы!

Все им нужно глядеть - для чего?

В осужденье судьи и свидетеля,

В океан без окна, вещество.

 

Помнит дождь, неприветливый сеятель,-

Безымянная манна его,-

Как лесистые крестики метили

Океан или клин боевой.

 

Будут люди холодные, хилые

Убивать, холодать, голодать

И в своей знаменитой могиле

Неизвестный положен солдат.

 

Научи меня, ласточка хилая,

Разучившаяся летать,

Как мне с этой воздушной могилой

Без руля и крыла совладать.

 

...Аравийское месиво, крошево,

Свет размолотых в луч скоростей,

И своими косыми подошвами

Луч стоит на сетчатке моей.

 

Миллионы убитых задешево

Протоптали тропу в пустоте,-

Доброй ночи! всего им хорошего

От лица земляных крепостей!

 

Неподкупное небо окопное -

Небо крупных оптовых смертей,-

За тобой, от тебя, целокупное,

Я губами несусь в темноте -

 

За воронки, за насыпи, осыпи,

По которым он медлил и мглил:

Развороченных - пасмурный, оспенный

И приниженный - гений могил.

...Для того ль заготовлена тара

Обаянья в пространстве пустом,

Чтобы белые звезды обратно

Чуть-чуть красные мчались в свой дом?

 

Слышишь, мачеха звездного табора,

Ночь, что будет сейчас и потом?

 

Наливаются кровью аорты,

И звучит по рядам шепотком:

- Я рожден в девяносто четвертом,

Я рожден в девяносто втором...-

И в кулак зажимая истертый

Год рожденья - с гурьбой и гуртом

Я шепчу обескровленным ртом:

- Я рожден в ночь с второго на третье

Января в девяносто одном

Ненадежном году - и столетья

Окружают меня огнем.

 1-15 марта 1937 года

КИФА №1(123) январь 2011 года