К вопросу о типологии внутреннего церковного пространства

Современная православная жизнь имеет множество оттенков и направлений, которые находят свое выражение, помимо всего прочего, в особой конфигурации пространства, влияющего на геометрию внутреннего «я».

Наверное, не будет преувеличением сказать, что в России еще существует достаточно много тихих храмов, где не делят прихожан на своих и чужих, где сотериологический, пастырский дискурс определяет саму стратегию приходского строительства. Это выражается в мелочах, заметных даже простому захожанину. Возьмем, например, московский храм преп. Сергия Радонежского. Сколько лет здесь идут вялотекущие реставрационные работы, и, кажется, конца и края им нет. А внутреннее пространство уже оформилось, как бы зовет, предлагает войти в приходскую жизнь. Вот вдоль стен аккуратно расставлены скамеечки. Устал - посиди. Не возбраняется. Особенно когда священники в алтаре садятся. Можно им - можно и нам. Вот хор - близко поет. Партесное, не партесное пение, а чувствуешь, что не на оперу пришел. Вот большие столы с запивками и просфорами в центральном нефе. Свечи тепло горят. Много огарков: детишки и бабушки подходят, снимают. Священник Андрей Михайлов - лицо показалось знакомое. Подошел: «Мы с Вами в Издательском отделе не работали?» - «Работали». К батюшке длинный хвост на исповедь - не поговорить.

Или другой, в чем-то похожий, приход - патриаршее подворье Иоанна Предтечи, где настоятельствует протоиерей Иоанн Ермаков. Недавно в одной из статей прочитал, что подворье чуть ли не перешло в лагерь «диомидовцев». Полная ерунда. Возможно, о. Иоанн правых взглядов, ведь он из духовных чад о. Димитрия Дудко. Но он никому их не навязывает. И печется о Церкви. Не случайно его бросают с одного места на другое - поднимать из руин храмы. И везде он создает небольшие, но живые общинки. Вот и здесь - и хор замечательный, и вешалки стоят, чтобы не парились прихожане. И общая трапеза на большие праздники, агапа, иначе сказать.

Но тихих, традиционных храмов в РПЦ МП становится все меньше. На смену им приходят комбинаты ритуальных услуг или саддукейские конторы, в основе деятельности которых лежит что угодно, только не духовная жизнь. Церковности в церковной ограде порой оказывается катастрофически мало. И это влияет на внутреннее пространство. Достаточно побывать в храме Христа Спасителя, увидеть алтарь-храм в храме и огромную центральную часть, отгороженную специально для архиереев и випов, чтобы понять, что ты здесь лишний. И в патриаршем подворье Живоначальной Троицы на Борисовских прудах, где нет никаких перегородок, ощущение у захожанина возникает такое же. С очень плохой акустикой храм. Что читают, не поймешь, стоя от чтеца и в трех метрах. Холодно здесь. Что уж тут говорить о холоде католических костелов. Вот он наш, православный, дух официоза и равнодушия к простым смертным на каждом шагу. Огромный собор - и всего две-три скамейки для немощных. Огарки убирают женщины средних лет в униформе, охранник меряет тебя взглядом - не террорист ли. И священники вроде охранников по конфигурации. Хотя службу знают, без запинки шпарят. Без запинки говорят правильные речи. И то хорошо.

А еще есть музейное церковное пространство. Я в нем очутился, когда ходил на выставку в Третьяковскую галерею. Зашел и в храм св. Николая в Толмачах, который существует при музее. Общинка здесь культурная, хор слаженный, и батюшка, о. Николай Соколов, открытый людям человек, проповеди замечательные говорит. Но когда молишься здесь, ни на секунду не забываешь, что попал в музей. Вот в стеклянном футляре «Троица» Андрея Рублева. Присядешь - и рядом с тобой табличка, поясняющая, какие иконы и чьей работы стоят в иконостасе. Звучат молитвы Богородице - и ты обращаешься лицом к Владимирской иконе. Не к списку, а к подлиннику. В храм нельзя заходить в одежде. Раздеваешься в музейном гардеробе. Нельзя просто так войти, выйти. Нет этой внутренней свободы перемещения. Проходишь через металлоискатель, мимо милиционера. Музейный контекст тебя всюду тормозит, одергивает. Здесь невозможно до конца почувствовать себя как дома, отдаться молитве.

В каком-то смысле музей - сакральное пространство. Многие люди, увидев висящие здесь иконы, пришли к вере. Но все-таки храм-музей никогда не станет теплой приходской церковью. А вот в кусочек официоза запросто может превратиться. Достаточно поставить в должность настоятеля кого следует - и начать грамотно осваивать реставрационный финансовый поток.

Особое ощущение возникает в храмах, куда ходят семинаристы или гимназисты, учащиеся православных школ. Еще в советское время меня поразило одно вечернее богослужение в Троице-Сергиевой лавре. Был вроде один в храме Академии. И вдруг оказался среди семинаристов. Они стояли рядами, пели и молились. И очень благообразный преподаватель в священническом сане руководил. Рать Христова. Полет и дисциплина. Я вспомнил о той службе, когда пришел на литургию на Благовещение в собор города Кисловодска. Стайками здесь стали появляться девочки и мальчики, девушки и юноши. И рядом с каждой такой стайкой стоял преподаватель. Нельзя сказать, что гимназисты отличались особым благочестием. И в богослужении они участвовали не больше, чем простые прихожане. Но все-таки какую-то струйку свежести они привнесли. И проповедь говорилась с учетом их ментальности. И молитвы за учащих и учащихся звучали. И еще какие-то более частные молитвы. А случайно попав под строгий взгляд наставника, я вдруг почувствовал себя среди этих молодых людей, и правильный, и неправильный, убегающий от всего этого порядка. Вот так, лет тридцать с небольшим назад, стоял бы среди них, перетаптывался с ноги на ногу, щипал товарища и думал: «Скорей бы гулять». Нет, ничего плохого в дисциплине, связанной, в том числе, с неопустительным посещением богослужений, нет. Без нее ни одно учебное заведение и года не просуществует. Вопрос, как всегда, в золотой середине. К свободе призваны мы, братья.

Есть, конечно, в РПЦ и пространство фундаментализма. Я попадаю в него редко, но иногда попадаю. Здесь стоят по стойке смирно, совершают разного рода благочестивые пируэты, строго следят, чтобы маленький ребенок не заполнил святую пустоту своим лепетом. Детей в таких храмах немного, и это особым образом накрученные дети. В храмах фундаменталистов, таких, скажем, как московский Сретенский монастырь, за свечным ящиком лежит агрессивная литература, здесь спекулируют на суевериях и вторичных святынях: всякие частички мощей и мироточащие иконы не дают верующим полноценно участвовать в литургии, они уводят их в страну далече. В этих храмах гуляют мифы и инфернальные страхи. Хотя все не так однозначно. Мы иногда путаем фундаментализм с традиционализмом. Взять, например, единоверческий храм св. Николая на Берсеневке. Оплот Союза православных братств, центр борьбы с ИНН, ужас, одним словом. Но собственно фундаменталистского дискурса здесь немного, больше эстетства, в духе о. Павла Флоренского. Древний обряд придает особый, «серебряновековой» колорит совершаемым богослужениям. И люди большей частью традиционные, то есть не зацикленные на идеологии. В какой-то момент понимаешь, что они, очень может быть, не стилизуются, а просто живут в другом измерении.

Если уж речь зашла о стилизации, замечу, что совсем не стилизуется якобы либеральная община о. Георгия Кочеткова. Она просто существует одновременно и в современном, и в более древнем пласте традиции, и живет естественно. Так же естественно, как говорит современный израильтянин на иврите, некогда мертвом языке. О. Георгий достаточно традиционен. И весь его модернизм оттуда же, откуда и Серебряный век Берсеневки - он связан с путями русского религиозного подполья 70-х годов и особенностями вхождения советских неофитов в Церковь.

А либеральных приходов и соответствующих им пространств сегодня в РПЦ МП нет. Смешно слышать ходячую легенду о том, что покойный Патриарх Алексий II спас Церковь от крена влево, ограничил ее сползание в протестантизм. Даже если бы он ничего не сделал против «либералов», в столице от силы существовало бы несколько приходов со слегка модернизированным богослужением. И только. На большее «либералам», а по сути миссионерски настроенным людям, не желающим рядиться в одежды «ура-патриотов», сил не хватило. Но и эти крохи оказались уничтожены. Ревнители не по разуму помешали привести «либералам» в церковную ограду несколько десятков тысяч человек. Пусть это останется на их совести.

Опыт показывает, что неофиты очень быстро становятся эстетами и консерваторами, тянутся к церковнославянскому и даже небольшие подвижки в службе начинают воспринимать с подозрением. Людей же, готовых не стилизоваться и при этом духовно гореть, совсем немного.

Где сегодня мы встретим хотя бы кусочек «либерального» пространства? У «меневцев»? Огромный иконостас, итальянское пение. Не то. Ну да, есть кое-какие «новины». Но они не влияют на оформление внутреннего пространства, да к тому же сами эти «новины» под подозрением. Так, протоиерей Александр Борисов на службе попросил прихожан во время возгласа «Христос посреди нас!» ограничиться рукопожатием и двадцать пять раз подумать, прежде чем дать целование мира рядом стоящему человеку - «дабы не было соблазна». Да, иногда читается вслух анафора. Это милость Божия к собравшимся. Но кто ее слышит?

Увы, в «меневской» среде пышным цветом расцвел церковный индивидуализм. Многие прихожане идут в Косьму, чтобы получить утешение. Вариант: психологическую поддержку. А людей, готовых ее дать, готовых понести немощи других и при этом церковно сказать на Евхаристическом каноне «аминь» совсем немного.

О. Георгий Чистяков был таким священником - человеком, который вез на себе других. Который являл в своем служении силу Духа. Но его не стало. И все. Осталась только старая гвардия. Вот о. Владимир Лапшин что-то делает, вот еще два-три пастыря. А где остальные? Ау!

В заключение заметим, что унификация, поразившая всю церковную постперестроечную жизнь, определила жесткие культурологические рамки церковного интерьера. Но даже в этих рамках приходской дух дает о себе знать. И он, несмотря ни на что, проявляет себя в мелочах, в повседневности, в геометрии пространства внутри церковной ограды.

Борис Колымагин

Фото с сайта mpda.ru

КИФА №4(94) март 2009 года