ПАМЯТИ ФИЛОСОФА

Несколько слов о Владимире Бибихине

Первое, что кажется необходимым сделать, говоря о философе - постараться представить его как мыслителя, рассказать о его философских поисках и результатах. Однако я не вижу смысла делать это в краткой заметке о Владимире Бибихине. Содержательный разговор на эту тему можно вести только "по гамбургскому счету". Попытка понимания здесь неизменно сопряжена с диалогом, даже спором. Такое возможно либо при жизни философа, либо спустя некоторое время после его смерти. Сейчас же - время  воспоминаний и анализа иного типа. Сейчас стало видно то, что невозможно было разглядеть раньше и, наверное, скоро исчезнет из виду. Именно об этом и нужно сказать, пока не поздно.

Примерно десять лет назад, когда еще не вполне спала эйфория от падения железного занавеса, мне случалось - в частных разговорах с европейскими философами, впервые обнаружившими нечто, что можно назвать русской философией, - отвечать на наивный вопрос: "Кого сейчас в России можно назвать выдающимся философом?" Я называл два-три имени, одним из которых неизменно было имя Владимира Бибихина. Отвечал я тогда почти импульсивно. Здесь не было никакого анализа или чего-то похожего на экспертную оценку. Скорее чисто субъективное впечатление. Впрочем, надо признать, что не я один говорил тогда так.

Сейчас такой вопрос едва ли придется от кого-либо услышать. Но я вспоминаю о нем именно сейчас, спустя некоторое время после смерти Бибихина, потому что ответа на него теперь нет. Так случилось, что за полтора десятилетия в нашей стране не появилось больше никого, кто мог бы быть назван выдающимся. И об этом следует подумать. Прежде всего, подумать надо о том, что же действительно выделяло Бибихина в нашем философском сообществе. Заодно и о том, чего не хватило всем нам, до чего мы не дотянули, несмотря на немалые интеллектуальные усилия.

Воспоминания о делах десятилетней давности важны еще и потому, что весьма поучительным представляется сопоставление той ситуации с нынешней. Я уже упомянул об эйфории. Дело, конечно, не только в свободе слова и снятии железного занавеса. Казалось, что философия в то время просто начала жить. Было такое впечатление, что мы обрели речь. После бессловесности и невнятного мычания философия в России становилась собой, т.е. собственно философией, способностью членораздельного самовыражения сознания ("сознания вслух", как выразился ранее Мамардашвили). Несмотря на бедность и экономические трудности, перед нами открывались захватывающие перспективы. Шло некое нащупывание пути (или путей), поиск форм и смыслов. Почему же именно тогда вопрос о выдающихся философах заставил вспомнить о Бибихине? Теперь я думаю, что в отличие от всех нас, едва обретших речь, он уже имел свой собственный язык. Мы его только искали, словно пробуя на вкус феноменологию, постмодернизм, аналитическую философию, философскую герменевтику... Неопределенность языка корреспондировала с неопределенностью мысли. А он говорил внятно. Хотя это и была внятность особого толка, его язык был тяжел и непривычен. Но он говорил на нем свободно, точнее, свободно давал ему говорить через себя, проясняя подлинность раскрывающихся в говорении смыслов. Речь могла идти о разном - о философских категориях, о математических понятиях, об образах и символах различных культур. Но все это было лишь способом говорить о бытии, о его предельных смыслах, т.е. о том, о чем и должен говорить философ. Мы тоже старались делать это, но толком не знали как, а потому и не понимали что.

Что произошло за эти десять лет? К несчастью, кажется, что ничего. Бибихин до последнего времени так и оставался единственным "выдающимся" философом, потому что только он один по-прежнему шел своим собственным путем. Наше философское сообщество очень многому научилось, оно освоилось с множеством школ и направлений современной западной философии и, похоже, остановилось на этом. Ничего своего мы за это время не создали. Ожидаемые перспективы так и не открылись. Философия постоянно сваливается то в методологию, то в историко-философские изыскания, а то и вовсе в публицистику. Мы, похоже, обрели язык, но этот язык оказался каким-то бедным и сказать на нем нечего.

Впрочем, период неопределенности кончился, и философия вошла в спокойное русло «нормальной науки». Беда в том, что, протекая по этому руслу, она рискует вовсе перестать быть философией. И сейчас уже отчетливо слышны голоса взыскующих ее практического применения. Причем голоса эти слышны изнутри философского сообщества. Соблазн утилитарности нас преследует. Нам все время хочется объяснить, что философия полезна для науки, для бизнеса, для развития информационных технологий и даже для государственного управления. Как будто мы не знаем, что получилось из попытки реализовать призыв немецкого философа Карла Генриха Маркса изменить мир при помощи философии. Голос Бибихина оказался, по-видимому, единственным, когда он писал, что "всякое употребление философии будет недолжное" и что "философия не для организации жизни".

Поставленные перед необходимостью выживать (ситуация, кстати, не новая за три тысячелетия европейской философии) многие наши философы, похоже, намерены преуспеть в решении этой задачи и предложить востребованные в обществе продукты философского труда. Именно в этой ситуации Бибихину удалось не только сказать, но и сделать нечто важное. Он выделялся в современном интеллектуальном ландшафте своим упорным нежеланием производить нечто востребованное. Он просто следовал своей философской судьбе. И это простое следование судьбе оказалось значимым для всех. Значимым потому, что было ненавязчивым, но постоянным и ясным напоминанием всем нам, каким делом мы заняты. Одного лишь заинтересованного общения с Бибихиным было достаточно для того, чтобы понять, что философия - это не профессия, не работа, которой можно заниматься в будни с 9 до 18. Философия - это призвание, это настоятельное требование мыслить до конца, додумывать все до предела, покуда мысль не упирается в границы немыслимого и не останавливается в недоумении. И не дай Бог остановиться раньше, перестать мыслить на полдороге. Бибихин был едва ли не единственным, кто умел мыслить так всегда. И вовсе не разделяя его философских предпочтений и методов, невозможно было, без компромиссов с совестью, поступать иначе, находясь рядом с ним. Кажется, это и делает его выдающимся философом.

Григорий ГУТНЕР

канд. философских наук,

зав.кафедрой  философии СФИ

КИФА № 2(29) февраль 2005 года