Не только о литературе…Как бы мы ни относились к литературе, как бы мы ни понимали ее природу и задачи, трудно не согласиться с классиком: почти любая эпоха оставляет нам в наследство хотя бы «два-три романа, в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно...». От 20-летнего постсоветского периода на моей полке осели три книги, что-то говорящие моему уму и сердцу о времени, о поколении, обо мне самой. Признавая, что выбор мой ограничен и субъективен, все же дерзну поделиться своими наблюдениями. Книга Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» была написала в 1994 году, но абсолютным бестселлером стала в 2000-е годы. Автор - мой ровесник - пишет о том самом советском детстве, которое досталось и на мою долю. Внешних признаков эпохи как будто немного: шерстяные колготки, программа «Время», первые кассетные магнитофоны... Но за комичными в своей гипертрофированности сценами начала романа вдруг разворачивается целая трагедия духовной жизни поколений, наследующих друг от друга нераскаянный и неизжитый исторический опыт. Второклассник Саша Савельев живет с дедушкой и бабушкой, маме разрешается только иногда навещать его. Бабушка держит в страхе всю семью как угрозами физической расправы, так и энергией крепкого слова - «гады», «сволочи», «идиоты» буквально не сходят у нее с языка. Она живет с ощущением, что все, кто ее окружают, включая мужа, дочь, внука, - предатели. Материальный мир грозит микробами, грибками, всяческими инфекциями. Бабушка заставляет Сашу на словах отрекаться от матери и даже смеяться, наблюдая, как маму обливают супом. Однако постепенно сквозь облик монстра, превратившего жизнь своих ближних в настоящую зону, начинает просвечивать страдающее лицо человека, который уже не может отличить любовь от ненависти, правду от лжи, красоту от безобразия. «Жизнь меня такой сделала», - жалуется бабушка, а мы получаем возможность по крупицам воссоздать эту изломанную жизнь. В 1930-е гг. - секретарша в прокуратуре в Киеве; замужество без любви, переезд в Москву; война и эвакуация, полуголодная жизнь в подвале, смерть ребенка, физическая болезнь, психбольница - навязанный советской историей опыт ненависти, страдания, страха. «Тридцать лет назад у нее мания преследования была. Написала письмо какое-то на Лубянку и начала: «Меня посадят, меня заберут». Дочь в шкаф прятала. Шубу новую я ей подарил, в клочки изорвала. Духов флакон «Шанели» разбила. Говорит - соседка будет завидовать, напишет донос». Бабушка хочет спасти внука от страшного мира и в то же время невольно наделяет его внутренним опытом страха и ненависти. В запуганном и залеченном внуке сосредоточена вся сила ее любви и весь смысл ее жизни: когда мать забирает Сашу к себе, бабушка просто умирает. Завершается роман главой «Хроники Раздолбая», сюжетно как будто не связанной с остальным повествованием. Санаев как бы ставит диагноз своему и, следовательно, моему поколению: болезнь бабушки не уходит, не испаряется в воздухе, хотя и принимает в жизни внука новые формы. Опыт страха, недоверия к людям и миру порождает «хроническое неумение думать о других» и полное безволие, жизненную апатию. «Везде, где требовалось усилие, умирало желание». Читая последнюю главу романа Санаева, я невольно вспоминала своих спившихся одноклассников, и более стойких, но также не избежавших лермонтовского - «и жизнь уж нас томит, как долгий путь без цели, как пир на празднике чужом...». В 1996 году увидел свет роман Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота». Петр Пустота, главный герой романа, также как и герой Санаева, «принадлежит к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социо-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой». Герой живет сразу в двух исторических эпохах, совсем не случайно «запараллеленных» в романном пространстве: в постреволюционном Петрограде он поэт-декадент, в постсоветской Москве - сумасшедший, считающий себя единственным наследником великих философов прошлого. Петр Пустота оказывается героем, уцелевшим после духовной и нравственной селекции XX века, сохранившим свое внутреннее пространство. Он, действительно, выше своих сверстников, устремившихся «к таким объектам, как... ну, скажем, кожаная куртка, роскошный автомобиль и так далее», «в отваге жизненного подвига». Но суть этого подвига - уход во внутреннюю Монголию, освобождение в сознании и от сознания, обретение ПУСТОТЫ. Пелевин замечательно демонстрирует как на смену мифам и идеологемам советского времени приходят мифы и идеологемы постсоветского времени, воплощающиеся в «товарищах» главного героя по сумасшедшему дому. Что ждет Россию: «жених-спаситель», грядущий с Запада, в образе Арнольда Шварцнегера? «Алхимический брак» с Востоком? Православно-фундаменталистская идеология новых «братков»? Но из сумасшедшего дома удается выйти только Петру Пустоте, принимающему радикальное решение: если игра меняет декорации, а условия остаются прежними, остается только одно - отказаться от этих условий. Но тот ментальный прыжок в пустоту, который так красиво осуществляется героем романа, на практике, в жизни многих моих знакомых, обернулся наркотиками и самоубийствами... Одна моя ученица, в 1993 году заканчивавшая 10-й класс и вступавшая в «большую жизнь», написала следующие «жизнерадостные» строки: Увы, увы! Все оказалось проще, И занавес спускается опять Над бутафорской соловьиной рощей, В которую ходили мы гулять... Увы, увы! Все оказалось проще, Чем мы мечтали, чем хотели мы. И только ветер волосы полощет, Влетая в стены мировой тюрьмы... В том же 1993-м, после расстрела Белого дома, другой мой знакомый перестал читать Солженицына, потеряв надежду на то, что ему доведется строить новую Россию. При всей положительной семантике, которой ПУСТОТА наделяется в дзен-буддистском романе Пелевина, нельзя не признать, что в реальности нашей жизни изгнание «советского» беса открыло «пустое» пространство для семи злейших. И наконец - Захар Прилепин «Санькя», роман 2006 года, написанный национал-большевиком о национал-большевике. Автора, видимо, в силу его обитания в Нижнем Новгороде, называют «новым Горьким», а его роман - манифестом новых революционеров, эдаким «Как закалялась сталь» нашей эпохи. Саша Тишин, главный герой романа, не страдает ни патологической апатией, ни побегами во внутреннюю Монголию, он четко знает, чего он хочет и какое дело делает... Имя этому новому делу и новому смыслу, родившемуся из пустоты, - РЕВОЛЮЦИЯ. Спокойно, без поз и истерик, отдает он свои силы и свою жизнь тому, что он считает благом России, ее освобождением. Санькя - по мнению критиков - бесспорный герой нашего времени: «Хороший добрый человек с огромной силой протеста и ненависти», «простой русский парень с неутраченной жаждой справедливости» (В.Елистратов). Но как же узнаваем это героический максимализм русских революционеров - героев Некрасова, Чернышевского, Горького... Суров ты был, ты в молодые годы Умел рассудку страсти подчинять. Учил ты жить для славы, для свободы, Но более учил ты умирать... Здесь и привычное деление на «своих» и «чужих», при котором «чужие» (власть, менты), как бы сразу наделены качеством антропологической неполноценности: «милиционеры с тяжелыми, бордовыми от раздражения лицами», «усатые подполковники, под бушлатами которых угадывались обильные животы». Здесь и умение договориться со своим внутренним голосом, убедить его помолчать, не мешая воплощению великой цели... И однозначные определения, позволяющие четко прочерчивать свой жизненный путь, не мучаясь необходимостью каждый день заново решать задачу исторического самостояния: «Гадкое, нечестное и неумное государство, умерщвляющее слабых, давшее свободу подлым и пошлым, - отчего было терпеть его? К чему было жить в нем, ежеминутно предающим самое себя и каждого своего гражданина?» Саша - один из тех, кто «взялись держать ответ за всех - в то время, когда это стало дурным тоном: отвечать за кого-то помимо самого себя». Безусловно, чтобы взять эту ответственность, нужны энергия и мужество, которых Саше и его соратникам по партии не занимать. Но, видимо, нужно и еще что-то... «Мы не лучше наших отцов, - говорил Сергей Сергеевич Аверинцев, - но мы опытнее». Можно сделать вид, что мы отбрасываем этот опыт и начинаем писать историю с чистого листа. Можно слепо наследовать этот опыт, самозабвенно наступая на те же грабли (второе часто напрямую следует из первого). А можно... Век мой, зверь мой - кто сумеет Заглянуть в твои зрачки, И своею кровью склеит Двух столетий позвонки?.. Может быть, размышляют герои романа Прилепина «русский человек вообще не склонен к покаянию» и «хорошо, что не склонен, а то бы его переломало всего». А может быть, хочется добавить от себя, и хорошо - чтобы «переломало»... Юлия БАЛАКШИНА Информационная служба Преображенского братства |
