«Что за комиссию создали?»

Мысли не по Грибоедову, вызванные обращением к «делу катехизисов» десять лет спустя

От редакции: Наверное, далеко не все читатели «Кифы» помнят, что лето этого года - печальный десятилетний «юбилей» начала работы так называемой «правдолюбовской» комиссии «по рассмотрению богословских изысканий священника Георгия Кочеткова». Более того: опыт показывает, что заключение этой комиссии (не утвержденное патриархом Алексием II, но до сих пор тиражируемое множеством сайтов как «мнение церкви») некоторые люди до сих пор воспринимают более или менее серьезно или же путают его с практически нигде не обнародованным заключением Синодальной богословской комиссии. Нам кажется, что уже назрела необходимость прояснить, что же на самом деле происходило десять лет назад. Поэтому с этого номера мы начинаем серию публикаций, связанных с «делом богословских трудов священника Георгия Кочеткова».

* * *

Полемику вокруг трудов о. Георгия, начавшуюся десять лет назад, я воспринял близко к сердцу. Когда летом 2000 г. в церковных лавках появился сборник с «многообещающим» названием «Суд им давно готов», оказавшийся «артподготовкой» к последующим обвинениям о. Георгия в неправославности его текстов, я тут же по мере сил среагировал: сел и написал, что думаю. Реакция была скорее эмоциональной, богословский уровень был «никаким» - образования в то время катастрофически не хватало. Реагировать я мог в основном на тон, местами достаточно высокомерный и желчный, чтобы в корне перестать быть научным и богословским (и это при том, что большинство статей в сборнике было написано людьми совсем молодыми, годящимися о. Георгию в сыновья). Тем не менее, мой текст вошел в «наш ответ Чемберлену» - сборник «Все испытывайте, хорошего держитесь» наряду с куда более развернутыми и основательными ответами.

Сегодня, перелистывая все эти материалы десятилетней (и чуть менее) давности: книжку «Суд...» и ответ на нее, заключения комиссий, реагирующие на них тексты, статьи в жанре «вокруг дела» и т.п., ловишь себя на чувстве досады и горечи. Вроде бы написано много текстов, насыщенных богословским содержанием, а все это утягивает богословскую дискуссию куда-то назад. Вместо серьезного анализа трудов о. Георгия - безапелляционные обвинения в разнообразных ересях на общем недостойно уничижительном фоне, говорящем о том, что никакого желания разобраться и не было, поскольку «и так все ясно». Боюсь, впрочем, что разобраться не было и возможности - просто в силу отсутствия потенциала для этого.

Процессия к месту сожжения еретиков. Средневековая гравюра

Здесь, конечно, стоит вспомнить, что это было за время - 2000 год и окрестности. Это было время резкой внутрицерковной поляризации, принявшей форму войны одного полюса на уничтожение других. Войны в целом успешной, причины чего здесь обсуждать нет возможности. Громилось все, что было заподозрено в свободомыслии и просто экуменической открытости. 2000 г. в этом смысле был уже временем глубокой реакции. «Ересь», «раскол», «парасинагога», «неообновленчество» - пугающие ярлыки клеились на неугодных с легкостью необыкновенной. История с «анализом богословских изысканий свящ. Георгия Кочеткова» была звеном в той же цепи.

 Да, непривычен постсоветскому церковному сознанию свободный обмен мнениями без боязни того, что на тебя поставят какое-нибудь зловещее клеймо. Не располагает к этой норме и предыдущая наша история - достаточно вспомнить хотя бы не самую давнюю ее страницу, спор вокруг софиологии о. Сергия Булгакова. Страшно далеки мы от такого положения вещей, когда те же катехизические разработки о. Георгия смогли бы быть, как и подобает в научном сообществе, доброжелательно и компетентно обсуждены и тем самым получили бы настоящую возможность дальнейшего развития. Ведь было, без преувеличения говоря, чудом зарождение и развитие системы катехизации в советское время, но очевидно и то, какие ограничения накладывал на это развитие информационный вакуум и другие неблагоприятные факторы советского времени. Как были чудом и книги о. Александра Меня, одновременно, как видно из сегодняшнего дня, несущие и все несовершенства, связанные с отсутствием полноценного доступа к источникам - вещь в советские годы неизбежная, как ни старались о. Александр и его помощники. Падение советского режима вроде бы открыло все возможности. За без малого 20 лет в стране издано и стало доступным через Интернет множество замечательной литературы, недосягаемой прежде даже для лучших, пытливейших умов в нашей стране. Стали возможны контакты с мировым научным сообществом. Но в церковной среде в 90-е годы возобладал, как выразился бы приснопамятный о. Георгий Чистяков, «подход Жданова и Суслова», нанесший церкви огромный урон.

Признаюсь: несовершенство всего, что делает человек, всю мою сознательную жизнь меня не пугало, я всегда принимал его как должное и продолжаю принимать. Нет никаких неприкосновенных мнений и текстов, закрытых для критики. Вопросы, несогласие - все это не страшно и может способствовать лучшему пониманию, если только вызвано настоящей заинтересованностью, а не безразличием к истине. Недаром знаменитый мыслитель ХХ в. Карл  Поппер назвал критику одним из наибольших проявлений уважения, которое один интеллект выказывает другому. В полной мере всё это может относиться и к катехизисам о. Георгия, которые и вправду содержат нестандартные, непривычные подходы. Да и в части привычного разве обязан кто-то соглашаться с каждой деталью? Признаюсь: помнится, на оглашении, слушая записи бесед о. Георгия (которые потом и составили катехизис), я внутренне не согласился, когда услышал, что Адам - это, безусловно, один человек. Мне с точки зрения научного здравого смысла более правдоподобной на тот момент казалась теория «коллективного Адама», о которой писал о. Александр Мень. Правда, впоследствии, когда я познакомился с экзистенциальными трактовками первых глав книги Бытия в богословии ХХ в. (например, у Тиллиха), вопрос был снят. Я понял, что он может быть решен и принципиально по-другому, за пределами споров, в общем-то бесперспективных, сколько там людей было вначале создано и согрешило. Однако не стоит и говорить, что оглашать по Тиллиху в православии в обозримом будущем никто не будет. Экзистенциальные переинтерпретации библейского повествования - это, используя образ того же о. Александра Меня, уже богословские «пирожные». «Хлеб» катехизации, видимо, предполагает более строгое следование библейскому тексту. Но в рамках языка этих глав Бытия, языка символа и мифа, единственно возможного для выражения духовной реальности, естественен именно образ Адама как одного первочеловека, а не некий «коллективный Адам». Так что о. Георгий тут все-таки был более прав, нежели я со своим научным мышлением.

Но для того, чтобы человеку, накормленному хлебом, стали доступны и пирожные, нужны определенные предпосылки. А в катехизисах о. Георгия они решительно есть: эти тексты далеки от менторства и схоластики, они способны «задевать», вызывать вопросы, стимулировать дальнейшее познание, расширять горизонты и выводить тем самым на новые уровни. В этом большая ценность этих книг. Так, по крайней мере, воспринял их я. Современного (в лучшем смысле слова) человека не удовлетворяет «единственная правильность», у него другие запросы. Слишком многое изменилось со Средних веков. И возможность творческого, небуквалистского и нефундаменталистского изложения вероучения очень ценна. А предпринятое «расследование деятельности» о. Георгия дискредитировало богословскую дискуссию как таковую. Именно поэтому я и ощутил необходимость внести свою лепту в протест против подобной «критики». Реакция на богословские нападки на свежий, пусть и рискующий (как и любой другой) оказаться несовершенным, взгляд о. Георгия была для меня равносильна защите возможности дышать.

В своей истории христианская церковь пережила период борьбы с ересями. Последствия этого сложного и драматического процесса также сложны: среди них, в частности, не слишком приятная традиция формулировать в церковных дискуссиях несогласие в виде обвинения в ереси. Порой даже задумываешься: а не правы ли говорящие, что сама тема ереси давно дискредитирована в принципе, и сегодня вообще не стоит говорить в таких терминах. Это, конечно, вопрос и сам по себе дискуссионный. Но, во всяком случае, является фактом то, что в пылу ересеборчества, как правило, забывают, что постулатов, претендующих на догматический статус, не так много. Огромное поле богословия открыто для поиска. Забывают здесь еще и о том, что не может быть совершенного словесного выражения опыта Откровения. Отсюда и святоотеческий принцип апофазы, констатирующий ненадежность всякого положительного высказывания о Боге. Констатация этого не ведет к безразличию, не снимает вопроса, какая формулировка адекватнее, точнее - какая наименее неадекватна. Да, есть формулировки с точки зрения евангельской Вести совсем неадекватные, как, например, арианская христология, в которой Христос предстает неким полубогом. Но совершенных - быть не может. Формулировка, как и любое человеческое выражение опыта переживания божественного, может лишь намекать, только указывать на некий аспект божественного. Как рублевская икона Троицы говорит не прямо, а намекает на тайну общения, соучастия как одну из основ бытия.

В богословии до такой степени невозможна однозначность по всему корпорусу вопросов, что, как замечено не мной, многогрешным, а авторитетным православным богословом прот. Иоанном Мейендорфом, обвинения в ереси можно предъявить и почти всем святым отцам. Пример такой неизбежной неоднозначности - паламизм. Свт. Григорий Палама говорит о непознаваемости Бога по сущности и познаваемости - по энергиям. Однако со строго ортодоксальной точки зрения можно спросить: если Бог в сущности троичен, что же тогда - Троица непознаваема? И спрашивали. Но критиковать паламизм в целом не принято - исторически авторитет свт. Григория велик. Да и красивое у него учение, можно козырнуть перед теми же католиками. А вот других, не защищенных многовековым авторитетом - скажем, того же о. Сергия Булгакова - можно и припечатать, чтоб неповадно было. В теме поиска ереси всегда присутствует момент некой целесообразной избирательности.

Но все эти попытки рассуждать разбиваются о железобетонное «В церкви уже есть все необходимое для спасения, ничего менять нельзя». В таком неподвижном образе веры, где что ни тронь следует окрик «Низ-зя!», неразличимо главное и второстепенное, каждый камень - краеугольный: вынь что угодно - эта вера пошатнется. О. Георгию что только ни ставили в вину: он-де и в существование бесов, и в вечные мучения после смерти не верит. К странной ситуации приводит статичное восприятие церковного учения: вера, цепляясь за «незыблемые» факты, оказывается в нелепой зависимости от исторически обусловленных доктрин. Усомнись, к примеру, в вечности мук - она поколеблется. И что останется? Что, спрашивается, это за вера, что за представление о человеке за ней стоит? Устоит ли она сама перед натиском истории?

Здесь и ответ на возможный вопрос, стоит ли сейчас, десять лет спустя, вспоминать перипетии «дела катехизисов», как говорят, ворошить прошлое. Ведь уже немало воды утекло, во многом изменилась ситуация, да, надо полагать, и сами участники этой истории с обеих сторон. Все, конечно же, при желании можно списать на молодость нашей богословской школы, только-только восстанавливавшейся тогда после десятилетий пресса государственного атеизма, как и на молодость многих участников полемики. Но именно с позиций большей зрелости, думаю, стоит вспомнить происшедшее, взглянуть на него иными глазами, уже не из «окопов богословской войны», и переосмыслить то, что необходимо переосмыслить. И приступить, наконец, к серьезному богословию, со всей его проблематикой и широтой горизонтов. Пора перестать горделиво игнорировать многое из того, что было сказано в ХХ веке. Осознать, наконец, «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе».

И заодно - подумать, что, собственно, делать, чтобы истории, подобные вспоминаемой, не повторялись, с тем, чтобы в церкви и вправду смогло утвердиться качественное богословие и не отделимая от него качественная манера дискутировать. Соблазн ощутить себя носителем «единственной правильности» и на этом основании начать громить других в нашей церкви и обществе очень велик, противоядие от него по сей день вырабатывается с трудом. «Дракон» нетерпимости, используя образ из знаменитой пьесы-сказки Евгения Шварца, должен быть побежден каждым в себе. Выход, думается, в том, чтобы самим быть как можно дальше от той манеры, которую демонстрирует нам любая попытка дискутировать в стиле поиска ересей, в котором критерием истины неизбежно становлюсь я сам. Как можно дальше от Жданова, Суслова и всех их предшественников и последователей в церкви и за ее пределами. В христианской среде любят ругать плюрализм, считая его явлением сугубо секулярным и противостоящим вере. Но плюрализм в лучшем смысле слова - это ориентированность на других, а не только на себя и свое драгоценное мнение. Да, исходные позиции сторон могут оказаться как у существ с разных планет. Но согласимся, что констатировать это и, пробиваясь к взаимопониманию, вместе искать истину - лучше, чем с ощущением истины в собственном кармане вести войну на уничтожение чужого мнения. Когда у меня заведомая истина, а у остальных - соответственно, понятно что, вопрос выбора средств борьбы за истину склонен приобретать все больший оттенок целесообразности, а этика отступает на второй план - вот в чем опасность атмосферы, где господствуют лишь черно-белые представления.

Дмитрий Матвеев

КИФА №9(115) июль 2010 года