Преодолеть постмодерн надо в себе Фрагмент из доклада Григория Гутнера «Культура: сфера смыслов или система коммуникативных техник?», прочитанного на конференции «Духовное противостояние пустоте в церкви и обществе»  Г.Б. Гутнер Можно посетовать на возникновение таких подходов и пожалеть о том утерянном рае, который создавала на протяжении веков наша культура. В самом деле, это крайне жутко - такое опустошение, которое не создается никем специально. Философы постмодерна не придумывают этого, они лишь пишут о том, что им открыто, и следует подумать лишь об одном - а все ли, в конечном счете, им удается охватить. Возможно, нет. Но я сейчас не буду предлагать радужных проектов преодоления постмодерна - его преодолеть трудно, и единственное, что я могу сказать - что преодолеть его, наверное, надо в себе. Многие из этих авторов, несмотря на вычурность и, может быть, ужасную непонятность для многих их языка, говорят часто о простой вещи - о том, что надо быть внимательней к своим иллюзиям, что не надо принимать иллюзии за реальность. Уверяю вас, почти все они - и Деррида, и Фуко, и Делез, и Лиотар - все, кто повинен в этой дикой картине, возникающей перед нашими глазами, сожалеют об утерянном не меньше, чем все остальные. Это горькая констатация, а не злонамеренное лишение нас осмысленности нашей жизни. Завершая это рассуждение, скажу лишь об одном: О.А. Седакова говорила в первый день нашей конференции о завершении некоего замечательного проекта, который она связала с эпохой просвещения, или, как по-другому ее называют, эпохой модерна. Сказав так, она как бы вступила в полемику с другим автором, и я, возвращаясь к нему, невольно вступаю в заочную полемику с ней. Известная книга Юргена Хабермаса называется «Модерн как незавершенный проект». Идея Хабермаса состоит в том, что идеалы модерна не исчерпаны, что наша культура в своем классическом выражении содержит некий потенциал, который попросту не был раскрыт, что направленная против него критика постмодерна сняла лишь некую иллюзорную часть этого проекта, но не затронула его глубинных возможностей, что мысль о некоем смысловом единстве, питающем нашу жизнь, остается актуальной, но она не должна быть профанирована, она не должна быть подана и услышана как некое выражение наших интересов и как некие попытки производить знаки в ответ на знаки. Как раскрыть этот потенциал? У Хабермаса есть лишь смутно намеченные пути, я же думаю, что именно христианство способно это сделать. ---------------------- * Цитируется по книге: Д. Эрибон. Мишель Фуко. М., 2008, с. 184.
Постмодерн в церковной ограде  Б. Колымагин Не обошел новый «изм» стороной и церковь. Многие жесты и культурологические ходы постмодернистов были повторены в церковной ограде, хотя исполнители и не всегда понимали, что работают в новой парадигме. К таким акциям можно отнести, к примеру, костер из книг, устроенный в 1998 году в Екатеринбурге фундаменталистами. Борясь с «тлетворным влиянием Запада», они вынесли из семинарской библиотеки произведения о. Александра Меня, о. Иоанна Мейендорфа, Николая Бердяева и предали их сожжению. Подобные акции устраивали и перформансисты, скажем, г. Псой (правда, контекст их проведения был совсем иной). Софринские поделки, штампы иконописи, тиражирование итальянского клиросного пения, отчужденная телевизионная картинка богослужения, в которую погружаются все присутствующие на службе, тоже имеют самое непосредственное отношение к постмодерну в его разрушительном изводе. Но постмодернизм отнюдь не сводится к скандалу и низкому качеству художественной продукции. Это особенно стало очевидно, когда ушел карнавал 90-х и появился госзаказ на неоконсерватизм и традиционные ценности. В архитектуре, живописи, поэзии стали появляться новые течения, цельные в своей замкнутости и стилистике. Но сама матрица постмодерна осталась. Потому что проект постмодерна крепко связан с модернизацией экономики. Примерно так же, как в начале двадцатого века модернизм как художественное явление был сопряжен с модернизацией всей Российской империи. Постмодернизм допускает одновременное существование разных стилей, разных культурных кодов, он, действительно, является «пост». Но это не эклектика, и совершенно разные культурные конструкции он соединяет друг с другом благодаря комментариям и комментариям на комментарии. В сущности, это еще одна форма работы с сознанием, далекая от поэтики скандала, точечная, наукообразная. Как показывает современный опыт (скажем, работы Хирста), произведения постхристианской эпохи могут быть предельно сдержанными, холодными, политкорректными. Это ничего не меняет по сути. Наряду с современными течениями постмодерн вобрал в себя и архаику. Поскольку в древности можно найти многое - и хорошее, и плохое - не удивительно, что фундаментализм легко вписался в новую культурную ситуацию. В то же время в постмодерне существует и Живое Предание. Точнее сказать, постмодерн интерпретирует его как одну из традиционных ценностей и в этом качестве позиционирует разные проявления Предания в культурном пространстве. Соединив в себе множество самых разных элементов, постмодернизм в то же время безжалостно выставляет напоказ любую стилизованность, «накатанность» - будь то вторичность приема, текста или политического штампа, безразлично, консервативного или либерального. И это, несомненно, важно не только в культурном пространстве. Время торжества «новодела», и явного, и скрытого, нуждается в очистительном - пусть при этом зачастую и издевательском - смехе, в вытаскивании «как бы традиционных» произведений и авторов из искусственной скорлупки в ситуацию, существующую «здесь и сейчас». Конечно, радикальный отказ от этики, от духовной вертикали не позволяют Церкви смело ввести постмодернизм в церковную ограду, как это произошло с модернизмом веком раньше. Но какие-то элементы постмодерна присутствуют в жизни многих церковных общин, и иногда они не несут негативных коннотаций. Возьмем, к примеру, переводческую деятельность. На привычный церковнославянский текст накладывается новый, русифицированный. К нему рано или поздно привыкаешь, проживаешь с ним какой-то отрезок церковной жизни, и вдруг в один прекрасный момент текст меняется, и снова начинается вхождение в новую языковую реальность, некоторые вещи наслаиваются, русский перепутывается с церковнославянским («ныне и присно... ныне и всегда»). И в итоге мы имеем абсолютно постмодернистскую по духу работу с сознанием верующих, которые неизбежно оказываются поставленными лицом к лицу с почти утерянным и оторванным от ответственного личностного прочтения смыслом текста, по которому раньше было так приятно бездумно скользить. Примеры такого рода легко множить. Не только среди «модернистов», но в самых тихих, традиционных приходах можно найти постмодернистский дискурс - в поведении прихожан, в проповеди священника, в храмовом убранстве. В связи с этим повторю еще раз: не нужно говорить о постмодернизме исключительно в отрицательном контексте. И выдавливать его из себя, как предложил один из докладчиков на последней конференции Преображенского содружества, посвященной противостоянию пустоте в церкви и обществе, тоже, наверное, не стоит. Потому что постмодерн в каком-то смысле - среда обитания. Борис КОЛЫМАГИН КИФА №14(88) ноябрь 2008 года |
