В ЧЕМ РЕАЛЬНОСТЬ ЦЕРКВИ?

Ко Дню рождения Церкви, который всегда празднуется на Троицу, мы публикуем материалы круглого стола, прошедшего в Санкт-Петербурге 2 марта 2006 г.

 Юлия Валентиновна Балакшина, ведущая круглого стола, преподаватель Педагогического университета им. А.И. Герцена, кандидат филологических наук (Санкт-Петербург):

Тема нашего круглого стола взята из «Дневников» о. Александра Шмемана. В записи от 20 декабря 1974 года у него есть такая строчка «Но в чем же реальность Церкви?» Буквально на той же странице есть рассуждение, которое я сейчас прочту. В нем содержатся вопросы, которые мы собираемся сегодня обсуждать.

 «Церковь живет не «церковью», не «религиозной редукцией» (организация, клерикализм  и т.д.) и не «миром» (тут неизбежна identity (англ. идентичность - ред.) - национальная обычно, а если нет - то какая угодно: этническая, «духовная», иконная), а Царством. Она есть - таинство Царства. И вопрос только в том - с одной стороны: почему христиане это забыли и это «выдохлось», а с другой: можно ли к этому опыту вернуться».

Первый вопрос можно, наверное, поставить так: какие из проблем церковной жизни, названные в «Дневниках» о. Александром Шмеманом, представляются вам сейчас для церкви наиболее актуальными?

Проф.-прот. Георгий Митрофанов (Санкт-Петербург):

Чтобы не пересказывать Дневник, я позволю себе несколько цитат, в которых о. Александр достаточно четко по пунктам формулирует эти проблемы. Я не могу сказать, что согласен со всем этим реестром проблем, но, на мой взгляд, здесь есть, о чем подумать:

«Главная же трудность здесь в том, что трагизм и падение по-настоящему не в грехах людей (этого не отрицают...), а укоренен, гнездится в тех явлениях, которые принято считать, в которые принято верить как именно в саму сущность Православия, его вечную ценность и истину. Это, во-первых, какое-то «бабье» благочестие, пропитанное «умилением» и «суеверием» и потому абсолютно непромокаемое никакой культуре. Стихийная сила этого благочестия, которым можно жить как чем-то совершенно самодовлеющим, вне какого бы то ни было отношения ко Христу и к Евангелию, к миру, к жизни... Тут все слова «жижеют», наполняются какой-то водою, перестают что-либо означать. Это «благочестие» и есть то, что вернуло христианству «языческое» измерение, растворило в религиозной чувственности. Оно и Христа мерит собою, делает Его - символом самого себя... Это, во-вторых, гностический уклон самой веры, начавшийся уже у Отцов (приражение эллинизма) и расцветший в позднем богословии (западный интеллектуализм). Это, в-третьих, в этом благочестии и этом богословии укорененный дуализм, заменивший в церковном подходе к миру изначальный эсхатологизм. Это, в-четвертых, сдача Православия - национализму в его худшей языческой (кровной) и якобинской (государственно-авторитарной негативной) сущности.

Этот сплав и выдается за «чистое Православие», и всякое отступление от него или хотя бы попытка в нем разобраться обличаются немедленно как «ересь» (с. 109).

Вот это, на мой взгляд, одна из самых резких формулировок о. Александра, перечисление именно тех проблем, которые, с его точки зрения, являются в православной церковной жизни актуальными. И еще короткая цитата, просто перечень:
- «номинализм» (все эти «Антиохии», «Александрии» и пр.);
- литургический слепой консерватизм;
- культ «прошлого»;
- богословская возня почти исключительно с Отцами;
- апокалиптизм;
- ненависть к современному миру (а не к «миру сему»);
- эмоционализм;
- культ «внешнего» (бород, ряс, «стиля»). (с. 547)

 Думаю, что с постановкой каких-то из этих проблем можно не согласиться. Но в целом, на мой взгляд, здесь о. Александром обозначено то, что может стать темой отдельного круглого стола, а не только одним из вопросов нашего. Напомню, что, будучи историком, я опираюсь на первоисточники, а первоисточник для нашего круглого стола - «Дневники» о. Александра. И я приведу еще одну цитату, которая важна для меня и для многих из тех, кто так или иначе грешит одним из главных искушений православной церковной жизни - историзмом, который в конечном итоге обращается в антиисторизм, о чем пишет о. Александр: «богословской предпосылкой изучения истории Церкви должно быть как раз освобождение истории Церкви от ее священного абсолютизирования. Между тем как изучение это, сосредоточенное уже давно на Церкви в себе, а не на соотношении ее с миром, культурой и т.д.» Эта мысль проходит через Дневник в разных контекстах, и это очень важно.

Действительно, многие проблемы современной церковной жизни, в частности, в нашей стране, можно объяснить именно тем, что мы пребывали в ощущении, что когда-то в истории Византии ли, Руси ли, домонгольской Руси, московской Руси, или императорской России (это мое личное искушение, я связывал это именно с имперским периодом) - состоялся великий синтез Церкви и истории, что в какой-то  исторический период Церковь реализовала себя в полноте. А раз это состоялось, то церковное возрождение должно представлять собой по существу реанимирование этого конкретного исторического отрезка в истории Церкви. И по сути дела наше церковное возрождение сейчас представляет собой конгломерат такого реанимирования разных типов византийского или русского Православия: кто-то реанимирует Московское Православие, кто-то Петербургское, кто-то Византийское, кто-то Киевское. И здесь возникает очень важная проблема: действительно, за подобного рода подходом к церковной жизни стоит верное чувствование того, что Церковь выразила себя в истории через историю, понять Церковь вне истории невозможно. И сам о. Александр оставался всегда как ученый историком в своем подходе даже к богословским проблемам, но именно благодаря тому, что он был историком, он почувствовал, что этот замкнутый на истории как самодовлеющий теме Православия подход выводит Православие из истории.

На самом деле Церковь не состоялась ни в один из этих периодов. Церковь в полной мере состоится лишь в конце истории, а те или иные исторические периоды в истории Церкви, может быть, отображали, с одной стороны, те или иные достоинства Церкви, с другой стороны, те или иные ее искушения. Т.о. привязанность к истории лишает православную церковь подлинного историзма. Т.е. мы постоянно обращены в прошлое, пытаемся перенести это прошлое в настоящее, и через это прошлое понять будущее, а между тем современная жизнь общества, не «мира сего», а мира, который окружает нас, ждет нашего слова, происходит совершенно в другой плоскости. Мы не чувствуем этой жизни, а значит, выпадаем из истории во имя истории.

Вот это та проблема, к которой, как мне кажется, сводятся те частные проблемы, с перечисления которых я начал цитирование Дневника о. Александра Шмемана.

Никита Алексеевич Струве, профессор университета Нантер, главный редактор журнала «Вестник РХД» (Париж):

Я думаю, ключ к проблеме Церкви вообще, а не в сегодняшнем дне только - объективация Духа, говоря языком Бердяева.

Церковь есть Дух, Дух и Свобода. Всякая объективация задает границы Духу и Свободе. И когда это принимается как должное, что естественно, то это проблема церкви как института - и, наоборот, чего-то, что максимально не институт. Все проблемы рождаются, когда институт заменяет основное в Церкви. И эти проблемы всегда будут свойственны Церкви, ибо основаны на антиномии, которая заложена в Ее существе. Как раз вся сила Дневника о. Александра заключается в том, что он эту объективацию Духа, объективацию Церкви чувствует до предела и страдает от этого.

Я только что вернулся из Ярославской епархии, где очень ясно почувствовал, насколько давит груз истории, при том, что эта история оборвалась, и дух, который вдохновлял историю, оборвался. Насколько это груз давящий, почти что не позволяющий дышать, ощущают очень многие. Эта проблема поставлена не на сегодняшний день, а на все дни.

Вы говорите, что Церковь исполнится в конце времен. Но в конце времен наоборот, «будет ли еще вера на Земле?» - говорит Спаситель. Я не думаю, что мы идем к исполнению Церкви. Церковь находится в вечном кризисе в смысле суда. Она исполнится всем тем, что в ней было от Духа и Свободы, не в конце времен, а по ту сторону времени.

 Прот. Александр Сорокин (Санкт-Петербург):

В этом плане мне запали в душу многие цитаты, но, может быть, одна из самых ярких - «Ранние христиане: Тело Его на престоле, потому что Он среди них. Теперешние христиане: Христос тут, потому что Его Тело на престоле» (с. 67). Это очень точный диагноз того, что происходит или произошло. Действительно, Евхаристия стала некоей самостоятельно существующей реальностью, облекая которую в определенную форму в виде последования Литургии, можно сохранить хотя бы какие-то проблески Духа и жизни в этом Духе.

И в этом случае Тело Христово, лежащее на престоле, является тем объективно существующим или пресуществляющимся моментом, от которого мы питаемся как от имеющегося Источника. Тогда как о. Александр настаивает на том, что изначально сама по себе жизнь во Святом Духе в Церкви выражалась в том, что этот хлеб становился Телом и причастие - это свидетельство наше в едином Духе.

 Прот. Владимир Федоров (Санкт-Петербург):

Книга эта для меня, конечно, откровение. С одной стороны, невероятно остро, пронзительно ставятся какие-то вопросы, с другой стороны, это всё уже написано о. Александром, только другими словами. Я представляю себе человека неготового, не знакомого с книгами о. Александра - для него эта встреча с пророческим словом почти на любой странице может быть и шоком. Но подготовленный читатель проникнет значительно глубже в суть этих записей, и православие засияет для него еще более гармоничным, богатым, требующим религиозного вкуса. Не хотелось бы сейчас приводить какие-то цитаты. Всё это вместе для меня ложится в такую тему: главная трагедия нашего общества сегодня - это подмена веры идеологией. В «Дневниках» об этом прямо, кажется, не говорится, но, тем не менее, это одна из основных линий. В этом смысле это, я бы сказал, антибольшевистская книга. Потому что для православия действительно очень опасны подмена веры идеологией и возрождающийся ныне в России большевизм, когда поиск врагов, поиск ересей заменяет радость церковной жизни и саму церковную жизнь.

 Нина Ивановна Попова, директор музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме (Санкт-Петербург):

Я должна сказать, что эта книга очень много для меня значит, она как своего рода исполнение давнего желания обрести духовного отца. Здесь самое, может быть, важное для меня утверждение (с. 57): «культура и богословие эсхатологичны по самой своей природе». Для меня это очень дорогое определение, потому что это выход из существующего ныне отторжения церкви от культуры, вернее сказать, их параллельного сосуществования. Я думаю, что для о. Александра была абсолютно органична жизнь в русской культуре. Не случайно так легко тексты Мандельштама и Ахматовой присутствуют на страницах его дневников. В 1966 г. буквально через два месяца после смерти Ахматовой о. Александр написал лучшие слова об Ахматовой. Это такое  глубокое определение смысла её творчества, которого я за прошедшие 40 лет после ее смерти  (это при том, что он не литературовед, как он сам говорит) ни в каких литературоведческих работах не встречала. Текст о. Александра заставляет размышлять, вести анализ поэтического текста,  находить сердцевину ахматовского мира... И это очень важная вещь для меня: я на страницах дневников о. Александра  нахожу выход к проблемам литературы и культуры. В этом смысле они «подпитывают».

Я, конечно, не церковный человек, но я человек, который общается с людьми и занимается своего рода жизнестроительством в этом музее, имея в виду создание определенных отношений прежде всего с теми людьми, с которыми мы вместе работаем, которые точно так же читают Ахматову, как перед этим читали Пушкина. То есть с людьми, профессионально занимающимися историей русской культуры; одни из них могут быть религиозными и церковными людьми, другие - атеистами. Разные люди и по взглядам, и по возрасту, и по своему опыту. Нужно находить какой-то принцип, стиль отношений с этими людьми, жизнь которых соответствовала бы их занятию русской культурой, которая эсхатологически равна религии. Это очень трудно, я знаю разные крайности в создании стилистики таких отношений в учреждениях культуры. Иногда можно сказать: «Люди, с которыми я вместе работаю, - моя семья». Это частично так, но вместе с тем я же знаю, что  это не моя семья. Это всё-таки очень разные люди, я не буду и не должна прикидываться и играть роль  родной матери. Иначе это приведет в тупик. С другой стороны, если сохранять только формальные административные принципы отношений с людьми, тогда это будет противоречить духу и смыслу того, чем мы занимаемся - историей культуры, в основе которой интерес и уважение к жизни отдельного человека. В книге о. Александра я нахожу его размышления о принципах такого жизнестроительства, частично совпадающие с тем, что  существует  в опыте моей собственной жизни.

Я не скажу, что я теперь уже знаю какой-то окончательный результат подобных размышлений. По-прежнему идет процесс раздумий, ответ находится, в том числе и благодаря таким книгам. Благодаря тому, что есть Ахматова, благодаря тому, что к ней, к её вере и к сущности ее жизни продираешься и начинаешь что-то понимать, что и заставляет складывать стиль отношений внутри того, что называется музеем.

 Еще  мне очень дорого в Дневниках о. Александра живое ощущение веры, того, что Христос среди нас. Я помню, как в Германии, когда я жила  в семье эмигрантов первого поколения, в доме  Киры Николаевны Сперанской (она умерла 10 лет тому назад), она мне говорила: «Знаешь, я думаю о Христе, и у меня вот здесь, - и клала руку на левую половину груди, - мне здесь тепло». Это было лет 15 тому назад. Знаете, мне очень хотелось это пережить, я этого не понимала - как это может быть здесь тепло?  Но вот в Дневниках о. Александра есть такое живое ощущение веры, от которой тепло на сердце. И я ему  за это очень благодарна. Для меня это книга, которая останется навсегда, это моя книга.

Ю.В. Балакшина:

Спасибо, Нина Ивановна. Я думаю, что Ваше слово очень важно, потому что может возникнуть ощущение, что мы говорим только о внутрицерковных проблемах, как бы только для людей, погруженных во всё это. И то, что это вдохновляет Вас как человека, может быть, не живущего этими внутрицерковными проблемами, это очень ценно. Спасибо вам.

 Прот. Вейкко Пурмонен (настоятель Хельсинского прихода, Финляндская православная церковь):

Постараюсь сказать что-нибудь на русском языке о лично знакомом мне давно о. Александре Шмемане. В 1968 году я закончил Свято-Владимирскую семинарию, и потом довольно часто встречал его на разных собраниях, два раза он был в Финляндии, читал лекции для нашего духовенства. Думаю, что в его преподавании самое главное было литургическое возрождение Православной церкви, именно евхаристическое возрождение. Это действительно центр его мышления, преподавания. Ему чуждо было чисто теоретическое академическое богословие. Его основа богословия - молитва, именно погружение, и евхаристия. Может быть, поэтому, например, он имел довольно большой конфликт с о. Георгием Флоровским, который представлял более научный, академический подход. Конечно, для них обоих евхаристическая экклезиология была в центре богословия.

Но существует определённая разница: у о. Александра личный литургический опыт - это основа всего: его мышления, его богословия. Он говорил о деклерикализации богословия и богословского образования. В православной церкви думают, что богословие прежде всего для епископов, и верующий народ с этим не связан. Но это неправильно, богословие для всех и каждый христианин, каждый верующий, каждый, кто молится, богослов. Надо быть богословом. Еще один аспект всегда был в его учении - забота о судьбе православной церкви России и русской культуре, русской философии, русском богословии. Это всегда был фундаментальный вопрос. Надо сказать, что он был сильным антикоммунистом, антимарксистом, антибольшевиком, как кто-то здесь сказал. Я помню, когда он в Финляндии был в первый раз в 1975-м и потом в 1978-м году, он жалел, что в Финляндию мог приехать, а в Россию - нет. Это была трагедия. Он любил Русскую церковь, историю, был знатоком русской культуры, истории, богословия. Но сам никогда не мог сюда приехать.

Александр Анатольевич Буров, редактор газеты «Кифа» (Санкт-Петербург):

Не хотелось бы добавлять к реестру названных проблем церковной жизни еще что-то из очевидных трудностей. Остановлюсь только на одной, как мне представляется, глубинной проблеме. Она не всегда явно формулируется в Дневнике, но чувствуется с первых страниц. Это не только личная проблема о. Александра, но и проблема жизни церкви в целом - одиночество. Собственно,  одиночество и вызвало появление этих дневников. О. Александр вел их не всю жизнь - только в юности, во время кризиса. И затем вот - в последнее десятилетие своей жизни.

Понятно, что это было время, когда ушла из жизни первая эмиграция, которая была его родной средой. С третьей эмиграцией у него были довольно сложные отношения. Но, мне кажется, что проблема глубже. Наверное, не случайно половина участников нашего круглого стола - священники. И, по отзывам читателей из Москвы и Петербурга, известно, что наиболее активно читают эту книгу именно священнослужители. Хотя, одиночество, конечно, проблема не только духовенства. Почти фатальная разобщенность православных - это печальный факт нашей сегодняшней жизни.

Я позволю себе вернуться к теме нашего круглого стола - в чем же реальность церкви? О. Александр об этом пишет на с. 281. «Во-первых, это особое видение Бога и человека, во-вторых, это таинство в самом глубоком смысле слова». Вот к этому «видению» я бы хотел, как говорят молодые люди, «прицепиться», оно для характеристики о. Александра очень важно, почти определяюще. Он, прежде всего, человек видения, созерцания, наблюдения. Эти Дневники вызывают, между прочим, и восхищение невероятной наблюдательностью автора: как много он замечает в самых разных явлениях - литературе, политике, искусстве, церковной жизни - и как тонко. Эта наблюдательность возвращает читателю вкус к истории - какие-то вещи, которые раньше существовали в сознании отвлеченно, как  газетные штампы, вдруг оживают как нечто реальное. И так же о. Александр возвращает своим читателям вкус к церковной жизни. Но «оборотная сторона» этой внимательности, наблюдательности, созерцательности - некоторое дистанцирование, некоторая отстранённость. Как пишет о. Александр: «чувство полного одиночества среди будто бы единомышленников» (с. 34). При этом он предельно честен по отношению к себе, он и себя видит так же ясно, как и окружающий мир.

И эта катастрофическая нехватка общения, которая, может быть, оказалось для него лично роковой - почему он так рано и сгорел - мне представляется наиболее существенной проблемой церковной жизни затронутой в Дневниках. Даже более существенной, чем проблемы смысла, клерикализации и т.п. Не случайно о. Александр предупреждал о том, что выветривание связанного с общением эсхатологического духа, из жизни церкви не просто преодолеть. Нельзя просто что-то сделать, например, просто открыть царские врата или начать гласно читать литургические молитвы, и ожидать, что этот дух тут же вернётся. Есть еще что-то более важное.

Мучительная раздвоенность, о которой о. Александр пишет в Дневниках, проявляется и в контрасте между содержанием его последних трудов и этих Дневников. С одной стороны, его «Евхаристия» - это созерцание, опять же видение, совершенно иконического, идеального образа церкви. С другой -  одиночество, проступающее в Дневниках, кризис общения. Это, на мой взгляд, не только личная трагедия, но во многом и общая трагедия современного православия, даже, думаю, и христианства в целом.

 Свящ. Виктор Максимовский (Финляндская православная церковь):

Моё отношение к выходу из печати этих Дневников и к ним самим неоднозначно. Когда на обложке видишь имя отца Александра Шмемана, психологически у многих возникает желание читать книгу как учебник, как некую оценочную книгу. Но еще хуже, если эта книга воспринимается как внешняя оценка. В интернете стало вылезать довольно много цитат из Дневников, вырванных из контекста, из собственно самого духа и стиля этой книги. Это, конечно, печалит, ведь о. Александр - живой человек в церкви, который живёт церковью, страдает церковью и ищет Церкви.

Я бы хотел повторить то, что сказал Никита Алексеевич о проблеме объективации духа. Советскому и постсоветскому человеку это известно под именем «системы». Нужно сказать, что это слово вошло в наш лексикон еще в синодальный период церковной истории, но очевидно, что эти проблемы не тогда возникли. Но чего искал о. Александр, как преодолевается эта объективация? Как  преодолевается система, т.е. ложный двойник Церкви? Воплощением духа, т.е. воплощением церкви как общения. С Кем и в Ком мы имеем общение? Может быть, для меня лично - это главный вопрос, который ставил о. Александр, который, видимо, и стоит сейчас перед церковью. Это и противостоит объективации духа - его воплощение.

Я тоже хотел бы вернуть ход нашего разговора к главной нашей теме - образу церкви, парадигме жизни церкви. Мы все хорошо помним Апостольский символ веры, в котором говорится, что Церковь есть общение святых, то есть общение служений, общение даров Духа. И вот, может быть, сегодня стоило бы нам, всем христианам и всем людям культуры - всем - искать этого. То, что выразила Нина Ивановна, скромно сказав при этом, что она - не церковный человек. Она сказала, по-моему, самую главную вещь: христианин должен помнить и исповедовать себе и ближнему: «Христос посреди нас!» И может быть, сейчас для нас нет более актуальной формулы выражения исповедания нашей веры в Церковь.

И в этой связи мне хотелось бы снова поблагодарить устроителей этого круглого стола. Мне кажется, то, что сейчас происходит, не просто собрание в память достойнейшего человека, богослова и человека Церкви. Мы всегда помним предупреждение Евангелия, что память пророков может оказаться ложной, не евангельской, не спасительной. Но здесь, по-моему, совершается общение, собирание каких-то живых крупиц, частичек, которые сам Дух Божий собирает в Церкви.

Когда я вчера услышал название темы, сразу вспомнил важный, на мой взгляд, опыт жизни Финляндской православной церкви. Хочу поделиться: в Финляндии есть такая форма работы и жизни духовенства как Союз священников. Я, когда приехал в Финляндию три года назад, сразу попал на такое собрание и спросил себя: «Возможно ли такое в России?» Вот сейчас, в современной России, в современной Русской церкви можно ли собрать священнослужителей, мирян, пригласить епископов, чтобы открыто говорить о реальных проблемах, не выдуманных, не выдернутых из истории и не спущенных «сверху»? Мне кажется, сегодня я немножко получил ответ на то свое вопрошание. Несмотря на то, что проблем действительно много, так много, что некоторые авторитетнейшие члены церкви, богословы и священники иногда позволяют себе сказать, что еще пара таких лет, и мы не будем знать, где церковь. Но вот что у нас есть возможность встречаться и говорить именно в духе общения Церкви - это большая надежда, и осуществление нашей ответственности за о. Александра, и исполнение его надежд, его ожиданий.

 Прот. Вейкко Пурмонен:

 Вопрос об исповеди. О. Александр Шмеман практиковал общие исповеди. Он делал это очень глубоким прекрасным образом, по-настоящему. Я сам участвовал в одной из них. Как сегодня в Русской церкви, возможна такая общая исповедь?

Проф.-прот. Георгий Митрофанов:

Они имеют место. Я не знаю, в какой форме о. Александр практиковал общую исповедь. У нас они, как правило, обусловлены не принципиальной позицией пастыря, не какими-то его харизматическими дарованиями, как у  Иоанна Кронштадского, а просто обстоятельствами, связанными с тем, что большое количество причастников необходимо исповедовать в рамках литургии, и физически выслушать кого бы то ни было невозможно. Поэтому читаются молитвы, произносится короткое слово и только разрешительная молитва над каждым подходящим к аналою. Вот и всё. Я думаю, что подобного рода опыт общей исповеди не менее, чем профанирующая псевдостарческая индивидуальная исповедь, дезориентирует священников именно в опыте пастырской деятельности. Потому что и такая общая исповедь, и индивидуальная часовая, которой у нас увлекаются многие молодые священники, по сути не учит их быть духовниками.

А.А. Буров:

Я хотел бы вернуться к проблеме одиночества. Я благодарен всем за то, что эта тема нашла отклик. Да, для человека такого масштаба, как о. Александр, одиночество в какой-то мере неизбежно. Кроме того, он принадлежит к той пророческой линии русской религиозно-философской и богословской мысли, которая идёт еще от Хомякова. Принадлежит очень конкретно - его преподавателем в Свято-Сергиевском институте был о. Сергий Булгаков. И как бы о. Александр от него ни отталкивался на страницах Дневников, очевидно, что его богословие - это часто просто незакавыченные цитаты из трудов о. Сергия. Это и сама постановка вопроса о Церкви как о всетаинстве, а не об отдельных таинствах в Церкви, и не раз уже упоминавшийся сегодня эсхатологизм и т.д. И о. Александр, как всякий человек пророческого склада, действительно, одинок.

Но здесь есть и другая сторона, о которой говорил о. Георгий Митрофанов и немножко Нина Ивановна. О. Георгий как бы немного «сузил» проблему, говоря об одиночестве именно священнослужителей. У неё есть этот очень важный специфический аспект - одиночество пастыря. Но в церкви это проблема не только для священнослужителей. И когда о. Георгий говорил, что «в эпоху безотцовства мы решаем проблемы соборно», у меня буквально вертелось на языке вот что: в эпоху кризиса отцовства, может быть, пришло время братства? Если братство действительно предполагает то, о чем говорил о. Георгий, это общение с братьями во Христе.

Мне кажется, что это и проблема, и где-то выход, именно восстановление в церкви духа братства, духа братского общения. Когда действительно возможно преодоление замыкания на каких-то отдельных моментах, отдельных сторонах церковной жизни, религиозной жизни, которая может быть очень богата и очень занимательна, но без общения выхолащивается.

 Ю.В. Балакшина:

Я хотела бы процитировать фрагмент Дневника, который, как мне кажется, отвечает на поставленный сейчас вопрос: «Церковь оставлена в мире, чтобы совершать Евхаристию и спасать человека, восстанавливая его евхаристичность. Но Евхаристия невозможна без церкви, т.е. без общины, знающей своё уникальное, ни к чему в мире не сводимое назначение - быть телом Христовым. Евхаристия объясняет церковь как общину, любовь ко Христу и любовь во Христа как Истину и как миссию. Другого назначения, другой цели Церкви нет, нет своей, отдельной от мира религиозной жизни».

Фото Анны Лепехиной 

КИФА №10(48) июнь 2006 года