30.05.2009 г.

«Всякая свобода - в конечном итоге есть свобода от страха»

В Санкт-Петербурге состоялась презентация нового издания повести Л.К. Чуковской «Софья Петровна»

Свято-Петровское малое православное братство провело в санкт-петербургском музее А.А. Ахматовой в Фонтанном доме презентацию книги Лидии Корнеевны Чуковской «Софья Петровна», изданной силами общины Свято-Сретенского храма с. Заостровья. Книга, написанная в течение нескольких недель в разгар репрессий, в 1939-40 гг., с риском для жизни была сохранена семьёй И.М. Гликина в блокадном и послевоенном Ленинграде. Об истории хранения книги со слов Лидии Чуковской рассказал руководитель Центра «Возвращённые имена» при Российской национальной библиотеке, издатель многотомного «Ленинградского мартиролога» А.Я. Разумов. Неожиданностью для участников презентации стало присутствие на ней дочери человека, сохранившего повесть для потомков, - Т.И. Гликиной, которая поделилась со всеми своими воспоминаниями о том времени, в т.ч. о том, как вместе с тётей перевозила повесть уже в 50-е годы из одной ленинградской квартиры в другую.

Презентация стала не просто литературным событием, но, как и многие другие встречи, проводимые Свято-Петровским братством, серьёзным, глубоким разговором об истории России в советское время и о том, насколько эта история влияет на время сегодняшнее.

Ведущая презентации кандидат филологических наук, магистр богословия Ю.В. Балакшина обратилась к участникам с вопросом: «Какой болезнью больна Софья Петровна и можно ли говорить о том, что этой же болезнью болеет современная Россия?»

Член союза писателей и союза журналистов Санкт-Петербурга, действительный член Академии русской современной словесности С.А. Лурье болезнью Софьи Петровны назвал сумасшествие, к которому приводит вопрос в отношении всех советских репрессий: «ЗАЧЕМ?». «Всякая свобода - в конечном итоге есть свобода от страха, всякий страх - в конечном итоге страх физической боли». Система ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ старалась сломать каждого, кто оказывался в её безраздельной власти, доказывая при помощи страха, боли и лжи его полную ничтожность («ты - ничто!»). По мнению писателя, героине книги не хватает всего одной ступени для завершения этого пути, который замечательно прописан у Оруэлла - любви к тому палачу, который, конечно же, тебя убьёт. Впрочем, этот недостаток художественного произведения вполне компенсировала история: вся страна искренне оплакивала смерть тирана в марте 1953 года. «Любовь к своему палачу - это и есть суть советского человека. Истинная религия большей части нашего народа до сих пор - сталинизм», - заявил Лурье.

Прот. Георгий Митрофанов, член комиссии по канонизации новомучеников, магистр богословия, церковный историк, отказался называть Софью Петровну больной: «Это не болезнь, это позиция. Из чувства самосохранения она предала все то лучшее, что было в ее жизни до переворота - веру, русскую культуру, весь мир, который ее сформировал». «Софья Петровна - единственный возможный вариант советского человека после гибели миллионов людей в ГУЛАГе, а затем - во Второй мировой войне. В этом была главная победа Сталина в войне: сопротивляться большевизму стало некому». Говоря о причинах, вызвавших октябрьский переворот и несколько десятилетий безумия, последовавших за ним, отец Георгий признал ответственность церкви за происходившее. «Мы теперь канонизировали полторы тысячи новомучеников только для того, чтобы забыть их опыт, - сказал он. - До сих пор в церкви ещё много проблем, но ситуация может измениться. Важно, чтобы каждый был порядочным человеком, что на постсоветском пространстве равносильно героизму. Призываю вас, по слову ап. Павла, стремиться к святости».

Н.И. Попова, директор музея А.А. Ахматовой в Фонтанном доме, обратила внимание участников на то, что в современной России могут появляться сообщества людей, понимающих друг друга: «Нас здесь 80 человек, и мы слышим друг друга, мы понимаем, зачем мы есть, - это удивительно. Не нужно переделывать весь мир, нужно делать что-то соразмерное себе. Например, сотрудничество музея Ахматовой и Свято-Петровского братства - это великое дело. Нужны века медленной, настоящей работы по устройству себя и пространства, в котором работают просто человеческие законы, нужно искать Божий смысл, свет, Бога, Его замысел».

Остроту дискуссии придало выступление д.т.н. И.Г. Абрамсона, горячо защищавшего идеи марксизма и коммунизма, преданные, по мнению выступавшего, Сталиным.

По окончании презентации, длившейся около трёх часов, многие участники не хотели расходиться, продолжая в небольших группах делиться собственным мнением по затронутой теме. И в самом деле, времени на дискуссию явно не хватило: наверняка многие захотели бы поговорить о разнице между любовью к врагам и обожанием тирана и палача; о том, как нам, сегодняшним, научиться преодолевать любые страхи; как учиться этому у тех новомучеников, которых пока в церкви почитают зачастую формально.

Председатель Свято-Петровского братства В.В. Коваль-Зайцев, оценивая прошедшую презентацию, отметил, что разговор нельзя считать завершённым: «Целью этой презентации было не просто представить событие в литературной жизни нашей страны. Да и можно ли считать повесть «Софья Петровна» событием литературным? Эта повесть - голос свидетеля той страшной эпохи, судьба героини повести - это судьба миллионов наших сограждан, судьба наших матерей и бабушек. Чью же память мы храним лучше? Какие выводы сделали из собственной истории? Вот вопросы, которые стояли в центре презентации и обсуждение которых мы постараемся продолжить на организуемых нашим братством круглых столах, конференциях и других встречах. Надеемся, что это найдет отклик среди жителей нашего города, что и станет преодолением болезни Софьи Петровны - состояния отупелого бесчувствия к происходящему вокруг нас и непосредственно нас не касающегося».

Анастасия Наконечная

«Это временное недоразумение, перегибы, неполадки...»

Из книги Л.Н. Чуковской «Софья Петровна»

Каждый час, каждую минуту ждала она Колю домой. Уходя в очередь, она всегда оставляла ключ от своей комнаты в коридоре, на полочке, в старом, условленном месте. Она даже суп горячий оставляла для него в духовке. И, возвращаясь, поднималась по лестнице торопливо, без передышек, как когда-то навстречу письму: вот она сейчас войдет в свою комнату, а Коля, оказывается, дома и никак не может понять, куда же запропастилась мама?

Одна женщина - в очереди - говорила прошлой ночью другой - Софья Петровна слышала: «Жди его, вернется! Кто сюда попал - не вернется». Софья Петровна хотела было ее оборвать, но не стала связываться. У нас невиновных не держат. Да еще таких патриотов советских, как Коля. Разберутся и выпустят.

***

Плохие дела Наталии Сергеевны, - сказал Алик, кивнув подбородком вслед Наташе, - на работу ее нигде не берут. Вроде как меня.

Оказалось, что Наташа успела уже побывать в нескольких учреждениях, где требовались машинистки, но никуда ее не приняли, справившись на месте предыдущей работы. Алик тоже, прямо с вокзала, зашел в одно конструкторское бюро, но, узнав, что он исключен из комсомола, с ним и разговаривать не стали.

- Волчий паспорт, так я понимаю, выдали нам. Ну и мерзавцы! И откуда это вдруг столько сволочи всюду набралось? - сказал Алик.

- Алик! - укоризненно произнесла Софья Петровна. - Разве так можно? Вот, вот, за резкость вас и из комсомола исключили.

- Не за резкость, Софья Петровна, - ответил Алик, и губы у него задрожали, - а за то, что я не пожелал отречься от Николая.

- Да нет же, Алик, - мягко сказала Софья Петровна, прикасаясь к его рукаву. - Вы молоды еще, уверяю вас, вы ошибаетесь. Все зависит только от такта. Вот я вчера на собрании защищала Наталию Сергеевну. И что же? ничего мне за это не сделали. Поверьте, меня замучила история с Колей. Я мать. Но я понимаю, что это временное недоразумение, перегибы, неполадки... надо перетерпеть. А вы уже сразу: негодяи! мерзавцы! Помните, Коля всегда говорил - у нас еще много несовершенного и бюрократического.

Алик молчал. На лице у него застыло упорное, упрямое выражение. Он был небритый, осунувшийся, с синевой под глазами. И глаза смотрели из-под очков по-новому: сосредоточенно и угрюмо.

***

Девятнадцатого вечером, надев осеннее пальто, и платок под пальто, и калоши, Софья Петровна заняла очередь на набережной. В первый раз предстояло ей продежурить всю ночь бессменно: кто теперь мог сменить ее? Наташа лежала в могиле, в желтой земле, недалеко от Федора Ивановича. А где были Алик и Коля? Этого понять невозможно.

На этот раз номер у нее был 53-й. Через два часа она протянула в окошечко деньги и назвала фамилию. Тучный, сонный человек поглядел в какую-то карточку и вместо обычного «ему не разрешено» ответил: «выслан». После разговора с Цветковым Софья Петровна была вполне подготовлена к такому ответу, и все-таки ответ оглушил ее.

- Куда? - без памяти спросила она.

- Он напишет вам сам... Следующий!

***

В ящике лежало письмо. Конверт был розовый, шершавый. «Софье Петровне Липатовой», - прочла она. Ее имя было написано незнакомым почерком. И ни адреса, ни почтового штемпеля - ничего.

Забыв коврик на площадке, Софья Петровна кинулась к себе. Села у окна и вскрыла конверт. От кого бы это?

«Милая мамочка! - написано было в письме Колиной рукой, и Софья Петровна сразу опустила листок на колени, ослепленная этим почерком. - Милая мамочка, я жив, и вот добрый человек взялся доставить тебе письмо. Как-то ты поживаешь, где Алик, где Наталья Сергеевна? Все время думаю я о вас, мои дорогие. Страшно мне думать, что ты, может быть, живешь сейчас не дома, а где-нибудь в другом месте. Мамочка, на тебя вся моя надежда. Мой приговор основан на показаниях Сашки Ярцева - помнишь, такой мальчик был у меня в классе? Сашка Ярцев показал, что он вовлек меня в террористическую организацию. И я тоже должен был сознаться. Но это неправда, никакой организации у нас не было. Мамочка, меня бил следователь Ершов и топтал ногами, и теперь я на одно ухо плохо слышу. Я писал отсюда много заявлений, но все без ответа. Напиши ты от своего имени старой матери и в письме изложи факты. Тебе ведь известно, что я Сашу Ярцева со времени окончания школы даже ни разу не видел, так как он учился в другом вузе. И в школе я с ним никогда не дружил. Его, наверное, тоже сильно били. Целую тебя крепко, привет Алику и Наталье Сергеевне. Мамочка, делай скорее, потому что здесь недолго можно прожить. Целую тебя крепко. Твой сын Коля».

Накинув пальто, нахлобучив шапку, с грязной тряпкой в руках, Софья Петровна побежала к Кипарисовой. Она боялась, что забыла номер квартиры Кипарисовой и не найдет ее. Письмо она сжимала в кармане. Она не взяла с собой палку и бежала, хватаясь за стены. Ноги подводили ее: как ни торопилась она, до Кипарисовой все еще было далеко.

...Кипарисова, в пальто и с палкой в руках, сидела посреди комнаты на сундуке. В комнате было совершенно пусто. Ни стула, ни стола, ни кровати, ни занавесок, один телефон возле окна на полу. Софья Петровна опустилась на сундук рядом со старухой. - Меня высылают, - сказала Кипарисова, не удивляясь появлению Софьи Петровны и не здороваясь с ней. - Завтра утром еду. Все до нитки продала и завтра еду. Мужа уже выслали. На 15 лет. Видите, я уже уложилась. Кровати нет, спать не на чем, просижу ночь на сундуке.

Софья Петровна протянула ей Колино письмо.

Кипарисова читала долго. Потом сложила письмо и запихала его в карман пальто Софьи Петровны.

- Пойдемте в ванную, тут телефон, - шепотом сказала она. - При телефоне нельзя ни о чем разговаривать. Они вставили в телефон такую особую пластинку, и теперь ни о чем нельзя разговаривать - каждое слово на станции слышно.

Кипарисова провела Софью Петровну в ванную, накинула на дверь крючок и села на край ванны. Софья Петровна села рядом с ней. - Вы уже написали заявление?

- Нет.

- И не пишите! - зашептала Кипарисова, приближая к лицу Софьи Петровны свои огромные глаза, обведенные желтым. - Не пишите ради вашего сына. За такое заявление по головке не погладят. Ни вас, ни его. Да разве можно писать, что следователь бил? Такого даже думать нельзя, а не только писать. Вас позабыли выслать, а если вы напишете заявление - вспомнят. И сына тоже упекут подальше... А через кого прислано это письмо? А свидетели где?.. А как доказать?.. - Она безумными глазами обвела ванную. - Нет уж, ради бога, ничего не пишите.

Софья Петровна высвободила руку, открыла дверь и ушла. Она торопливо, но медленно брела домой. Нужно было закрыться на ключ, сесть и обдумать. Пойти к прокурору Цветкову? Нет. К защитнику? Нет.

Выкинув из кармана письмо на стол, она разделась и села у окна. Темнело, и в светлой темноте за окном уже загорались огни. Весна идет, как уже поздно темнеет. Надо решить, надо обдумать, - но Софья Петровна сидела у окна и не думала ни о чем. «Следователь Ершов бил меня...» Коля по-прежнему пишет «д» с петлей наверху. Он всегда писал так, хотя, когда он был маленький, Софья Петровна учила его выписывать петлю непременно вниз. Она сама учила его писать. По косой линейке.

Стемнело совсем. Софья Петровна встала, чтобы зажечь свет, но никак не могла отыскать выключатель. Где в этой комнате выключатель? Невозможно вспомнить, где был в этой комнате выключатель? Она шарила по стенам, натыкаясь на сдвинутую для уборки мебель. Нашла. И сразу увидела письмо. Измятое, скомканное, оно корчилось на столе.

Софья Петровна вытащила из ящика спички. Чиркнула спичку и подожгла письмо с угла. Оно горело, медленно подворачивая угол, свертываясь трубочкой. Оно свернулось совсем и обожгло ей пальцы.

Софья Петровна бросила огонь на пол и растоптала ногой.

Ноябрь 1939 - февраль 1940, Ленинград