Мне запомнилось всё

На вопросы «Кифы» отвечают члены Преображенского братства

Первый Преображенский собор, 1990 г. (г. Электроугли).

- Как произошло и с чем было связано для Вас вступление в братство?

Свящ. Георгий Кочетков: Для меня вступлением в братство было вступление в церковь, постоянное общение с братьями и сёстрами, с людьми «ищущими» и «нашедшими». И это произошло, конечно, давно, ещё в конце школы. Господь приводил меня к Себе постепенно, начиная с 1965 года, когда я стал по каким-то непонятным мне причинам заходить в храм, интересоваться духовной жизнью и даже приглашать в храм других людей - ведь я был уверен, что церковь более «надёжное» учреждение (конечно, тогда я таких слов не произносил), чем всё то, что окружало нас в советское время. Так что мне не пришлось специально вступать в наше Преображенское братство: оно как бы Божьей милостью само образовалось через меня из тех людей, которые просто были рядом, которые остались верны, кто не ушёл в раскол, не предался раздвоению, соблазнам мира сего - прежде всего, страхам или стремлению к житейскому благополучию. Так что братство действительно «вызревало», и поэтому мне очень дорога память о том, что церковь есть братство, церковь есть община, церковь есть любовь.

Давид Гзгзян: Для меня вступление в братство было совершенно органично. Я не успел тогда, честно говоря, даже задуматься о внутренних основаниях своего вступления. Скорее всего, сработала интуиция - и тогда, когда предлагалось не расходиться после оглашения, и тогда, когда состоялся первый Преображенский собор. Альтернатива была очень простая: или мы продолжаем усилия, чтобы существовать совместно и таким образом осуществлять свою церковную жизнь, или каждый уходит на свою «страну далекую». Я помню лишь свое переживание: вторая перспектива меня совершенно не грела. Я никак не мог ее привязать к образу христианства, которое я принимал. Поэтому у меня не возникало вопроса о том, принимать или не принимать братство, и каких-то особенных терзаний по поводу того, вступать в него или не вступать, у меня просто никогда не было. Вопросы были другими: что это теперь означает?

И здесь я бы выделил, пожалуй, одну главную тему. Братство может показаться просто формой церковного существования, наиболее адекватной человеческим потребностям. Я бы подчеркнул слово «существование», которое со временем может обрасти ассоциациями с комфортностью, благостностью, благополучием. Все-таки ощущение братства - оно же праздничное. Жизнь без этого праздника настолько тусклее, что тут, мне кажется, у здравомыслящего человека двух мнений быть не может. Но следующий вопрос - сводится ли всё к такому существованию или братство - это наиболее явственное выражение церковной жизни? И вот когда для меня значение термина «братство» приобрело такой оттенок, мне стало понятно, что, конечно, нельзя просто жить с ощущением успокоенности внутри братства. Надо, будучи членом братства, искать такого выражения братской жизни, которое бы соответствовало представлениям о служении Богу и церкви.

Сергей Смирнов: Да как-то само получилось. Сначала оглашение, а потом пошло и пошло. Многие на моих глазах из братства по разным причинам уходили, но их пример меня никогда не вдохновлял. И вот уже 20 и даже больше лет - в братстве, хотя и ближе к его периферии.

Олег Глаголев: С оглашением... Могу сказать, что вступление в братство я испытал, как испытывают чувство... Глубину и подлинность докажет или опровергнет дальнейшая жизнь, но начало важно. После оглашения, которое в Екатеринбурге было заочным (не значит не ценным - ценным!) и шло по аудиокассетам, мне не хватало какой-то включенности в церковную жизнь. И вот в августе 1994 года, когда я отдыхал у мамы в Коломне, мне позвонил Володя Иванов и рассказал, что в Москве начинается Преображенский собор. Помню, что, приехав, я попал на вечерню в храм Успения в Печатниках. Я был потрясен этой молитвой. Я понял, что тут можно или молиться вместе со всеми и до конца, или надо срочно выходить, потому что здесь происходит событие, в котором нельзя (нечестно, что ли) быть только наблюдателем. Хотел выйти. Но остался, понял, что правильно остаться, хотя это труднее, чем уйти. Кажется, что все, что на оглашении во мне еще оставалось сказочного о вере и христианстве, здесь улетучилось. Потом был собор, и его название Преображенский было точным. Он преображал все вокруг: Москву, церковное собрание и потихоньку меня. Когда я услышал слова о. Георгия, что членом Преображенского братства является тот, кто себя к нему добровольно причисляет, я испытал радость и хотел бы и дальше в этой радости быть. Приехав с собора в Екатеринбург я сразу стал искать свое место в церкви.

Кирилл Мозгов: В братстве я оказался вместе с мамой, которая в конце 1980-х вошла в первую общину. Мне тогда было лет двенадцать, и из этого периода я хорошо помню только богослужение в Электроуглях и детские праздники в первой общине.

Сознательный выбор я сделал уже гораздо позже, на него повлияли и детские воспоминания, и жизнь в молодежной группе (особенно все поездки группы с А.М. Копировским), и та церковная обстановка, которую я видел вне братства. Мы регулярно ходили в храм и до знакомства с братством, у меня было много знакомых, которые вели довольно активную приходскую жизнь, я сам бывал во многих храмах, поэтому уже в институтские годы я увидел и принял для себя, что на самом деле сегодня альтернатив братской жизни в Русской церкви просто нет, если ты хочешь вести эту жизнь осмысленно и полноценно. Конечно, и в то время я во многом работал «на приём», более активно включаться я начал еще позже, это связано уже с опытом работы в братстве и СФИ.

Ольга Лаврентьева: Наверное, для меня вступление в братство ознаменовалось тем, что Нина Васильевна предложила мне помогать при запивке. Это случилось непосредственно перед началом богослужения в Успенском храме. Я с радостью приняла приглашение, т.к. давно искала возможность помогать в храме. С самого моего прихода во Владимирский собор старалась помогать у свечей. Один раз даже дежурила весь день в будни.

Да, наверное, с первого моего прихода во Владимирский собор, когда я сразу поняла, что Я ДОМА. И вся моя жизнь церковная связалась с этим. Правда, я не слышала об оглашении, я тогда ходила после гибели о. Александра Меня в Открытый университет, им основанный. Так шла моя жизнь в нашем приходе, но мне все время хотелось более тесной жизни, хотелось встреч по изучению Евангелия.
И это свершилось. В 1996 г. на Преображение о. Георгий в храме после литургии сказал: «Чтобы никто не остался вне в этот праздник». Я домывала посуду после запивки, храм уже опустел, а на душе у меня было спокойно - было твердое ощущение, что я не останусь одна. И тут подошла ко мне сестра Таисия Крупчук и предложила пойти к ним в общину на агапу. Я с радостью согласилась. Мне даже было несколько удивительно, что все братчики приняли меня как родную. И после агапы мне предложили войти в общину. И это случилось очень естественно.

Троицкий храм в г. Электроугли Московской области, 1990 г.

- Что больше всего запомнилось вам за все время вашей жизни в братстве?

Свящ. Георгий Кочетков: Мне запомнилось всё. Господь дал мне счастье быть в самой гуще братской жизни - всегда, без всяких перерывов, с первого мгновения его существования - и быть в каком-то смысле основателем этого братства. Конечно, я это воспринимаю не как какую-то человеческую заслугу, или просто идею, или психологическую доминанту в жизни, а как ответ на призыв Божий. Братство вела сама жизнь, особенно советская жизнь, которая была исполнена одиночества, уничижения всего человеческого, личностного, всего, связанного с высокой любовью, с внутренней и внешней свободой и достоинством  человека. Начиная ещё со средней школы, я всегда очень остро чувствовал этот дефицит. К тому времени я уже не один год интересовался мировым художественным наследием, прежде всего итальянским Возрождением, и чувствовал, каким может быть человек и каким он быть не может, чувствовал и всё то уничижение человека, которое расцветало вокруг нас и уничтожало всякую человеческую личность, которое не терпело ничего хоть немного выделяющегося из серой массы. А так как я еще в школе был отличником и пользовался какими-то неофициальными привилегиями, если можно так выразиться, то это позволило мне начать посещать храм даже в школьное время без последствий для себя. Так что буду ли я вспоминать шестидесятые годы, или семидесятые, или восьмидесятые, или девяностые, или двухтысячные - всё равно для меня дорого, всё одинаково важно, потому что каждый день братской и общинной жизни (и таким образом полноты церковной жизни) я воспринимаю как дар Божий, как настоящее чудо. В истории я не нахожу подобных прецедентов, потому что если и были общины, если и были братства - а они, конечно, всегда в том или ином виде были в церкви, - то они долго, к сожалению, не выживали. Это слишком нежный цветок, слишком утончённый дар, он очень хрупок и всегда легко терялся под ударами судьбы или внутренних искушений. Поэтому я не знаю в истории христианства времени и места, когда бы и где бы общинно-братская жизнь в том качестве, в каком мы её знаем, существовала именно в экзистенциальном смысле этого слова. Ведь братство и община - это, конечно, реальность экзистенциальная, это в каком-то смысле осуществление мечты. Это не утопия и не антиутопия, а осуществление тех потенций Царства Небесного, которые всегда существуют и существовали, начиная с победы Христовой над смертью и над внешним благочестием закона, а тем более над языческим бесчестием. Всё это время люди жили идеей братства, общения, любви и всегда хотели из идеи превратить всё это в живую жизнь. Но получалось это редко и на короткое время, а иногда и плохо - получалось не настолько хорошо, чтобы можно было безоговорочно этот опыт признать. Поэтому то, что я испытываю в своей жизни на протяжении сорока лет - а ровно половина из них, второе двадцатилетие, это собственно братская и общинная жизнь, - это действительно то счастье, больше которого на земле, я думаю, быть не может. Только дай нам всем Бог не сказать об этом Христу: давай сделаем кущи для тех, кто является нам на горе Фавор вместе с Тобой. Дай Бог нам не остановиться, не поддаться искушению забыть, что «не видел того глаз, не слышало того ухо, что приготовил Бог любящим Его». Мы хорошо понимаем, что как бы ни осуществлялась наша мечта, какова бы ни была наша общинная и братская жизнь, какие бы ни были мы сами, каждый из нас, мы ещё далеки от того, «что приготовил Бог любящим Его». И всё-таки мы верим в то, что в этой жизни, которая нам дана, есть прямое Божье благословение, и поэтому что бы ни происходило, оно всё должно оставаться в памяти и в опыте и передаваться другим людям - и вширь, и вперёд, и вверх.

Давид Гзгзян: Я бы не стал выделять события или, может быть, какие-то годы, потому что, честно говоря, больше всего в братской жизни помнится для меня какой-то один образ, который все объединяет. В разных своих формах он для меня выступает подтверждением того, что церковь - действительная сила жизни. Братство для меня - свидетельство такого опыта. Разных конкретных событий, которые могли бы выступать, скажем, большим или меньшим потрясением, связанным с таким переживанием, было очень много. Скажем, первое братское паломничество. Совершенно потрясающее явление, я помню, когда мы во Пскове очутились числом более трехсот человек. Опыт был ошеломляющий настолько, что только через несколько месяцев я задумался о том, что это все значило.

Богослужение в подвале дома, стоящего рядом с полностью разрушенным храмом, г. Электроугли, 1990 г.

Олег Глаголев: Оглашение... Нет, гораздо больше, трудно перечислять: и учеба в СФИ, и паломничества, и соборы, и конференции, детско-юношеские лагеря, конечно. Всё это больше всего. Вспоминается Бродский, кажется, так у него: «просто нету разлук, существует огромная встреча».

Кирилл Мозгов: Очень трудно выделить, что запомнилось больше всего, поскольку жизнь продолжается, событий много, и каждое приносит что-то свое яркое и важное. Конечно, каждое паломничество было серьезной вехой, часто менявшей что-то в жизни в целом (так, после одного из паломничеств у меня установилось регулярное ежедневное молитвенное правило, которое мне долгое время не удавалось наладить). Особое место занимает поездка в 1994 году в Заостровье. Мы тогда паломничали под руководством А.М. Копировского молодежной группой с одной из братских общин, помогали о. Иоанну расчищать деревянный храм XVII века от многолетнего слоя грязи и мусора, а потом плавали на Соловки. Фактически в этой поездке сложился костяк самой молодежной группы на годы вперед.

В последние годы вся жизнь кажется очень яркой, рельефной, любая поездка, конференция, собор или паломничество сразу вызывают в памяти много замечательных деталей. Чем глубже дышишь воздухом братской жизни, тем ярче становится ежедневная жизнь.

Ольга Лаврентьева: Наверное, это связано с первым моим паломничеством с Преображенским братством в 1996 г. в Псков. Я тогда была в храме вроде сама по себе (пришла во Владимирский храм в июле 1991 г., и осталась, но ходила сама по себе, одно время - с детьми). Помню призыв о. Георгия ехать в паломничество, он говорил, что этой «затравки» нам хватит на целый год.

Я не сразу откликнулась, ведь я немногих людей  знала лично. Но стоило только решиться, билеты мне достали, правда, в другом вагоне, не где ехали все. Но кто-то из братства все-таки оказался рядом.

Было легко и когда приехали, такое «приятие» всех друг друга. С кем оказался рядом, с тем и пошел в гостиницу. И потом весь «быт» был как-то общим и естественным. О богослужении у о. Зинона написано много. Эти литургии - все в таком единении и радости. И труды в монастыре общие - все в удивительном общении. Помню, как перебирала крупу на кухне Мирожского монастыря у о. Зинона вместе с М.В. Шилкиной, М. Белотеловой и еще сестрами. Была такая благоговейная тишина и уют в этом трудничестве. И ни на секунду не появилось чувства, сродного Золушкиному. Дни молитвы, труда и общения как единый миг счастья. Слова о. Георгия оказались пророческими.

Еще одно в памяти из литургии: все священники - о. Георгий, о. Зинон, о. Виктор, о. Иоанн - когда они предстояли у престола (а я была в первом ряду близко) - это было какое-то чудо. Они все такие РАЗНЫЕ, но такое неразрывное единение было между ними и свет. Никогда ничего подобного больше я не видела ни в одном храме. Может, это потому, что народ был совсем рядом, и перегородки не было.

Потом был 1997 г., изгнание из храма. 29 июня 1997 г.. я с утра была в храме. Это все уже описано. Потом вызов на комиссию в Новоспасский монастырь... Памятно все вместе пережитое с братством - все эти годы. И другой жизни у меня не было и нет.

- В истории церкви бывали моменты оживления братского движения и периоды его упадка. Каким Вы видите будущее братского движения?

Свящ. Георгий Кочетков: Будущее нашего братского движения очевидно. Русская церковь должна возродиться, она не может жить так, как сейчас живёт. Поэтому будущее нашего братства связано со служением этому возрождению церкви. Мы не можем и не хотим жить только для себя. Мы живём для Бога и Церкви. Поэтому нам нужно иметь перед собой прежде всего две задачи: во-первых, помогать новым очагам общинно-братской жизни, где бы они ни стремились появиться - в любом месте, среди людей любой культуры, любой национальности, любых личных особенностей. Нет никаких препятствий для действия Христова, если Он хочет где-то основать Свою Церковь или её возродить, обновить и укрепить. А мы должны послужить рождению, или возрождению, этих островков новой жизни. А во-вторых, мы должны помогать людям, находящимся на приходах, в епархиях, в монастырях - где угодно - иметь возможность воспользоваться нашим опытом. Вот эти два главных направления нашей жизни - это то, что сейчас должно быть впереди для нас, должно быть нашей задачей.

Сейчас церковь всё ближе подходит к такой возможности благодаря деятельности патриарха и тех людей, которые вошли в церковь после волны конца 80-х - 90-х годов, когда в церковь хлынуло много неофитов, часто с очень суженными или искажёнными представлениями о церкви и вере. В те годы церковь наполнило множество священнослужителей и прихожан, имевших крайне искажённое представление о православии, часто крайне невежественное, фундаменталистское, изоляционистское, националистическое или просто психопатологическое. Слава Богу, сейчас этого становится меньше, несмотря на все те огромные проблемы, которые в церкви ещё существуют и, видимо, долго будут существовать. Мы верим, что Господь пробивает для Себя дорогу и радуемся тому, что желаем послужить Богу именно в этом деле, и что Господь не отвергает нас.

Давид Гзгзян: Если говорить о моих ожиданиях, осознании того, что необходимо, то тут, мне кажется, никакой альтернативы нет. После моего 20-летнего опыта жизни в братстве, который фактически исчерпывает весь мой церковный опыт, я теперь совершенно отчетливо осознаю, что у церкви на земле нет других настолько же адекватных форм бытия. Другое дело - конкретный образ братства, тут возможно широкое разнообразие такого опыта. Если говорить о том, насколько эти ожидания реальны, то тут я склонен думать, что очень многое зависит от того, насколько мы в состоянии реализовать аванс, который нам дан свыше. Потому что рассчитывать только на чудо, конечно, можно, но в этом случае не стоит употреблять глагол «рассчитывать». Надеяться на чудо можно, а рассчитывать можно на какие-то более прогнозируемые вещи. Мне кажется, самое прогнозируемое - это возможность приложить такие усилия, которые мы сегодня как братство могли бы сделать, но пока еще не делаем. Может быть, и потому, что не до конца понимаем свое место в будущей церковной жизни, как бы это высокопарно ни звучало.

Сергей Смирнов: Если говорить о братских движениях вообще, то видно, что в последние сто лет они возникают «по всему лицу земли». Я, например, встречал такого рода опыт -  при всей его специфике - у католиков, в армянской апостольской церкви, в разных поместных православных церквях (в том числе, в русской церкви, что совсем удивительно, если принять во внимание 300 лет государственного православия и 70 лет агрессивного - иногда чрезвычайно агрессивного - богоборчества). Очень может быть, что именно с возрождением братств, братских движений сейчас связаны важнейшие пути для церквей кафолической традиции (именно в них братство верующих во Христа - не как организация, а как важнейший аспект всей церковной жизни - в последние столетия было, мне кажется, особенно пренебрегаемо).

Если же говорить о нашем движении, то основная его проблема в ближайшие (по историческим меркам) годы, как мне кажется, будет связана со «сменой поколений». А если называть вещи своими именами, то, прежде всего, с тем, что рано или поздно братству надо будет учиться жить без о. Георгия. Конечно, еще когда я заканчивал оглашение, я помню, одна из сестер мечтательно сказала: «Представляете, пройдет 20 лет, и мы соберемся так же по-семейному и будем пить чай...» А о. Георгий, услышав это, хмыкнул и сказал: «Как же, проживет о. Георгий 20 лет...» Эти 20 лет прошли, и еще несколько лет прошло. Но пусть даже еще 20 лет пройдет, все равно потом встанет жизненный вопрос: от человека это движение было или от Бога? Мне кажется, перед Содружеством тогда в полный рост встанут две проблемы: во-первых, как не раствориться, не потерять своих границ, своей жизни, своих служений в церкви; во-вторых, как не закостенеть во внешних формах, не превратиться в организацию. Конечно, эти опасности и сейчас есть, но с о. Георгием они легче (хотя никак нельзя сказать, что легко) решаются. А в будущем?.. Жив Бог, и есть живые люди. Поэтому - шанс есть.

Олег Глаголев: Что касается нашего движения, не думаю, что оно будет массовым и народным, как было у «беседников» в начале XX в. и есть у «Воинства Господня» в Румынии. Не потому, что мы «очень умные» или необычные, просто исчезают российское общество, народ, наука и культура и во время такой мощной дезинтеграции, кажется, невозможны крупные духовные союзы. Хотя очень хочется, чтобы все или хотя бы очень многие жили по-братски, чтобы разных христианских братств становилось все больше, чтобы основной парадигмой церковного устройства становилась общинно-братская.

Кирилл Мозгов: Любое движение обычно происходит по определенной синусоиде. Главное, чтобы она не зашкаливала. Я недавно просматривал фотографии разных братских встреч 1990-х годов. Такой визуальный ряд сразу дает возможность увидеть, насколько изменилась за эти годы наша жизнь, как выросло и укрепилось братство. Сегодня очевидно, что в целом нас ждет оживление братского движения, оно уже происходит во всем мире. Не случайно обретают «второе дыхание» труды живших прежде ревнителей братолюбия, того же Н.Н. Неплюева. Возможно, и в нашей церкви наконец появятся подлинные братства, с которыми наше движение сможет вступить в по-христиански братское общение. Хотя, может быть, это будет и совсем нескоро. В любом случае, наше дело - самим трудиться и быть готовыми к любому повороту событий.

Ольга Лаврентьева: Когда я вспоминаю первые годы в братстве, эти воспоминания по ощущению сходны с тем, что испытывает повзрослевший человек. Память о какой-то простоте, чистоте, может быть, наивности. Конечно, жизнь очень сильно изменилась, она стала много сложнее, и мир вокруг нас стал иным. Но ведь мы-то повзрослели. Может быть, теперь надо будет больше делать, чем доказывать правомерность нашего существования. Не оглядываться на злопыхателей, на тех, кто хулит и гонит нас. Выйти на широкое поле служения, не останавливаясь.

Фото Анатолия Мозгова

Продолжение в следующем номере

КИФА №9(115) июль 2010 года