В ноябрьском номере невозможно не вспомнить так страшно перевернувшие всю жизнь страны события, которые вот уже почти сто лет связаны со словом «ноябрь». Над ними нельзя не задумываться до тех пор, пока мы не преодолели их последствий, пока не найден нами путь подлинного примирения и согласия с Богом и друг с другом...

Весна церкви русской

Мы публикуем небольшой фрагмент из многопланового материала прошедшей 30 октября 2008 г. встречи «Обновление внутрицерковной жизни в условиях гонений в ХХ в.» (новость о встрече см. здесь >> ). Встреча была организована силами трех малых православных братств - Крестовоздвиженского, Покровского и братства во имя Новомучеников и исповедников российских. В материал вошли те части выступлений, которые касались лишь одной из затронутых тем - темы возрождения общинно-братской жизни в Русской церкви. Готовится к изданию полный текст встречи, который, как мы надеемся, будет опубликован в ближайшее время отдельной брошюрой.

* * *

Сергей Озерский, председатель Крестовоздвиженского братства (Москва). Дорогие братья и сестры, мы начинаем нашу встречу, посвященную разговору об опыте обновления внутренней жизни церкви в эпоху гонений. Мы приурочили этот разговор к сегодняшней дате не случайно. Вы прекрасно знаете, что сегодня по всей стране проходят мероприятия, посвященные дню памяти жертв политических репрессий. История празднования этого дня началась в 1974 году, когда заключенные мордовских и пермских лагерей объявили голодовку, с одной стороны, вспоминая тех, кто стал невинными жертвами советского режима, с другой стороны, протестуя против произвола и насилия. И в дальнейшем этот день - 30 октября - стал национальным праздником, с 91-го года он отмечается как день памяти жертв политических репрессий, так что, конечно, не случайно мы собрались именно в этот день. Я думаю, что в нашей стране репрессии не обошли ни одну семью. Прямо или косвенно все мы оказались так или иначе ими затронуты. Ведь пострадали все социальные слои. Но мне кажется, здесь есть одна проблема, с которой мы столкнулись, побывав вчера со Светланой Олеговной Чукавиной в государственном музее истории ГУЛАГа. Когда мы входили в музей, то увидели еще перед входом большие портреты людей, и было удивительно, что в одном ряду висят портреты Кирова, Бухарина, Тухачевского - и тут же о. Павла Флоренского, Вавилова, Мандельштама и Мейерхольда. Возможно, это было сделано намеренно, чтобы изобразить примирение всех перед лицом смерти, но мне кажется, что для нас, христиан, такая «уравниловка» не очень приемлема. И, более того, не очень понятно, какие есть основания для того, чтобы говорить о таком примирении и согласии. Мне кажется, что при таком подходе какие-то вещи нивелируются.

И еще одно: я сегодня смотрел телерепортажи, которые были посвящены тому, как отмечается этот день в разных местах нашей страны. И корреспондент почему-то говорил исключительно о сталинских репрессиях. Но совершенно очевидно, что репрессии начались с первых дней революции, особенно если мы говорим о репрессиях в отношении церкви - иерархии, духовенства, мирян. Всем известно, что само празднование памяти новомучеников и исповедников Российских было установлено уже в восемнадцатом году - Поместным собором, когда пришли известия о гибели митрополита Киевского Владимира и других священников и епископов, когда в разных местах нашей страны уже пролилась кровь. И ленинский период был отмечен репрессиями, и, безусловно, время правления Сталина. Мы можем говорить о репрессиях и в хрущевские времена - вспомните хрущевское гонение на церковь, и в последующие годы. Недавно отец Георгий Кочетков вспоминал Бориса Талантова, известного человека, который пострадал за свою веру и был осужден в 69-м году. Для тех, кто не знает этого имени, я буквально в двух словах скажу, что это был преподаватель математики из Кирова, из Вятки, - человек верующий, дерзновенный, который смело действовал и направлял в центральные газеты открытые письма, которые потом передавались по радио «Свобода» и благодаря этому стали известны на Западе. Он говорил о необходимости обновления церковной жизни, обличал недостатки жизни клириков и мирян, протестовал против закрытия церквей. У него была даже целая программа, в которой говорилось и о необходимости перевода богослужения, и о необходимости создания общин и братств. В 69-м году он был осужден, попал в заключение, где и умер, уже будучи пожилым человеком, в 72-м году. Можно вспомнить и Александра Огородникова, который в 78-м году попал в тюрьму за организацию христианского семинара и провел там девять лет, и Павла Проценко, который в 86-м году, уже при Горбачеве, был осужден за веру.

Говоря об этом - беспрецедентном в мировой истории после первых веков христианства - периоде гонений, мы можем сказать, что он ознаменован не только огромными жертвами и мужеством верующих людей, но и тем, что в церкви появился какой-то новый опыт, который, может быть, еще не очень известен, но который может стать залогом будущего возрождения церкви. Вот об этом опыте мы хотели бы сегодня поговорить. Потому что наше почитание памяти новомучеников и исповедников должно быть, прежде всего, вхождением в их живой, творческий опыт, который они завещали нашей церкви, и нашим христианским долгом является исследование этого опыта и стремление воспринять его в своей жизни.

Ольга Филиппова, бакалавр богословия: Я попробую кратко описать состояние церкви начала XX века, коснувшись, в первую очередь, попыток устроения приходской жизни в предсоборный период и мнений и решений Собора 1917-18 гг. на этот счет. Также хотелось бы сегодня вспомнить многих и многих людей, которые были активными участниками предсоборного движения и Собора 1917-18 гг. Практически все они погибли. Многие из них угодили Богу, приняв на себя мученичество и свидетельство веры.

Митрополит Арсений (Стадницкий)

В большинстве дискуссий возрождение прихода связывалось с возрождением приходской общины. Вот одно из характерных мнений: "По идее, приход должен представлять из себя общину, тесно сплоченную единством веры, взаимной любви и благорасположения всех членов между собой. Это едва ли не самое лучшее человеческое учреждение, где все классы народа, без различия званий и сословий, могут получать удовлетворение своим религиозным потребностям, и нравственно совершенствоваться. На самом же деле, наш приход в настоящее время превратился в случайное собрание различных лиц около своего храма. Он стал только территориальной единицей без всякого влияния на жизнь общества", - пишет еп. Иннокентий (Беляев). Как кажется, еще один важный момент появляется в этот период: мнение о том, что должны существовать такие братства, такие союзы христиан, которые не привязаны к какому-либо приходу, не привязаны к какой-либо территории. Об этом писал, например, митр. Владимир Богоявленский, первый архиерей-новомученник. Об этом же говорил будущий патриарх Тихон, служивший в то время в Америке, описывая жизнь американской православной церкви: "В каждом приходе есть братство, а во многих приходах и по несколько братств. Братство обязательно носит церковный характер, выбирает какого-нибудь святого или праздник в покровители. Из своих доходов делает отчисления на содержание церкви, священника, школы, на ремонт и украшение храма. Кроме того, оно преследует и благотворительную цель, выдает пособие своим членам в случае болезни, увечий, безработицы. При братстве бывает и полюбовный суд членов. Вообще, братства здесь очень популярны, и вместе с православным обществом взаимопомощи, в котором они объединяются, и которое тоже от себя помогает при постройке церквей и в просвещении народа, много способствуют оживлению церковно-приходской жизни".

В заключение мне хотелось бы привести ещё одно свидетельство - протопресвитера русской армии и флота Георгия Шавельского. Надо сказать, что это человек, который не очень-то склонен к комплиментам. Вот что он пишет о церкви 1916 г.: "Только незнакомый с русской церковной православной жизнью может думать, что за последнее десятилетие не сделан никакой шаг вперед. Перелом в церковном деле в последнее время произошел, и перелом очень большой. Я помню еще время, когда во всех почти сельских церквах одинаково гнусавили дьячки, когда хоры в церквах были редкостью, о которых кричали всюду, когда батюшки в храмах или хронически молчали или перечитывали в назидание своим пасомым печатные листки, когда все служение священника ограничивалось совершением богослужений в храме и треб по домам. А в последние перед революцией годы едва ли находились на Руси храмы, где бы не раздавалось хоровое пение, устная проповедь вслед за богослужением стала обычным и даже обязательным явлением, появились тысячи разных церковных братств и обществ, иногда насчитывающих десятки тысяч членов".

Неслучайно после призыва патриарха Тихона в начале 1918 г. о собирании народа Божьего, о том, чтобы люди объединялись в братства, советы с тем чтобы противостоять давлению власти, эти объединения верующих стали очень быстро появляться по всей стране. И произошло это потому, что в нашей предреволюционной церкви уже был сродный опыт.

С. Озерский. Мне кажется важным, что те преобразования, которые и предлагались, и чаялись, и обсуждались и в предсоборное время, и на самом Соборе, были не кем-то навязаны церкви, а рождались изнутри церкви. Это, собственно, и была осуществленная соборность. При этом люди могли друг с другом не соглашаться. Даже известный вопрос о восстановлении патриаршества остро дискутировался. И были те, кто выступал за восстановление патриаршества, были противники восстановления патриаршества, которые приводили свои доводы. Но важно, что люди общались, обсуждали и свободно высказывали свои мнения.

Светлана Чукавина, председатель братства во имя Новомучеников и исповедников российских (Москва): Мы хотели бы сегодня продолжить наш разговор о трех священниках, которым выпало служить уже в послереволюционное время. И поговорить о том, что произошло в церкви после революции, об этом времени - приблизительно до конца 20-х годов, - которое сейчас иногда даже называется церковным ренессансом. Это было такое время, когда, с одной стороны, в нашей стране начались тотальные гонения на церковь. Они включали в себя и физическое уничтожение верующих, и давление, и вмешательство во внутрицерковную жизнь, и организацию расколов, и многое другое. А с другой стороны, эти годы дали русской церкви удивительных пастырей, удивительных церковных людей, которые смогли продолжить и развить образовавшийся в начале XX века новый опыт. Но самое удивительное то, что они смогли сделать следующий шаг в направлении того, о чем думали и многие иерархи русской церкви, и священники, и просто думающие верующие люди. Мы сегодня хотели бы поговорить о сщмч. Сергии Мечёве, об архим. Сергии (Савельеве) и сщмч. Анатолии Жураковском. Вы знаете, что и отец Сергий Мечёв, и отец Анатолий являются новомучениками, уже прославленными в церкви, отец Сергий (Савельев) - исповедником веры, т.е. они засвидетельствовали свою верность Богу и Церкви. И поэтому мы можем сегодня очень серьезно отнестись к тому опыту их жизни, их пути в церкви, о котором будем сегодня говорить.

С одной стороны, опыт каждого из них совершенно уникален, потому что они жили и служили в совершенно разных местах и при различных обстоятельствах. С другой стороны, как это ни странно, оказалось, что в этом опыте есть много общего, а значит - не случайного. Да, многое было подготовлено предреволюционным временем, но, вероятно, в опыте лучших священников русской церкви - самых активных и пытающих что-то реально делать - смогло воплотиться еще и особое откровение Божие о путях жизни церкви. Мы не ставим сегодня своей целью рассказать об этих людях, их пастве, их общинах подробно, рисуя их портреты, потому что сейчас литература о них уже все-таки есть, и я надеюсь, что почти все мы как-то с ней знакомы. Поэтому нам хотелось бы прежде всего постараться проанализировать их опыт и понять, что же в нем было явлено для русской церкви, а значит, и для нас. Я постараюсь очень коротко рассказать о пути отца Сергия Мечёва и о покаяльно-богослужебных семьях, которые образовались вокруг мечёвского прихода. Но сначала мне бы хотелось назвать те общие черты, которые невольно бросаются в глаза даже при простом собирании самой доступной информации.

Во-первых, всем общинам, связанным с именами пастырей, о которых я буду говорить, была свойственна такая черта: в центре их жизни было Евангелие и живое общение со Христом. Может быть, это довольно странные слова - ведь что может быть еще другое в центре жизни священника и паствы, в центре жизни общины? Но, тем не менее, формализация жизни церкви, в том числе и приходской, часто была так сильна, что эти слова можно было бы сказать совсем не про всех верующих людей. А в жизни этих людей это действительно было так. Это выражалось в совершенно конкретных вещах. В том, что Евангелие просто читалось, причем это было обычно ежедневное чтение - в разном опыте было немного по-разному, но Евангелие было той книгой, с которой эти люди не расставались. Звучала проповедь. Все три священника были замечательными проповедниками - к счастью, проповеди их сохранились, и мы можем об этом судить. Это не сухие академические проповеди, это живое слово, которое питается Евангелием и дает возможность людям укрепиться в пути евангельском, который открывается в Писании. Участие в таинствах церковных, прежде всего в таинстве Евхаристии и в таинстве исповеди, было постоянным и неформальным. Живая молитва пронизывала жизнь общин и в храме, и во внехрамовое время. 

Вторая черта, которую мне бы хотелось отметить, - это, собственно, собирание в общину. Этот путь тоже был очень разный: был путь вырастания общины из прихода, а был путь собирания общины, не связанной ни с каким приходом, и наоборот, путешествующей по разным приходам и как бы оживляющей жизнь разных приходов, за которые община брала ответственность. Вот это собирание в общину, конечно, тоже выражалось очень конкретно - в том, что родившаяся община расценивалась как общий путь, выбранный всеми сознательно. Общий путь людей, которые хотели жить в церкви вместе, которые хотели друг другу помогать, иметь силу для молитвы, иметь силу для служения ближним и церкви. Этот путь выражался в том, что проводились совместные встречи с чтением или Писания, или святоотеческой литературы, с совместной молитвой, с реальной взаимопомощью, которая была очень необходима в эти годы людям.

Третья черта - то, что в составе этих трех общин (это тоже очень показательно) оказалась интеллигентная молодежь. Священники проповедовали, свидетельствовали и призывали в церковь людей, которые, по слову архим. Тавриона (Батозского), могли не только собраться в церковь, но и кого-то еще собрать, научить и что-то сделать для церкви. Конечно, это было обусловлено и самим временем, когда - это тоже известный факт - интеллигенция после революции вернулась в церковь, причём в массовом количестве. Это был возврат в отеческий дом, когда вдруг церковная жизнь стала людей интересовать, и не только как прибежище от бедственной жизни, которая окружала их, но именно по внутреннему зову сердца. Люди часто приходили в храм, не имея никакого церковного опыта, и хотели в нем разобраться. Многие шли от культуры, от философии, но не останавливались на этом, а приходили к живой церковной традиции, к которой хотели быть причастными, а не только изучать её в академическом аспекте.

Следующую черту я бы охарактеризовала как обновление храмового богослужения. Для общинников было принципиально участие всех членов общины в богослужении, соучастие с предстоятелем, со священником, обращение к различным богослужебным пластам - и очень древним, связанным с общехристианским опытом, и к древнерусскому опыту, к тем пластам, которые всё равно выходят за границы собственно синодального периода, т.е. опыта более родного, что ли, для самой церкви. Там они черпали многие формы богослужения, которые восприняли и творчески применили в богослужебной жизни.

Жизнь общинников характеризовалась очень серьёзной установкой на внутреннее делание - молитвенное, покаянное. Велись духовные дневники, обращались к Иисусовой молитве. Покаяние было той стороной жизни, которая давала человеку духовно расти и продвигаться вперёд. Нельзя не отметить и то, что, войдя в церковную ограду, эти люди понимали, что они имеют очень серьёзную ответственность за тот опыт, который они хотели воспринять. Это была ответственность за церковь, за её традицию и наследие, за сохранение традиции церкви, за священников, которые окормляли паству, друг за друга.

Я бы ещё отметила такую черту, свойственную этим людям, как постоянное духовное самообразование. Конечно, никаких духовных учебных заведений в те времена очень быстро не стало, хотя какое-то время они и были, но тем не менее углубление в традицию путём самообразования было возможно.

Еще одна важная черта - стремление к воцерковлению всей жизни, к преодолению той раздвоенности жизни, которая так была свойственна верующим людям перед революцией, когда жизнь делилась на храмовую и обычную. После катастрофы 1917 года стало ясно, что это не может так продолжаться, воцерковление всей жизни должно в реальности осуществиться.

Я не претендую на полный охват, я говорю лишь о том, что видно сразу и чем надо сейчас заниматься церкви, что собирать для своего опыта жизни сегодня. Но последнее, что бы я отметила, - то, что все общинники из тех общин, о которых мы будем говорить, и их пастыри воспринимали революцию как Суд Божий, как ответ за грехи и народа, и церкви, которая не могла руководить народом духовно и нравственно. Здесь можно вспомнить слова о. Тавриона (Батозского), который совершенно в унисон с этими пастырями говорил, что революция в России могла произойти потому, что не читали Евангелие. Это была общая мысль, родившаяся совершенно отдельно у этих трёх пастырей и в этих трёх общинах.

Отец Сергий Мечёв с братией и прихожанами храма

Теперь я напомню опыт о. Сергия Мечёва и его покаяльно-богослужебной семьи. Отец Сергий из всех троих был единственным потомственным священником (и архим. Сергий, и отец Анатолий не имели никакого отношения к священническому сословию). Отец Сергий, напротив, был сыном о. Алексия Мечёва, известного московского священника, старца, у которого был приход свт. Николая в Клённиках (на Маросейке), очень знаменитый к тому времени, когда о. Сергий стал взрослым церковным человеком и потом священником. Во многом о. Сергий продолжал дело о. Алексия, в т.ч. он продолжал дело создания духовных семей, или групп, как они по-другому назывались, которые существовали ещё при отце Алексии.

Это были небольшие группы, которые отец Алексий благословлял встречаться довольно часто, иногда даже раз в неделю, для того чтобы читать духовную литературу и молиться. Он сам к ним приходил домой и участвовал в их беседах. Конечно, эти группы все состояли из прихожан мечёвского храма, и здесь мне хочется предоставить слово самому о. Сергию, который в одной из поздних своих проповедей замечательно определил то дело, которое его отец смог в церкви сделать: «В своё время среди московского духовенства батюшка стоял на особом месте. Было принято, что есть два способа спасения, два пути: путь жизни в миру и путь иноческой монастырской жизни. Путь иноческий обычно рассматривается как ведущий к отречению от мира, изымающий человека от мира и поставляющий его в иные условия. Во-первых, это особый мир богослужения, молитвы, а затем - духовного руководства, покаяния и послушания. И был другой путь, который в известном смысле кажется для многих путём лукавым, - путь спасения в миру, в приходских храмах, где есть «собственное делание». В монастыре, мол, монахи совершают подвиги и дела, а наше дело - «помнить день субботний во еже святити его». Если в воскресный день приходской храм собирает верующих, то это и есть великое делание, которое заменяет для мирян делание монаха. В другие дни мирянину можно в храм и не ходить. Так и поступали: ходили в праздничные дни в храм, этим всё ограничивалось. С этим воскресным хождением в храм не было никакой связи у остальных дней. Кроме того, мы знаем, что в наше время богослужение в приходских храмах в значительной степени искажено: одна праздничная служба, одно богослужение похоже на другое. Всё то, что затрудняет и не развлекает, опускается, а взамен вставляются совершенно не подходящие по ходу богослужения концертные песнопения. Так из богослужения делается приготовление не к вечности, а к той же самой мирской жизни, от которой должен бежать христианин, в отношении которой он должен стать премирным.

Отец Алексий часто говорил, что его задача - устроить мирской монастырь или монастырь в миру. Вовсе не для одних иноков открыт путь спасения, он должен стать достоянием всех христиан. Надо в миру жить премирно, пользоваться им, по слову апостола, как бы не пользуясь. Тем своим духовным детям, которые просили благословения на поступление в монастырь, батюшка часто говорил: «Погоди, у нас свой монастырь будет», имея в виду не монастырские стены, а паству-семью, находящуюся под единым духовным руководством и связанную узами любви. В ней каждый человек живёт как обычный мирянин и член общества, но в душе работает Богу, стремится к выполнению обетов крещения и к соблюдению заповедей Божьих, к святости, обожению».

И вот отец Сергий, продолжая дело отца, в конце концов оказался в ситуации, когда ему пришлось принять паству о. Алексия после его смерти. Он не сразу решился рукополагаться, потому что разбирался сам с собой. Но всё же он был рукоположен в дьякона и в священника в 1919 году, когда уже было всё понятно об отношении государства к церкви. Конечно, он шёл на путь исповедничества и мученичества сознательно, так же, как и многие другие пастыри, которые рукополагались в эти годы. На о. Сергия свалилось бремя окормления духовных чад о. Алексия. Это было много людей, которые привыкли к вниманию отца Алексия, к частому с ним общению, к частой исповеди, к неформальным отношениям. Отец Сергий, с одной стороны, очень долго входил в контакт со своей доставшейся ему в наследство паствой. С другой стороны, он стал священником молодых людей, которые пришли в церковь и пришли уже собственно к нему, а не к отцу Алексию. В основном это была интеллигентная молодёжь, которая приходила из богословских кружков. В одном из кружков отец Сергий участвовал сам, когда ещё учился в университете на словесном отделении филологического факультета. Другой, организованный по просьбе студентов МГУ, филологов и философов, которые хотели изучать святых отцов, он вел сам. Из этого кружка почти все стали прихожанами маросейского храма и духовными чадами отца Сергия. Приходили люди из интерконфессиональных кружков по изучению Евангелия, образованных бароном Николаи, основателем Русского христианского движения, которое мы в основном знаем по эмиграции. Духовные дети отца Сергия были молодые люди из университетских кругов, которые как раз в эти годы искали церкви и пришли при помощи отца Сергия в церковь.

Они продолжили традицию Маросейки, собирались в духовные семьи, общины, которые так же, как при отце Алексии, встречались, читали духовную литературу или Писание, молились. Отец Сергий тоже ходил на эти встречи. При отце Сергии количество этих кружков увеличилось, и паства увеличилась. В этих группах были люди, которые по благословению отца Сергия поставлялись на служение старших. Эти люди были старшие или по возрасту, или по церковному опыту, по какому-то авторитету в общине. Они брали на себя часть пастырских задач, которые лежали на отце Сергии. Он считал, что паства должна разделять пастырские труды своего отца. Старшие помогали советом, подсказывали, как выбрать литературу для чтения, направляли к о. Сергию тех, кто находился в искушениях или тяжелых обстоятельствах. Большое внимание на Маросейке, как и при о. Алексии, уделялось богослужению. Благодаря о. Сергию был организован семинар по Уставу, который вел один из участников Поместного собора 1917 г. - Андрей Гаврилович Кулешов. Это очень повлияло на само богослужение, которое как бы все более открывало молящимся основные свои смыслы. Несколько раз в году на Маросейке даже проводились всенощные, которые действительно длились всю ночь и заканчивались ранней литургией и агапой, трапезой христианского общения и любви, на которой собирались все, кто участвовал в богослужении.

29 октября 1929 г. о. Сергий был арестован и после серии повторных арестов расстрелян в ярославской тюрьме в июле 1941 г. Сохранилось пять общих писем от него из заключения к своей пастве, «соборных посланий». В одном из них он писал:

«Найдите в своей жизни источник нечистоты, вызвавший необходимость очистительных страданий, вам ниспосланных. Пересмотрите отношение к покаяльной семье своей: не вы ли грехами своими привели ее к разделению? Понимали ли вы по-настоящему, что такое покаяльно-богослужебная семья, сознавали ли, как добро и красно жить в ней вкупе? Исполняли ли свои обязанности по отношению к ней и к отдельным ее членам? Или, связанные с отцом, вы зачастую отделяли себя от семьи, не служили ей, осуждали ее, поносили ее, забывая, что это наша общая семья, пусть самая последняя из всех семей Господних, но наша? Господь сочетал нас в ней воедино, в ней мы родились духовно, в ней воспитывались, в ней купно живем. С ней, не иначе, пойдем и туда, к Богу...»

Последнее письмо к пастве было написано тогда, когда уже был закрыт и разорен маросейский храм: «Суд Божий совершается над церковью Русской. Не случайно отнимается от нас видимая сторона христианства. Господь наказует нас за грехи наши и этим ведет к очищению. Совершающееся неожиданно и непонятно для живущих в миру. Они и теперь еще стараются свести все к внешним, вне Церкви лежащим причинам. Живущим же по Богу все давно было открыто.

Многие русские подвижники не только предвидели это страшное время, но и свидетельствовали о нем. Не во внешнем усмотрели они опасность для Церкви. Они видели, что истинное благочестие оставляет даже иноческие обители, что уходит дух христианства неприметным образом, что наступил уже самый ужасный глад - глад Слова Божия, что имеющие ключи разумения и сами не входят, и возбраняют вход другим, что при кажущемся внешнем благоденствии монашество, а затем и христианство, - при последнем издыхании. Оставлен путь опытного делания, путь, по которому прошли отцы древности и который запечатлен ими в писаниях их.

...Особые скорби, небывалые напасти - удел наших дней. В покаянном преодолении их - смысл нашей жизни. Множество храмов рукотворных, благолепно украшенных, было открыто столетиями, и в то же время величайшее множество храмов нерукотворных в мерзости запустения пребывали заключенными. Ныне храмы, воздвигнутые руками человеческими, разрушаются, но в покаянной тоске по ним поднимаются храмы, созданные руками Божиими. Огоньки смиренного мученичества вспыхивают повсеместно, особенно на далеких окраинах. Голодные, оборванные, дрожащие от холода, изолированные от мира, на голой земле, на снегу или в случайных избах, без гробов и священного напутствия умирают иереи, иноки и верные.

 В покаяльных храмах отходящих душ их возносятся ими молитвы за грехи всей церкви, возлюбившей внешнее паче внутреннего и обряд больше духа - церкви, не нашедшей в себе, даже в годину исключительных бедствий, целительных слез покаяния.

Войдем, родные, и мы в клеть душ наших, войдем в храм наш душевный, посвященный Господу еще в момент Крещения и освященный Им в момент первого Причащения. Храм этот наш никто никогда не сможет его разрушить, кроме нас самих. В нем мы каждый - иерей и кающийся. Жертвенник его - сердце наше, и на нем мы можем приносить всегда в слезах наших великое таинство покаяния. Трудно нам, запустившим наш храм невидимый и недостойно жившим только храмом видимым, принять от Господа новый путь спасения.

Восплачем и возрыдаем, но не слезами отчаяния, а слезами покаяния, примем все, как заслуженное.

Разве не Господь посылает это? Разве лучшие из нас не вступили давно на этот путь? Надолго или совсем - Одному Господу известно - уходит от нас видимая сторона христианства.

Большая чуткость духовная дана вам от Господа. Сердце ваше привело вас не туда, где блистало великолепие службы, где звучали изысканные мелодии, где раздавались искусные проповеди. В маленький убогий храм вошел в свое время каждый из вас и в нем почувствовал правду святоотеческого пути. В наступившую было весну церкви Русской вы явились делателями в Ее винограднике. С каким самоотвержением отдали вы свою молодость, свои зрелые годы, свои старческие силы на устроение храмов жизни покаяльной семьи нашей! Вы не только живые свидетели, но и участники последнего озарения угасающего по воле Божией светильника церкви Русской. В грядущем страшном испытании Церкви Христовой молю Господа, Его Пречистую Матерь и святых угодников наших, чтобы они нашли вас истинными делателями виноградника Христова.

Родные мои, явим себя во всем как служители Божии, в великом терпении, в нуждах, в тесном обстоянии, под ударами, в немощах, в изгнании, в трудах, во бдении (2 Кор 6: 5).

Бог же терпения и утешения да дарует вам быть в единомыслии между собой»

КИФА №15(89) ноябрь 2008 года