Он старался поддерживать всё живое в церкви

Интервью со свящ. Георгием Кочетковым 7 апреля 2008 года, в день кончины отца Виталия Борового

- Было сказано однажды, что с кончиной Сергея Сергеевича Аверинцева закончился ХХ век, завершилась целая эпоха. Можно ли сказать, что жизнь отца Виталия Борового - тоже целая эпоха, эпоха в новейшей церковной истории? Каково значение личности отца Виталия для церкви?

- Сейчас ответить полностью на этот вопрос невозможно. Должно пройти какое-то время, чтобы ответ был более объективным, более целостным и менее зависимым от эмоций. Но в любом случае не может быть никаких сомнений в том, что о. Виталий - знаковая фигура, что он один из крупнейших деятелей Русской православной церкви второй половины ХХ века. Если о Сергее Сергеевиче было сказано, что с ним закончился целый ХХ век, то отец Виталий сам прожил целый век. Он умер на 93-м году жизни. Очень важно то, что он родился не в СССР. Он родился в 1916 году в семье белорусских крестьян и жил в Прибалтике, Западной Белоруссии, Польше. Потом учился в Вильнюсе и Варшаве и только перед войной оказался на территории Советского союза. Он созрел как личность не будучи под советской властью. И этот свободный дух о. Виталий сохранял всю жизнь.

Он всегда старался помогать церкви в том реальном состоянии, в каком она находилась в тяжёлые подсоветские и первые постсоветские годы. После войны он восстанавливал Минскую семинарию в Жировицах и преподавал сначала там, потом, в конце 1950-х - начале 1960-х - в Ленинградской духовной академии. Он чувствовал себя учеником Василия Васильевича Болотова, стремился продолжать его дело и хотел, чтобы на него смотрели, прежде всего, как на профессора, преподавателя церковной науки. Он хотел создать книгу, которая была бы продолжением дела Болотова - история церкви, но с учётом тех открытий исторической науки, которые произошли в ХХ веке.

Он, конечно, был и церковным дипломатом, но честным и преданным церкви. Удивительно, как человек, который в советские-то годы был представителем церковных верхов, заместителем председателя Отдела внешних церковных сношений, мог ни разу никого не предать, не написать ни одной бумаги в КГБ или в другие советские органы, которые могли бы принять, что называется, оргмеры по отношению к кому бы то ни было. Он множество раз испытывал гонения и угрозы. Когда в конце 1970-х годов его - единственного протопресвитера Русской православной церкви - снимали с должности настоятеля Патриаршего собора, власти говорили ему: «Вы нам со своими проповедями тут не нужны. Поезжайте проповедовать в Женеву, там кому угодно проповедуйте». Он всегда говорил правду, говорил острые и рискованные вещи, но умел говорить это так, чтобы не попадать в слишком сложные, безвыходные ситуации, и всю жизнь уходил от людей, «ищущих повода». Только один раз у него это не получилось - когда в 1984 году его сделали «невыездным» и убрали из Женевы, а потом даже стали допрашивать в КГБ по клеветническому доносу одного из  священников, служивших с ним в то время в одном храме в Женеве.

Он старался поддерживать всё живое в церкви. Он ценил вещи неформальные, исходящие изнутри традиции, и любил напоминать слова Болотова о том, что для церкви канонично всё, что для неё реально и всерьёз полезно. Он был человеком очень послушным иерархии, хотя иерархия его не слишком любила. Он был выдающимся богословом - может быть, лучшим богословом Русской церкви второй половины ХХ века внутри Советского союза и России. Наследие отца Виталия, которое сейчас неизвестно почти никому, кроме узкого круга людей, ещё будет выявляться и собираться, я в этом уверен. И он займёт ещё - и через свои проповеди и работы, и просто как человек, достойно проживший свою долгую жизнь в служении Богу и Церкви - достойное место в общей памяти нашей церкви.

- Вы считаете о. Виталия одним из немногих своих духовных учителей. Почему Вы выбрали именно его?

- В молодости я искал учителей. И Господь мне действительно посылал тех, у кого можно было учиться. Я считаю всех своих учителей истинными праведниками, истинно святыми людьми - и отца Тавриона (Батозского), и отца Всеволода Шпиллера, и отца Иоанна (Крестьянкина), и отца Виталия Борового. Они все очень разные, но в каждом из них действовал Дух Божий, и благодаря этому разнообразию, несмотря на их человеческие немощи, недостатки, а иногда и ошибки, мне как раз удалось найти тот путь, который мне сейчас кажется самым главным, самым центральным, самым плодотворным. Поэтому моя благодарность отцу Виталию бесконечна, как и всем другим моим учителям. Да, конечно, человек не может только повторять своих учителей, никто никогда этого не делает. Но человек, у которого нет школы, нет учителей, не может быть человеком серьёзным и глубоким, тем более целостным, а для каждого из нас это очень важно - и для нашего движения, Преображенского содружества малых православных братств, и для нашего института, и для всего, что мы делаем.

Мы с о. Виталием подружились в первой половине 1970-х годов, и уже в 1975 году я откровенно рассказывал ему обо всем, что я думал о возможности возрождения Русской церкви в тех условиях, в которых она реально находилась в нашей стране. И он был горячим поборником этого пути возрождения. У него на многое были свои взгляды. В большей части мы сходились в своих мнениях, но где-то были и разногласия. 

- И как Вы разрешали эти разногласия?

- В споре, конечно. Отец Виталий был прекрасный спорщик. Не всегда мы друг друга убеждали. Не всегда я его мог убедить, не всегда он мог меня убедить. Но мы всегда оставались друзьями, хотя отец Виталий не склонен был к легкомыслию, к легковерию. Он даже в советские времена мог позволить себе шутку - мол, где собраны двое или трое православных, там один из них доносчик. Шутки шутками, но он действительно был человек не легковерный. Однако он понимал, что нужно выяснять истину. И когда он всё-таки был убеждён кем-то в том или ином вопросе, он был готов поменять свою точку зрения.

- Т.е. он не держался за своё мнение?

- Наоборот - держался, так же как Сергей Сергеевич Аверинцев и многие другие. Он не легко отказывался от своих убеждений. Но, держась за всё это, он не был закрытым, недиалогичным человеком, потому что он был настоящий богослов и настоящий историк. Это самое главное. Не псевдо-историк, не псевдо-богослов, которых сейчас стало много, а настоящий учёный. Он понимал, что наука всегда должна двигаться, и учёный должен всегда развиваться в своём учении и в своих воззрениях.

- Каково его значение для возрождения духовного образования в России? Что самого важного он сделал для СФИ, членом Попечительского совета которого являлся многие годы?

- Он всегда считал себя в первую очередь профессором. Поэтому сфера церковного образования была для него самой горячей, самой центральной темой. Он много делал, преподавал, как я уже говорил, в Минской духовной семинарии, потом в Ленинградской духовной академии, потом, до самой пенсии, - в Московской духовной академии. Он всегда проповедовал и, несмотря на некоторые стилистические особенности своей речи и повышенную эмоциональность, был блестящим проповедником. Он преподавал и в аспирантуре при Отделе внешних церковных сношений, и делал это всегда очень живо, искренне, горячо, имея в виду большую перспективу.

Он с удовольствием принял приглашение быть членом Попечительского совета нашего института. Он много проповедовал в часовне института, выступал с лекциями, давал советы и буквально до последнего дня был научным руководителем некоторых наших магистрантов и студентов бакалавриата. Он очень хорошо знал русское религиозно-философское возрождение, труды святых отцов и Священное писание, историю Византии и историю Русской церкви. Он умел делать выводы из истории и из богословия. Он понимал, какие вопросы остаются открытыми. Поэтому он защищал нас от нападок псевдо-богословов в конце 1990-х годов прошлого века и в первые годы ХХI века. Он прямо утешал меня своими компетентными и мужественными заверениями в том, что он знает богословие и может засвидетельствовать, что никаких ересей в моих трудах нет. А есть - и об этом он тоже свидетельствовал - непривычные формы и не готовая к ним аудитория, которая часто думает только на уровне филаретовского катехизиса, схоластических форм и формул и часто не способна воспринять ничего живого и творческого, открытого Духу и дерзновенного.

Значение о. Виталия для нашего  института огромно. Он, вместе с Сергеем Сергеевичем Аверинцевым, вместе с архиепископом Михаилом (Мудьюгиным) и, в определенном уже смысле, заочно, вместе с Николаем Бердяевым и о. Сергием Булгаковым, безусловно, один из столпов, на которых стоит традиция нашего института и нашего братства.

Фото Анатолия МОЗГОВА

КИФА №5(79) апрель 2008 года