НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ

Короткие рассказы по мотивам воспоминаний ветеранов

ОТПЕВАНИЕ

(В.Филиппов. род. 1924. Записано в 1989 г.)

Помню, в первый раз поп появился у нас в полку как-то весной 1943-го. Мы стояли тогда в обороне под Курском. Немецкого наступления ждали. Ну а бои небольшие то и дело проходили. То немцы разведку боем пустят, то мы. Потери были постоянно. Вот однажды после боя собирали мы убитых, а из дивизии вдруг распоряжение. Не хоронить до особого распоряжения. А потом вдруг в полку появилась группа старших офицеров из дивизии. А с ними один какой-то странный. Из-под шинели длинные черные полы какой-то юбки виднеются, на голове какая-то легкая черная папаха. Издалека странное впечатление этот офицер производил.

Причем что удивительно, это как наш матершинник - комполка к нему прямо с почтением обращался.

Только когда подошли они поближе к нам, увидел я крест, и стало понятно, что это - поп. Просто поверх рясы на себя шинель офицерскую накинул. Ну и слух прошел, что этот батюшка из самой Москвы приехал чуть ли не по распоряжению самого Сталина. Этого мы не ожидали.

Водили попа по полку, наверное, с полдня. Все, что можно было - показывали. Он по ходу всех крестил и благословлял, а солдаты перед ним шапки снимали и головы склоняли. А поп все улыбался. Потом объявили нам, что завтра будет молебен по убитым бойцам нашим и отпевание их перед погребением. Нет, пожалуй, не молебен, а панихида... Или просто отпевание... Сейчас уже не помню толком.

Конечно, сперва это известие было неожиданным. Как же так? Ведь все слыхали, что религия - опиум для народа... Но готовиться начали как полагается. Одели чистое, помылись, побрились. И что самое удивительно, нательные кресты нашлись у многих, даже у комсомольцев. У меня самого, неверующего двадцатилетнего пацана крестик был. Мать освятила в церкви и с собой дала. Я его хранил зашитым в нагрудном кармане, как талисман, верил, что он меня от пули сберегает. Только никому не показывал. Не полагалось талисман прилюдно другим демонстрировать. Он тайным должен был быть. А тут я его на шею одел, и такое меня чувство охватило - не описать. Волновался, словно перед первым свиданием.

На следующий день нас всех построили поротно и знамя вынесли. На помосте стоят наш командир, замполит, начштаба, ПНШ. Еще кто-то среди них был из нашего начальства. Ну и, понятно, батюшка с ними. Перед помостом гробы с погибшими. Но не все в гробах-то. Останки некоторые, особенно кого разорвало, в мешки собрали и уже с ночи в яму положили.

Ну, как положено, сперва замполит речугу двинул. Про зверства фашистов, про жертвы, про героев и прочая. Редактор армейской газеты сфотографировал его своей «лейкой». Как обычно.

А потом было отпевание. И тут вдруг понял я, что мне хорошо. Батюшка нараспев молитвы свои читает, вроде ничего не понять, а на душе покой какой-то. И радость даже и плакать хочется. И подпевать «Господи, помилуй!» сам собой начал. Уж молебен закончился, а я все стою без шапки и жду, что дальше будет. А дальше по заведенному обычаю - салют и «предание земле». А потом поротно разошлись по своим местам и начали делиться впечатлениями. И знаешь, никого молебен этот равнодушным не оставил. Всех зацепило.

Что же касается меня, то я потом так и продолжал материн крест нательный носить и никто меня за него не ругал. И хоть продолжал я потом писать в анкетах в графе «вероисповедание» слово «неверующий», креста с себя не снимал. Аж до пятьдесят восьмого года не снимал, когда сильные гонения начались против церкви-то. Тогда снял и убрал в стол. А уж теперь внука своего этим крестом крестил.

ПОДЗЕМНАЯ ЦЕРКОВЬ

(по мотивам рассказа Феди - печника. Записан в 1982)

Было это уже в конце войны. Нет, еще не сорок пятый, а весна сорок четвертого, но что конец войне, понимали все. Понятное дело, что фрица мы почти везде до границ откинули, готовились «в логово зверя» идти.

А весна такая ... Ну просто не сказать! Красивая, буйная, ясная. И вдруг до нас доходит весть, что по всей стране Пасху справляют. Пасху! Да ты даже представить себе не можешь, что это за известие для нас было! Это ты, когда рос, видимо, на пасху крашеные яйца спокойно лопал, и на кладбище с бабушкой их носил с куличом и конфетками-то. А до войны, чтобы кто-то на пасху кулич открыто испек, или яйца крашеные на кладбище отнес - и думать не смей! Сразу обвинили бы во всех смертных. Так что таились с пасхой-то. Ну, не только с пасхой, конечно, но сейчас о пасхе речь.

Короче, стояли мы тогда в Смоленской области. Деревенька Красное спалена до тла и церковь до основанья взорвана. Кто взорвал? А бес его знает. Может, немцы, а может, и наши. И так было. Немцы-то любили на колокольне, или под куполом пулеметы ставить. Церкви-то у нас преимущественно на господствующих высотах ставились. Вот и долбили часто наши пушкари по церкви, чтобы откуда пулеметчиков выковырять. Ну и разбивали церкви-то. А может, и партизаны ту церковь взорвали. Немцы-то в церквах, случалось, целые подразделения квартировать размещали. Короче - не знаю я, кто ее взорвал-то.

Тут в Красном от церкви одни только каменные осколки остались.  И от самого Красного тоже одни головешки с печами посреди. Правда, печи эти топили. Да, прямо на улице! Тебе смешно, может, ты и не знаешь, что русская печь топится не только для отопления. В ней ведь еще кушать готовят, но для этого, ты прав, дров шибко много уходит. Так что главное - ее топить не простую еду готовить. Главное - русская печь топится, чтобы хлеб испечь! Вот и стояли мы на переформировке у такого поселка. Улица, вдоль нее липы, садовые деревья и печи, трубы которых время от времени дымят, а в прочее время на них коты лежат, и куча кирпича на взгорке от церкви - вот все, что осталось от Красного к первой весне после его освобождения.

Мы стали у леска. Вырыли себе землянки, устроили настоящий военный городок и живем-поживаем. Занимаемся, пополняемся, формируемся. Жители Красного тоже себе землянки на огородах вырыли. Правда, какие землянки могут бабы сделать? Так, норы одни. А в Красном окромя баб никого и не осталось. Ну, по распоряжению нашего комполка взяли мы над ними шефство. Построили им добротные землянки. Стены жердями обили, двери навесили, внутри лежанки, печки кирпичные с земляными трубами, окна даже небольшие вставили. Короче - фронтовое жилье на все сто! Правда, им-то лучше было бы дома построить, но наш личный состав, как на грех, все пацаны молодые. Плотников нет, а у баб ребятишки болеют, на земляном полу вода хлюпает. Спешить надо было. Так что, что умели, то и построили. И быстро.

А аккурат перед пасхой в селе священник объявился, что прежде в местном храме службу справлял. Ну и сразу к нам. Мы думали, что он за жилье просить будет, а он нам про церковь свою просьбу завернул. Мол, помогите храм Божий восстановить, скоро праздник великий. А как мы ему его восстановим, да за десять дней всего? Тут и материалы нужны, и квалификация. Ну, слово за слово, предложили ему, если начальство наше возражать не будет, построить ему тоже землянку, но размером побольше чтобы в нее человек сорок-пятьдесят зараз поместилось. Он сперва эту идею напрочь отверг, но наутро уехал куда-то советоваться. Уж не знаю, где и с кем он там советовался, но назавтра нам уже приказ из полка привезли, чтобы содействовать в постройке храма по согласованному с батюшкой проекту.

Сначала он место под церковь выбрал. Тоже на взгорке, недалеко от порушенной церкви, входом на запад. Ямы выкопали поглубже чтобы с обваловкой стен получился потолок высотой хотя бы метра в три с половиной. Крышу над поверхностью земли приподняли шатром, в фронтонах окошки прорезали, а наверх шатра - хоть и квадратную маковку, но с крестом подняли.  Батюшка тот такой деятельный попался. Все бегал по всей стройке, и какая когда проблема возникала, так первым делом молился, а потом только выяснял, чем и как помочь можно? И ведь помогал. Сам и за пилу брался, и бревна с нами таскал. А уж когда начал иконы и прочую утварь из руин в землянку переносить, так и вообще летал, как пчела. И весь прямо- таки светился от радости.

  Как-то быстро мы эту церковь-землянку построили. Чуть ли не за три дня. А потом еще дня три или четыре ждали, когда приедут какие-то духовные отцы освящать ее. Ну а когда освятили, так первую вечернюю службу в ней батюшка для нас провел. Сам молитвы читает, а ему три бабули тоненькими голосами подпевают. Знаешь, я много потом в разных церквях был, но нигде не видел такой красоты, как внутри нашей подземной церкви, а главное - нигде и никогда не видел я разом стольких счастливых людей. Ведь светился и сам батюшка, и каждый из нас тоже.

Вот так довелось мне в войну и церковь построить, к тому же подземную. Это потом я узнал, что, подземная церковь - совсем не редкость. Уже позднее, мотаясь по стране, видел я не раз церкви, у которых летом служба ведется в надземной части, а зимой в подземной. Это чтобы на отоплении экономить. Так-то.

Ну и про судьбу нашей церкви могу сказать чуть-чуть. Что-то году, наверное, в сорок восьмом встретил я своего однополчанина - артиллериста. Мы с ним аккурат из армии увольнялись. Просто после Польши пути наши разошлись. Он попал в запасной полк, а я продолжил путь в «логово зверя».  Ну и надо было такому случиться, что их запасной полк дислоцировался в двадцати километрах севернее Красного. Так что он имел возможность заезжать туда. Так вот. В сорок пятом в селе началось строительство домов. Появились мужики. А в сорок шестом тот самый батюшка начал восстанавливать и разрушенную церковь. И когда мой приятель уезжал оттуда, каменная церковь была уже готова, но службу продолжали справлять все-таки в нашей подземной! Говорили, что там уютнее.

ЮРОДИВЫЙ

(рассказал Семен Васильевич Кудрявцев. Записано в 1990 г.)

Это было в войну. Мы жили тогда в Смоленске... А Смоленск - он богат церквями-то. Ну и крепость тоже. Крепость очень нас, ребятишек, прельщала. И часто мы играли «в войну», «Чапая», или «казаков-разбойников» возле крепостных валов. И недалеко от нашей игровой площадки стоял действующий храм, возле которого по церковным праздникам собиралась толпа народу. И мы туда приходили по праздникам. Но, конечно же, не молиться. Там у храма сидел интересный человек. Тогда же я услышал такое странное слово - «юродивый». Именно так называли этого человека взрослые.

Он был странный. Никто не видел, когда он приходил к церкви и когда уходил, так как появлялся он с рассветом и до темноты все сидел на своем месте. Наряжался и летом и зимой в какую-то хламиду навроде длинного до пят пальта и всегда ходил босый и с непокрытой головой. Он тихо сидел перед входом в церковь, вполголоса бормотал что-то, порой пел, раскачиваясь, и часто-часто крестился. Многие считали его тронутым умом и боялись его. Другие называли Петей-дурачком и смеялись над ним. И только старенькие бабушки кланялись ему и внимательно слушали, что он им скажет.

Говорили, что его пытались убрать оттуда. Вроде забрали его в кутузку, но оттуда перевели в больницу, а как он чем-то помог жене местного начальника милиции, его оставили в покое, да и отпустили. С тех пор он и жил при церковном кладбище со сторожем, сидел внутри церковной ограды и жил на подаяния. Милиция его не трогала.

Часто говорили между себя взрослые про Петю-дурачка, но кто и как к нему ни относился бы, за советом или даже за помощью к нему приходили почти все. И те, что смеялись, и те, что боялись и милиция и даже мы, ребятишки. Помню, что советовались с ним всегда. Постоянно кто-то стоял возле него со склоненной головой или даже сидел рядом на корточках, а он нараспев говорил что-то. Мама говорила, что он очень мудрый, что если его спросить о чем-то очень важном - ответит и точно! Но если спросишь что глупое - глупо и ответит.

Вот и начало войны я помню очень хорошо, потому что мы тогда возле Пети и были и первый раз слушали слова странные, что говорил он. А говорил он утром, когда сообщения о нападении еще не было и говорил о том, что черные тучи с запада идут на нашу землю, что идет оттуда черная саранча и жабы, которые заполонят землю, что летят птицы с железными клювами. Что идет антихрист и если он победит, то конец всей земле настанет. И говорил он об этом нараспев, даже как-то складно. Поневоле все мы замерли и гул стих, и тут кто-то сказал, что война, мол, скоро и опять народ загалдел, а Петя сел на скрещенные ноги, закатил глаза и бормочет что-то про себя! А через пяток минут уже бежит наша почтальонша и кричит, что сегодня германец напал на нас.

Потом, уже в июле, Петя не раз говорил, что придет и к нам немец и принесет с собой смерть великую. И что только когда мы все захотим немца изгнать, немец назад побежит.

А потом и немцы пришли. Сперва все храмы позакрывали, но потом их открывать стали. Ну и Петя на своем месте появился. И опять около него бабки, да бабы толкутся, а он им про что-то вещает. А вскоре немецкий какой-то чин к церкви приехал. Прошел, поглядел, как службу несут, потом покрасовался на фоне храма, пока его тощий фотограф снимал, и потом заметил Петю. Ну и прямым ходом к нему. А позади уже спешат солдат с автоматом и переводчик с круглыми очками в железной оправе.

Ну и спрашивает немец Петю, что тот скажет о войне. А Петя ему в ответ, что война, мол продлится еще долго - не один год. А немец сначала как-то поморщился, а потом сказал, что да, мол, в следующем году немцы начнут высадку в Англии и войну за Индию. Но Петя ему в ответ, что не с Англией, а с СССР война продлится долго. Немцу это не понравилось, но он промолчал. А Петя пропал на несколько дней. Появился он избитый и сильно похудевший. И опять к нему люди потянулись. Но он уже прилюдных речей не говорил. Вел себя тихо, но с каждым говорил о проблемах пришедшего.

А зимой он сидел на своем месте босый. Это смотрелось очень странно. Сам в тулупе и шапке-ушанке, и босый. И сказывали, что всем рассказывал, как немцам под Москвой всыпали. Словно узнавал обо всем по радио... Скольким он веру в победу вернул - и не сосчитать. Сам помню, как верил всем его словам и весь сорок второй все ждал, что наши вот-вот придут. Но пришли они позднее, а нас с мамкой и вообще освободили только в конце сорок четвертого.

Ведь осенью сорок второго угнали нас с мамкой в Польшу на работу, и мы стали ишачить на немецкого бюргера. Так что не знаю я, что с Петей было после нашего отъезда, но после войны его а городе уже не было. Правда, году в пятидесятом кто-то говорил, что вроде как дожил наш Петя - юродивый до весны сорок третьего и пропал. Не то немцы его с собой увели, не то убил кто. Я этого уже никогда не узнаю.

Запись рассказов, расшифровка и  литературная обработка

Михаила СВИРИНА 

КИФА №6(33) июнь 2005 года