Оправдание человека в самом бесчеловечном веке

Встреча, посвященная памяти А.И. Солженицына

20 мая в рамках цикла «Век ХХ. Личность и эпоха» в Тургеневской библиотеке в Москве состоялась встреча, посвященная памяти А.И. Солженицына. Накануне годовщины кончины писателя мы публикуем фрагменты встречи, участники которой стремились вместе понять, что говорят опыт и личность Солженицына нам сегодня.

Маргарита Шилкина, кандидат философских наук, декан религиоведческого факультета СФИ: Фигура Александра Исаевича Солженицына стоит даже в ряду наших выдающихся соотечественников, живших в XX веке, особо, потому что его имя при жизни людей разделяло - и разделяло зримо, резко. И тогда, когда он вернулся в Россию, уже не только книгами, но и сам лично, его первые слова, его встречи с тысячами и тысячами граждан России тоже порождали подчас парадоксально противоположное отношение. Наверное, наше счастье в том, что он еще не успел «забронзоветь», не успел еще стать той фигурой, которой положено поклоняться «по ритуалу». Он остается и на сегодняшний день живым, острым. Его слово призывает к той правде, которая все время ставит перед необходимостью задать все эти вопросы себе. А где ты? По какую сторону этой правды? Ты чувствуешь внутренний отзыв на то, что ты читаешь, или сразу внутренне сопротивляешься и говоришь, что это неправда?

Это вызов, с которым Солженицын и сегодня обращается к каждому из нас. Я думаю, что он нужен нам сегодняшним, потому что на те вопросы, которые он задал, мы не смогли ответить до сих пор. Несмотря на то, что опубликовано много статей, много книг, прошло много митингов, много дискуссий, начиная с Государственной думы и заканчивая, наверное, нашими встречами с друзьями на кухне, в поезде, где угодно.

Мы знаем, как «Архипелаг ГУЛАГ» читали в советское время: по ночам, на «слепых» фотографиях или на папиросной бумаге. И очень многие думали, что если когда-нибудь произойдет совершенно немыслимое, и «Архипелаг ГУЛАГ» будет опубликован в нашей стране - тогда все изменится: и народ, и страна.

Мы с вами живем в то время, когда опубликован «Архипелаг ГУЛАГ», когда тысячными тиражами вышли «Красное колесо» и «Раковый корпус». Я хочу задать вопрос: что-нибудь изменилось?

Сегодня очень часто в разговоре с молодыми людьми - или не очень молодыми, но не знавшими тех лет, - если задаешь вопрос: «А ты читал „Архипелаг ГУЛАГ"?» - чаще всего слышишь ответ: «А зачем? Я знаю, о чем он. Я могу это передать в двух словах. Все уже, проехали». Что за этим стоит? Наше полнейшее равнодушие и победа тех, кто хотел в ГУЛАГе не столько убивать человека физически, сколько сначала его сломать, а потом уже неважно, в общем-то, выживет он или нет, - важно, чтобы он перестал быть человеком? Подсознательное желание закрыться от боли - закрыться потому, что человек понимает, что он не сможет это вместить, если только не изменится сам? Ведь слово и язык Александра Исаевича таковы, что он не просто описывает события, он не передает информацию, а включает человека в этот опыт. Он делает его сопричастным, он делает его со-участником этого опыта. И поэтому, удивительным образом, он сам не дает каких-то оценок. Он действительно приглашает человека войти внутрь этого опыта и прожить ту жизнь, которую проживают его герои. Где, с кем из героев - это решает каждый читатель сам, лично. Больше всего, может быть, из «Архипелага ГУЛАГ» меня когда-то потрясли его слова в третьем томе, когда автор признается, что вдруг поймал себя на мысли, что он находится здесь внутри, а кто-то по другую сторону этой проволоки его охраняет, его ровесник, такой же, как и он, прошедший фронт, а вот сейчас переведенный на службу сюда, но они по разную сторону этой жизни. И вдруг Александр Исаевич поймал себя на мысли, что если бы он был на его месте, то вел бы себя точно так же: не моя заслуга в том, что я голодный, избитый, раздетый, а он обмундированный, сытый и уверенный в своей власти убивать.

И вот с этого покаяния началось его обращение, с этого начался поворот в его жизни. Далеко не случайно его речь при вручении Нобелевской премии называлась «Жить не по лжи». Он ведь никогда не призывал ни к революциям, ни к диссидентству, ни к переворотам, ни к агрессии, он предлагал одно: не лгать. Никогда и ни перед кем, ни в большом и ни в малом! Ни перед государством, ни перед соседом, ни перед женой, ни перед самим собой, что на самом деле труднее всего. «Жить не по лжи» - это и был тот самый переворот, который позволял человеку войти в это оправдание своей жизни. Оправдание ее в своих собственных глазах, в глазах народа и, может быть, в глазах Бога для того, кто верил в Бога. На самом деле, на мой взгляд, человек нуждается в оправдании, то есть в том, чтобы он был как бы внутри этой правды, чтобы он мог в эту правду облечься, как облекаются в свет, как облекаются в ризы, как облекаются в честь и достоинство. Для Солженицына все это сосредоточилось в слове «правда». И, собственно говоря, главное, что он сделал, - он эту правду сказал.

Я хочу привести слова двух людей, которые после смерти Александра Исаевича сказали о нем, может быть, самое близкое к тому, о чем я сейчас говорила. Ольга Александровна Седакова, поэт, мыслитель, человек очень многообразный, сказала: «ХХ век был богат примерами подвижничества, но мне трудно назвать другого человека, который в одиночку донес бы такую ношу: говорить за целую страну, лишенную и лишившую себя слова. То есть в каком-то смысле быть за эту страну, потому что замолчанная, фальсифицированная реальность, реальность у которой нет свидетеля, просто не обладает бытием». И Жорж Нива, филолог, славист, человек, занимающийся русской литературой, сказал о Солженицыне: «Он раскрыл нам глаза, наглухо зашитые идеологией, не чувствительные к террору. Без солженицынского искусства не было бы ни взгляда, ни главного крика».

Александр Архангельский: Я хотел бы поделиться опытом. Мне удалось два раза встречаться с Александром Исаевичем, когда он возвращался по России из своего заграничья. Это было в Томске и в Бийске. Так получилось, что я приехал в Томск, когда и он был в Томске, я с ним встречался, и потом приехал к родителям в Алтайский край. Я знал, что он должен быть и здесь, потому что в Бийске было очень много ссыльных.

Меня поразила тогда связанная с силой слова вещь, которую я смог сформулировать гораздо позже. В наше время многие чувствуют бессилие человеческого слова. Слово во многом обесценено. Можно говорить очень много, но слова очень часто ничего не значат, потому что они прокручиваются по телевидению, в газетах как попало. Но в тот момент я эту силу почувствовал - в связи с довольно неожиданным обстоятельством.

Мы знали, что едет Солженицын, перерыли все газеты в поисках объявления. По телевидению - молчок, в газетах - молчок, и вдруг мы увидели в «Бийском рабочем» крохотную заметочку о том, что во столько-то приезжает Александр Исаевич Солженицын. Мы собрались, позвонили своим знакомым, и вдруг поняли, что указано какое-то странное время. Когда мы посмотрели расписание поездов, то увидели, что поезд, на котором, скорее всего, он мог приехать, был на два часа раньше. И мы всем своим знакомым сказали, что он, скорее всего, приедет на два часа раньше. И вот выходит Александр Исаевич из вагона, выходят журналисты - и пустой перрон. Папа, мама, мы с братом, Лев Сосновский (его отец был известен среди ссыльных), еще одна наша знакомая с телевидения, которая с собой привела оператора, еще пара человек, которые, может быть, случайно оказались, и еще пара наших знакомых - и все. Я был гораздо моложе тогда и не был внутренне готов к этой встрече, поэтому с Солженицыным в основном разговаривали мои родители, он нам книгу подписал, потом уехал.

Мы еще стояли и разговаривали на площади, как вдруг начал прибывать народ. Он прибывал, прибывал, прибывал, и когда люди узнавали, что они опоздали, что уже все закончилось, это было большое горе. Когда через много лет мы с Наталией Дмитриевной разговаривали и я рассказал об этом случае, она сказала: «Это было не в одном городе, это было в целом ряде городов». И вот это заставило меня задуматься. Казалось бы, кого бояться, одинокого человека? Но в этой ситуации всплыл какой-то страх. Ведь наша система была построена на насилии. Насилие рождает страх, а страх рождает ложь. И когда говорится правда, она разрушает ложь, а значит, разрушает страх! Вот это меня тогда потрясло и до сих пор осталось воспоминанием о той теме, которую он поднял, - о жизни не по лжи.

Очень важно, что если словом не бросаться, если слово ценить, если слово обращать от сердца к сердцу, то все-таки и в наше время оно очень многое значит. И этот давний случай вселил в меня какую-то надежду на возможность возрождения слова, а вместе с возрождением слова и на возрождение достоинства человека, возрождение личности. В наше время люди очень нуждаются в оправдании, в утверждении достоинства. Они очень внимательно слушают, когда звучит какая-то тема о глубине человека, о красоте человека, о смысле человеческой жизни, об ее уникальности. О том, что человек - это не винтик в машине, а неповторимая личность, которую не заменишь больше никем.

Дмитрий Гук: Я хотел бы поделиться своим опытом заочного общения с Солженицыным. Когда Солженицын приехал, я, как и полагается двадцатилетним, надеялся на какое-то преобразование моей родной страны. И тут я понял, что этого не будет, потому что это почти никому не нужно. Лично для меня это был очень сильный удар, но не смертельный. Я понял, что если иметь надежду, то можно идти дальше. Через очень много лет, не сразу, я пришел к вере в Бога. И я думаю, что тот отрицательный опыт - когда приезд одного человека, пусть и великого, ничего не изменил - привел меня к Богу, заставил искать других путей.

Маргарита Шилкина: Мне кажется, что сейчас оказалась поднята очень важная тема. Чего мы ожидали от возвращения Солженицына, и что произошло на самом деле? Я была на встрече с Александром Исаевичем, когда он приехал в Тверь и встречался со студентами и преподавателями Тверского университета. Из всей встречи я помню только одно. Он сказал: знаете, я ведь проехал по всей России (он же с Дальнего Востока ехал, наверное, десятки тысяч человек прошли через такие встречи, пока он до Твери доехал), и я столкнулся с таким огромным горем, которое выплескивалось на меня на каждой встрече, с такими ожиданиями, с такими вопросами, просьбами, которые я не могу поднять. У меня нет на это сил. Он сказал это в переполненный зал, где сидело, наверное, человек триста, если не больше. Это была правда. Он хотел, чтобы мы ждали не чуда, а чтобы мы из этой возможности говорить, которую он как бы инициировал самим фактом своего приезда, задали вопрос себе, а не ему: «А я-то что делаю? А я-то где?» А мы ждали чуда. Мы ждали, что он приедет, двадцать с лишним лет прожив в Америке, и что-то за нас в нашей жизни изменит. Естественно, чуда не произошло, так не бывает. Потому что это тот вопрос, который важно было обратить к себе.

20 мая 2009 года

Из выступления А.И. Солженицына на пленарном заседании V Рождественских чтений

Двадцать лет назад в обширном письме III Собору Зарубежной Русской Церкви мне пришлось напомнить:

- Загадочным образом всякое стояние, чтоб удержать свои позиции неискаженными, должно развиваться во времени. Это - справедливо во многих исторических ситуациях, это вполне относится и к сегодняшнему положению Русской Православной Церкви. Нисколько не колебля ни ее основ, ни православного миропонимания - искать и доводы, и формы, и действия, внятные нашим современникам-соотечественникам.

Да и как можно спорить с абсолютной неизбежностью какого-то обновления форм и обрядов богослужения? Кто бы в раскольном споре XVII века предсказал, что наследники тогдашних победителей, говорившие: «нет ничего страшного в естественном изменении обрядов», - именно мы через три века скажем: нет! никаких и ни малейших изменений не допустим!

В какой-то степени неизбежно обновлять не только язык возвестий внешнему миру, язык проповеди, - но и сам язык богослужений. Архиерейский Собор 1994 года выразил согласие и с этим: продолжать изъявленное Поместным Собором 1917 года намерение по упорядочению богослужебной практики и редактированию церковных текстов.

Не мню себя призванным к решительному суждению о вопросах столь важных для Церкви, но по общему праву всякого рядового мирянина сужу на основе собственного долголетнего опыта: сам язык богослужения настоятельно требует ощутимого обновления за счет перехода в ряде мест с церковнославянского языка к русскому - при значительном сохранении и церковнославянской торжественности. Однако этот труд не может быть выполнен только на основе квалифицированного богословия. Такое освежение богослужебного языка есть труд и боговдохновенный, и поэтический, требующий гениального чувства обоих языков.

Из нынешней душевной потерянности в нашей стране, как и, шире, из духовной затемненности сегодняшнего мира решающим путем видится - образование отрочества и юности, ему-то в основном и посвящены наши Чтения.

Будущее православного образования в приходских воскресных школах, в православных гимназиях существенно зависит от того, насколько наши священники окажутся не только прочно эрудированными в образовательных предметах, но - умелыми педагогами, чуткими и к сегодняшней психологически непростой юношеской аудитории...

Сегодня в системе общеобразовательных школ совсем не лучшим, а скорее сильно упрощенным выходом было бы настаивать на прямом преподавании закона Божьего как отдельного предмета. Также уходим мы от цели и преподаванием схематичного «общего религиоведения», которое в наших условиях и поручают к тому же бывшим профессиональным преподавателям атеизма, - можно представить степень их искренности. Нет. Христианское мировосприятие естественней всего вошло бы в души учеников через охватывающую атмосферу преподавания - и не только предметов гуманитарного и эстетического цикла, не только через хрестоматии по литературе и истории, через уроки психологии. Также и преподавание цикла естественных наук может - как его повести, я согласен с игуменом Иоанном (Экономцевым), - создавать в учащемся либо ощущение своего гармонического родства с природным миром, либо позитивистского надмения над ним...

Я думаю, наше Совещание, собравшее неравнодушных тружеников школьного поля, услышит много практических соображений и предложений, как именно осуществлять православное воспитание юношества, терпеливо готовя оздоровление всей духовной атмосферы России.

Январь 1996 г.

КИФА №9(99) июль 2009 года