Без глубокого слова, сказанного со властью и от избытка сердца, миру нечем дышать

Из беседы ректора Свято-Филаретовского института, священника Георгия Кочеткова с членами оргкомитета конференции «Вера-диалог-общение. Проблемы диалога церкви и общества»

Мне кажется, есть разница в постановке проблемы диалога церкви и общества в наши дни с тем, что было век назад, прежде всего в том, что теперь церковь другая и общество другое. То, что раньше называли "обществом", очень мало похоже на то, что сейчас называется "обществом". И дело не только в абстрактных проблемах глобализации и тому подобных. Дело в том, что общество имеет существенно другие ценностные ориентации. Оно больше стремится к наслаждению, к благополучию, а с другой стороны - оно уже понимает глобальную опасность, опасность для всей цивилизации, всего мира, и поэтому уже не может позволить себе безграничных фантазий и безграничных планов, за исключением разве что духовно или душевно патологических случаев, к которым я причисляю, естественно, и терроризм. Терроризм сейчас - это важнейший фактор, который определяет множество  общественных процессов, причем терроризм не только военный, не только политический, не только экономический, но и духовный. Сейчас люди как никогда открыты к тому, чтобы применять любые средства, когда они хотят достичь какой бы то ни было своей индивидуальной цели.

Это то, что существенно отличает современное общество от, скажем, общества начала XX века, когда считалось, что нравственные нормы - это что-то само собой разумеющееся, что они вот-вот должны победить во всем мире, что все человечество только и мечтает о том, чтобы эти нормы усвоить. У Ганди, у Бердяева еще есть этот пафос этического взгляда на социальные проблемы. Но мне кажется, что с середины XX века, особенно с изобретением всяких современных средств массового уничтожения, а также со все большей тотальностью принципов власти, нравственный подход к социальным вопросам просто перестал что-то значить.

Индивидуализация общества, на мой взгляд, сейчас также крайне возросла.  Но при этом нет не только личностной и личной ответственности, но часто и индивидуальной. Но ведь тогда нет и общества. Есть просто компактно живущие группы людей, которые могут создавать мегаполис, или какое-нибудь государство, или союз государств. Полагаю, что в связи с этим небезынтересно было бы подумать, почему именно сейчас реализовалась старая идея Соединенных Штатов Европы.

С другой стороны, в церкви мы видим ужасающую расцерковленнось церковного общества. Церковь сама не воцерковлена! Церковь не воцерковляет как никогда прежде! Раньше, когда был еще жив константиновский период церковной истории, церковь и государство были очень близки, при всех взаимных компромиссах. Можно было подумать, что церковь воцерковляет, и приход воцерковляет, и монастырь воцерковляет, и епископ делает все для того, чтобы это стало реальностью. А сейчас этого сказать нельзя и не потому, что все епископы какие-то уж совсем невежды, или крайние грешники, или совсем равнодушные стяжатели. Все это может быть, но этого может и не быть. И картина при этом мало меняется. Вот в чем беда.

Так вот, мне иногда становится страшно, когда я вижу, что и государство, и общество, может быть, иногда даже хотели бы иметь реальные и взаимополезные отношения с церковью, да им не с кем иметь эти отношения. С кем им вести диалог? Я думаю, что сейчас проблем в самой церкви нисколько не меньше, если не больше, чем в обществе. Общество из некоторого единства, построенного пусть, может быть, не из самого прочного материала, превратилась в груду песка. Но то же самое мы видим и в церкви. Это тоже некая груда песка. Песок может войти в состав стекла или глины и тогда дать прекрасную форму, но если это только совокупность песчинок, тогда опереться не на что. Вот это мне кажется самым главным: не на кого, не на что опираться. До сих пор у нас никто не представляет общество, и никто не представляет церковь! Но для церкви это бoльшая проблема, чем для общества. Для общества это очень плохо, но для церкви это просто трагедия, это просто катастрофа. Всем известно, что личностность, личность церковна, а церковь личностна - это незыблемый принцип церковности, церковной жизни. Но в том-то и дело, что мы редко встречаемся с личностностью в церкви, а следовательно, мы редко встречаемся и с церковностью. А отсюда и всесторонний кризис в церковной жизни, и в приходах, и в миссии, и в образовании, и в работе с детьми, и в аскетике, и в этике, и в молитве, и часто в таинствах. За что мы не возьмемся, мы везде встречаемся с какими-то очень серьезными извращениями и проблемами.

Это вещи, которые меня очень волнуют и к которым часто приходится мысленно возвращаться и духовно за них болеть. Мы все члены общества, мы все члены церкви. И прежде всего мы должны установить диалог внутри, в своем сердце. Что значит диалог внутри человека? Это не растворение личности, а гармония как некое единство жизни любого верующего человека в качестве члена церкви и члена общества. Но этого часто нет. Даже благочестивые церковные люди нередко повторяют ошибку, давно известную из истории: они снимают с себя ответственность за общество, за мир Божий. С другой стороны, очень часто современные верующие люди подспудно ориентируются исключительно на секуляристские модели в жизни - и в мысли, и в поведении они исходят совершенно из мирских позиций, используют мирские критерии, и даже думают при этом о церкви, ложно полагая, что этим приносят пользу церкви, умиротворяя и располагая к себе общество и госудство.

Конечно, Сергей Сергеевич здесь прекрасный пример. Он хорошо знал, что диалог возможен только тогда, когда есть стройная система внутренних ценностей и целей и когда человеку есть что сказать, т.е. когда у тебя есть нечто твое - такое, чего нет у других, но в чем нуждаются другие или хотя бы чувствуют или предчувствуют эту потребность. Почему он так рано стал таким, как сейчас бы сказали, культовым человеком в ученом мире? Да просто потому, что он отвечал на потребности интеллигентного общества. Например, всех покоряло его знание иностранных языков, древних языков. Он мог мыслить на них, он мог при хорошей памяти цитировать огромные куски на языке оригинала.  И людей это потрясало. Они могли не понимать того, о чем он говорит. Но им приятно было находиться в этом пространстве, потому что они понимали, что у них этого нет. Поэтому его читали, поэтому его лекции собирали массу людей, из которых, безусловно, подавляющее большинство не обладало компетентностью для восприятия его мыслей.

Чтобы диалог был, нужно и еще одно: чтобы был избыток сердца, что является в наше время безусловной проблемой и для общества, и для церкви. В древности этой проблемы церковь не имела. Более того, в церкви на самом деле всегда был и есть этот избыток. И то, что происходит сейчас, объясняется только нецерковностью так называемых представителей церкви.  Им нечего сказать, они говорят более или менее интересно тогда, когда им уже заранее написаны доклады и только тогда, когда они хорошо знают ту политику, которую они должны в данном случае вести, когда они выполняют какую-то политическую или какую-то подобную функцию. В этом кроется причина резкого падения авторитета церкви - те, кто, может быть, сами за душой  ничего не имеют, хорошо чувствуют, что им "нечего ловить" с людьми, которые так разговаривают, так говорят с обществом, так говорят друг с другом, так говорят с другими людьми, другими народами, другими религиями и т.д.

Есть еще одно условие диалога. Слово должно быть со властью, оно должно обладать внутренней энергией, оно должно быть потенциальной пружиной, которая бы двигала жизнь. И диалог успешен только тогда, когда это есть - когда слово говорится со властью, говорится от избытка сердца и когда оно несет нечто уникальное, когда его содержанием являются ценности, духи и смыслы, одинаково важные для обеих сторон. Но много ли мы насчитаем людей, способных сказать такое слово? Их единицы. В этом я вижу основную проблему.

Решение этой проблемы - это, к слову сказать, и есть задача нашей конференции, задача каждого из нас, задача церкви и задача общества. Это то, без чего современный мир задыхается, как в душегубке. Он действительно попал в какую-то душную комнату, где вроде все есть, но где нечем дышать. Ему хочется быстрее сбежать от самого себя. Это очень опасная ситуация, она может привести к взрыву, она может привести к саморазрушению как церкви, так и общества. Одно дело - церковь разрушали, другое дело - она сама себя разрушает. Одно дело - общество разрушалось идеологией, скажем, партийной, коммунистической, другое дело - общество себя разрушает. Вот в этом я вижу основную опасность и основную проблему сейчас. Меня это очень волнует, и у меня есть для этого еще особые основания, т.к. я все-таки профессионально соединяю в себе оба начала, будучи политэкономом и экономистом, то есть специалистом по общественному устройству, общественным ценностям и общественной политике, с одной стороны - с другой стороны, будучи священником и духовным попечителем братства, ректором православного института. И о том, и о другом мне приходится думать уже многие десятилетия. Я в советское время пришел в церковь и к вере именно потому, что увидел: нашему обществу нечего сказать. И я нашел эту потенцию - слова со властью - в церкви, но не благодаря людям, вот что плохо. У меня не было ни одного проводника к Богу и в Церковь, я их потом сам искал как духовных учителей, и я их нашел, но ведь это были единицы в то время. Боюсь, что сейчас их еще меньше.

Могу сказать, что все мои духовные учителя были примерами воплощения диалога церкви и общества. Отец Всеволод Шпиллер, безусловно, вдохновлялся таким диалогом. Не случайно он в довоенной Болгарии был министром, крупным государственным чиновником по культам, по церковно-общественным и церковно-государственным отношениям. То же самое и отец Виталий Боровой. Или, скажем, отец Иоанн Крестьянкин. Он не был человеком, который устраивает диалог церкви и общества в целом, но он очень активно общался со всеми людьми, к нему приходящими, и в некотором смысле он был сам "путем" этого диалога, так же, как и отец Таврион, хотя они и очень по-разному существовали, находились часто на совсем разных позициях. Отец Александр Мень, безусловно, об этом думал, не случайно он был очень близок к диссидентам, к диссидентскому движению, и церковно-диссидентскому движению особенно.

Из моих светских учителей я могу назвать еще только одного человека, или одного-двух из так называемого "кружка Щедровицкого", куда входил О.И. Геннисаретский. Это тоже люди церковно-общественного диалога. К сожалению, за те тридцать лет, что я их знаю, - а это целое поколение, даже несколько больше - ничего не изменилось. Кто был, тот и остался. Но они доживают свой век или дожили его, а на смену им никто не приходит, вот что страшно.

Я думаю, что и для нашего братства это большая проблема, потому что, с одной стороны, у нас братство, которое носит ярко выраженный лаический характер, церковно-народный характер, где люди живут и в обществе, и в государстве, и сами при этом что-то делают - кто-то более, кто-то менее удачно, это уж кто как. Но люди часто не соотносят это со своей духовной жизнью, и даже со своей братской - церковной и общинной жизнью. Они относятся к общинно-братской жизни как к своей семье, о которой привыкли думать: мой дом - моя крепость. Они совершенно не чувствуют, что церковь должна быть в мире сем, но не от мира сего. И мы как часть церкви тоже должны применить к себе этот принцип. Поэтому часто у членов братства нет никакой общественной позиции. Это же чувствуется. Что бы люди ни говорили, они же должны проявлять свою позицию. Во-первых, она должна быть, во-вторых, ее надо проявить. Правильно Сергей Сергеевич спрашивал: почему сейчас люди молчат? Я уж не говорю про то, что нет откликов, скажем, в нашей газете на какие-то важные церковные и общественные события. Ведь никто не пишет на эту тему, кроме двух-трех человек, тех, кто вроде бы и должен это делать, кто, хотя бы неформально, чувствует эту свою обязанность. Я считаю, что в этом как раз проявляется секуляризованность многих членов нашего братства, их еще не преодоленная раздвоенность на внешнюю и внутреннюю жизнь. И что бы люди ни делали, пусть они хоть каждые пять минут становятся на молитву, и хоть каждые десять минут причащаются, это ничего не даст, пока есть такое раздвоение.

И я посоветовал бы всем будущим участникам конференции подумать на эту тему исходя из своего личного опыта и своих личных проблем и желания их разрешить. Таким образом будет создаваться тот потенциал, то слово, которое сможет зазвучать со властью и вовремя и которое будет обращено не в воздух, а от живого сердца к живому сердцу. Тогда оно будет наполнено духом и смыслом. А что еще нужно для таких конференций? Это уже верх мечтаний.

КИФА №7-8(22-23) июль-август 2004 года