Немногие для вечности живут...  Поэзия Мандельштама свидетельствует о его постоянном поиске веры - в единстве веры, верности и свободы, остававшимися для него высшими ценностями в бурную эпоху начала ХХ века. Этот поиск и неожиданные откровения мы видим уже в его ранних стихах - «Образ твой, мучительный и зыбкий...» (1912) или:
О свободе небывалой Сладко думать у свечи. - Ты побудь со мной сначала,- Верность плакала в ночи... (1915) Свои корни Мандельштам видел не в детстве и национальной традиции, которые он описывает, например, в «Шуме времени»: «Весь стройный мираж Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался и бежал, всегда бежал». Оттуда он бежал, но куда? Читая его стихи, с удивлением видишь, что для Мандельштама оказывается родной любая эпоха, любая культура, в которую он погружается, куда он входит, как в родной дом. При самом беглом взгляде можно вспомнить его стихотворения «В разноголосице девического хора...», «Лютеранин», «Айя-София», «Notre Dame», «Я не слыхал рассказов Оссиана...» Когда он принимает христианство, то сознательно выбирает не доминирующую конфессию. В 1911 году он был крещен в епископско-методистской церкви, однако главным для него оставалось то, что гораздо позже К.-С. Льюис назовет «просто христианством». Для него была очевидна неразрывная связь христианства и культуры. В советское время оставаться культурным человеком было так же непросто, как и верующим, собственно говоря, это было фактически одно и то же. Мандельштам нигде непосредственно о вере не говорит, но его строки дышат красотой христианской традиции и культуры, живым дыханием божественного откровения. Сама его жизнь оказалась свидетельством его христианского смирения и настоящей любви к врагам. До последних своих дней он оставался вестником иного, Небесного царства на этой столь нищей и поруганной земле. Я скажу это начерно, шепотом, Потому что еще не пора: Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра. И под временным небом чистилища Забываем мы часто о том, Что счастливое небохранилище - Раздвижной и прижизненный дом. (9 марта 1937) Кирилл Мозгов Статья была опубликована в миссионерском издании «Плоды и листья» * * * Паденье - неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты. Кто камни нам бросает с высоты, И камень отрицает иго праха? И деревянной поступью монаха Мощеный двор когда-то мерил ты: Булыжники и грубые мечты - В них жажда смерти и тоска размаха! Так проклят будь готический приют, Где потолком входящий обморочен И в очаге веселых дров не жгут. Немногие для вечности живут, Но если ты мгновенным озабочен - Твой жребий страшен и твой дом непрочен! 1912 * * * За гремучую доблесть грядущих веков, За высокое племя людей,- Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести своей. Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей: Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей... Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых костей в колесе; Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе. Уведи меня в ночь, где течет Енисей И сосна до звезды достает, Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьет. 17 - 18 марта 1931, конец 1935 * * * Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя - Узел жизни, в котором мы узнаны И развязаны для бытия. Так соборы кристаллов сверхжизненных Добросовестный свет-паучок, Распуская на ребра, их сызнова Собирает в единый пучок. Чистых линий пучки благодарные, Направляемы тихим лучом, Соберутся, сойдутся когда-нибудь, Словно гости с открытым челом,- Только здесь, на земле, а не на небе, Как в наполненный музыкой дом,- Только их не спугнуть, не изранить бы - Хорошо, если мы доживем... То, что я говорю, мне прости... Тихо-тихо его мне прочти... 15 марта 1937 КИФА №16(90) декабрь 2008 года |
