МИССИЯ В СЕКУЛЯРНОМ И ФУНДАМЕНТАЛИСТСКОМ  ОБЩЕСТВЕ

Материалы круглого стола, прошедшего в рамках Сретенской встречи Содружества малых братств 14 февраля 2005 г.

Свящ. Георгий Кочетков: У нас давно не было отдельного, специального разговора о миссии - со времени конференции 1996 г., которая называлась «Миссия Церкви». Это была интересная, хорошая конференция, но чувствовалось, что для нас с вами в то время этот вопрос был ещё в большой степени как бы академический, или исторический, или общеэкклезиологический. В церкви должна быть миссия, и мы это всегда понимали. Но в последнее время стало ясно, что для нас эта тема «созрела», причём это стало ясно с разных сторон. Нынешняя постановка вопроса о миссии существенно отличается от той, которую мы практиковали в прошлые годы. Сейчас важно то, что мало, слишком мало думать о миссии в прежних категориях.

Владимир Рыжиков: Действительно, жизнь ставит перед нами новые проблемы, которые волнуют не какое-то одно братство, а всё Содружество. Да, нельзя сказать, что миссии у нас нет, но в то же время мы понимаем, что практически во всех братствах есть проблемы с этим. Думаю, что пришло время обсуждать связанные с этим вопросы:

- Каковы задачи миссии сегодня, куда мы зовём людей?

- Проблемы церковного фундаментализма.

- Какие перемены в обществе, в людях мы видим сегодня?

- Особенности миссии в секулярном обществе.

- Что не может быть задачей миссии сегодня, куда не надо звать?

- На какие вопросы отвечать не надо?

- Готовы ли мы всерьёз изменить свою позицию во время миссии? Если да, то до какой степени?

- Миссия и диалог - это одно и то же?

Виктор Котт: Может показаться неясным с первого взгляда, почему тема миссии связана с темой фундаментализма. Но это не праздный вопрос, потому что фундаментализм - это одна из главных проблем в жизни нашей церкви, которая блокирует миссию. Мне хотелось бы немного поразмышлять вслух о том, как миссия и фундаментализм сопряжены именно в нашей жизни. Потому что легко сказать, что есть некий фундаментализм, некоторая контрмиссия в нашей церкви, которая, конечно же, не красит нашу церковную жизнь. Мы можем вспомнить слова архимандрита Киприана (Керна) о том, что такая миссия оскверняет Евангелие (он говорил это в связи с тем, что в контрмиссии используются, например, государственные силы). Но наша задача сейчас - не рассуждать о том, что в церкви делается хорошо или плохо. Наша задача - посмотреть, что мы сами можем сделать, какие опасности и проблемы мешают нашей миссии. Это вопрос практический, и чтобы найти на него ответ, мы, конечно, должны начать с себя.

Прежде всего надо сказать, что фундаментализм как дух - серьёзный враг миссии, потому что фундаментализм - это отсутствие общения, фундаментализм - это закрытость. Фундаментализм всегда связан с тем, что идеологизация каких-то сторон жизни становится центральной и определяет действия того или иного человека. Надо сказать, что фундаментализм кончается там, где начинается общение. Когда в нашем братстве переживался опыт гонений, приходилось разговаривать с людьми, которые настроены или научены таким вот фундаменталистским образом, и оказывалось, что фундаментализм рассеивается, как мираж, когда мы находим какой-то путь общения. Когда этим общением оказывается затронут экзистенциальный центр жизни человека, тогда возможен диалог, тогда возможно взаимное свидетельство, и слушание, и слышание. Когда этого нет, тогда ни миссия, ни общение невозможны.

Я хотел бы перечислить несколько  проблем, которые мешают нам в братствах, как кажется, и это я предлагаю к обсуждению и какому-то предварительному осмыслению. Как известно, «от избытка сердца говорят уста». И конечно, нужно закончить наш разговор вопросом - а где взять этот избыток сердца, где взять это вдохновение? Понятно, что Господь даёт вдохновение на всякое служение - было бы у человека стремление служить Богу, быть действительно слугой Божьим. И «неслужащее» отношение иногда начинается в наших братствах ещё со времён оглашения, когда человек может войти в церковную жизнь вне всякого опыта служения, вне какого-то представления  о служении, не будучи слугой Божьим (а мы знаем, что в Ветхом Завете для того, чтобы войти в народ Божий, нужно было - это первая заповедь Декалога! - чтобы Бог был именно Господом, а человек был Его слугой, не в смысле принадлежности, а в смысле служения, ведь слуга - это тот, кто служит).

Есть еще одна колоссальная проблема, препятствующая миссии, - это отсутствие внимания и внимательности к человеку. Иногда у нас не хватает интереса к самим себе, нет сил интересоваться своей жизнью, т.е. нет духовной жизни. Но если у христианина нет личной духовной жизни, тогда жизнь другого человека ему просто неинтересна, или интересна в очень малой степени. И тогда, конечно, миссия невозможна.

Мешает нам в нашем миссионерском делании и отсутствие интереса к миру. Я не говорю, что должно быть любопытство или  любовь к миру в том смысле, в котором говорится: «Не любите мир и то, что в мире». Тот интерес к миру, о котором я говорю, связан с состраданием. Отождествление мира и зла невозможно для кафолической традиции, в том числе для кафолической миссии. Дело в том, что всё, что в мире есть от Бога, должно быть к Богу приведено. Это касается и культуры, которая совершенно не обязательно должна быть антихристианской, и  в этом смысле надо помнить слова Христа: «Кто не против вас, тот за вас». Известно, что некоторые святые люди, например, Косма Италийский или отец Таврион, очень любили технику, они благодарили Бога, например, за то, что есть самолёт. Нектарий Оптинский благодарил Бога за граммофон, он с удовольствием слушал пластинки и считал, что это некий дар Божий человеку.

Но кроме этого внутреннего интереса к миру, надо ещё говорить об отсутствии в нас сострадания к миру и сострадания к человеку. Понятно, что если наши глаза удержаны, если наше сердце тёплое или холодное, то, конечно, никакого сострадания ни к миру, ни к человеку не будет. Для кафолической миссиологии очень важен вопрос, который заключается в том, что христиане не спасаются без этого мира, и без человека не спасаются, т.е. невозможно христианам кинуть этот мир, уйти из него. И последнее, что я хотел сказать: миссионеру важно быть очень внимательным к действию Духа Божия, чтобы Господь мог действовать свободно в нас и через нас. Тогда только и возможно  общение. Вот это пространство Духа и пространство свободы и есть пространство миссии.

Владимир Рыжиков: Братья и сёстры, здесь пришла записка о состоянии общества:

«Острота восприятия жизни по сравнению с концом 80-х и 90-х годов упала. Общественно-политическая ситуация сейчас - состояние «болота», что затрудняет миссию и катехизацию. Андрей Пашков из Гомеля».

Дмитрий Гасак: Говоря о том, какие перемены в обществе, в людях мы видим сегодня, я хотел бы здесь сказать об одном моменте, с которым нам пришлось столкнуться непосредственно по мере того, как мы ведём разного рода диалоги с чиновниками по поводу наших домов на Покровке и в Богоявленском. В обществе провозглашено, что церковь на сегодняшний день у нас  отделена от государства. Но при этом сознание и у государственных, и у церковных чиновников в этом смысле совершенно особое. Недавно, скажем, в интервью одному из западных журналов владыка Евгений Верейский (а он является председателем учебного комитета и ректором Московской духовной академии и семинарии) сказал относительно отделения церкви от государства, что спорт тоже отделён от государства, но тем не менее государство финансирует спорт - что ему мешает финансировать церковь?

На сегодняшний день, действительно, есть доверие к Русской православной церкви со стороны чиновников разного ранга и вообще населения, но это   доверие к структуре. Люди, которые  абсолютно ничего не понимают ни в церковных делах, ни в духовной жизни, почти сразу спрашивают нас о благословении. То есть внешние люди готовы иметь с тобой дело и разговаривать, если ты имеешь явные для них признаки принадлежности к официальной структуре, к системе. Тогда можно вести разговор  более или менее в одних понятиях. Но если ты начинаешь говорить не о структуре, а о вопросах духовной жизни, то люди  оказываются не готовы на эту тему говорить, более того, тут же выражают подозрение, что ты сектант. И мне кажется, что сейчас, хотя нет официальных гонений, мы сталкиваемся с той же проблемой, которая была в конце XIX - начале XX века, когда вставал вопрос о непосредственной связи вопросов церкви и веры, вопросов христианства с вопросами жизни.

В последнее время я стал задумываться над тем, как представлять, допустим, наше братство, наше движение, как говорить людям о духовной жизни, поясняя, кто мы такие, какова наша жизнь, чего мы хотим не только для себя, но и для церкви, и для общества. И я столкнулся с тем, что не вполне владею языком, который понятен людям, и что этот язык необходимо искать. Сейчас при каждой встрече приходится думать, с кем ты встречаешься, что и как говорить. Люди реагируют на какие-то слова: скажем, воскресная школа - это православно, а если братство - что-то подозрительное. Это во многом результат антисектантской пропаганды. Все напуганы сектами, и это реальность, которую лично я недооценивал.

Владимир Якунцев: Я тоже хотел сказать о нескольких вещах. Дело в том, что, действительно, сейчас в России, и не только в России, происходят определённые изменения, в частности, в концепции национальной безопасности России фигурирует термин «духовная безопасность», и надо это знать. Существуют уже целые отделы, создаются определённые структуры, при представителях президента в округах создаются комиссии по духовной безопасности, туда входят официальные представители официальных религий. Именно они принимают решения по поводу того, что опасно и что безопасно для народа. Последние Рождественские чтения показали очень ярко, что епископы, в частности, те, которые отвечают за миссию в православной  церкви, считают, что миссионерское поле церкви - это именно российский народ. Интересно, что самым важным орудием против всяких сектантов и всего прочего выбрано просвещение, т.е. мы теперь должны катехизировать. С одной стороны это знакомо и как-то даже понятно, иногда даже можно обрадоваться таким словам. Но это существует на том фоне, что самое главное оружие для воплощения духовной безопасности - это как раз всех «обмиссионерствовать», огласить, просветить, а кто не будет согласен - Сибирь большая. Многое говорит о том, что будет завтра и послезавтра.

Еще я хотел бы сказать о секуляризме и фундаментализме. Мир, в котором мы живём, выработал уже определённое отношение к христианству. Мы часто  удивляемся, почему люди могут слышать о Христе, о Евангелии, о многом другом, но это может совершенно не изменять их жизнь. Почему? Всё это имеет глубокие корни. Я бы рекомендовал всем почитать серьёзные размышления об этом о. Александра Шмемана, которые особенно ярко и очень компактно выражены в его знаменитой статье «Богослужение в секулярный век», опубликованной в одном из номеров журнала «Православная община» (№27, 1995г.). О. Александр  там открытым текстом говорит о том, что и секуляризм, и фундаментализм - это вещи, проистекающие из одного корня, и мы должны понимать, что живём сейчас не просто в нехристианском обществе, а в антихристианском, т.е. в обществе, которое уже успело выработать определённый, условно говоря, иммунитет к христианству. Не разобравшись в этих вещах, можно очень много времени потратить впустую, потому что эти ереси - фундаментализм и секуляризм - связаны не с отрицанием существования Бога, а, как писал о. Александр, с отрицанием библейского откровения о человеке, т.е. это антропологические ереси. Почему ересь всегда в церкви считалась грехом? Потому что не случайно какой-то человек становится еретиком всерьёз, за этим всегда стоит внутренняя позиция. Ересь помогает человеку скрыться от Бога, от простоты и целостности христианской жизни.

Тут меня попросили прочитать записку, сказав, что она отражает некоторые связанные с моим словом моменты:

«Миссия в Азии и в Африке так успешна оттого, что Евангелие действительно является для них новой вестью. Потрясающая новизна слов Христа, радикализм Его учения сразу входят в сознание и сердца. Новообращённые сразу стремятся поделиться новой Радостной Вестью со всеми, кого знают, и приводят в Церковь своих друзей, родных. В нашем обществе практически у всех людей уже есть своё мнение о Христе и Церкви. Стереотипы восприятия христианства как чего-то привычного, традиционного, национального мешают принять Божью весть в её целостности. И задача миссионера видится вначале именно в борьбе с этими стереотипами, привычками восприятия. Миссия становится «штучной», личной, а не массовой. Важен личный пример, показ нового образа жизни и мысли. Чтобы это новое показать, нужно его иметь. Если показать нечего, то и миссия неуспешна, и миссионеров нет или их очень мало. Наталия, Камышин».

Да, действительно это так. Я полностью согласен с этой мыслью. Хочу лишь сказать, что эти стереотипы имеют довольно глубокие корни, потому что мы сталкиваемся не просто с навыками и стереотипами, а именно с другой верой, которая имеет свои серьёзные опоры.

Владимир Рыжиков: Ещё одна записка:

«Очень хочется вспомнить С. С. Аверинцева и его статью «Будущее христианства в Европе». Язык христианства - всегда язык другого. Чтобы говорить на языке другого, надо знать те понятия, которые современные люди употребляют чаще всего и понимают без перевода. Миссия не может навязывать человеку новый незнакомый язык».

С этим трудно не согласиться.

Игорь Корпусов: Я хотел бы буквально несколько штрихов добавить к тому, что было сказано. Я преподаватель в университете, и мне приходится читать курс, в котором есть раздел «география религии». Перед этим курсом я всегда задаю вопрос студентам:  какие темы  им больше всего нравятся из заявленных? Так вот, все эти годы тема о религии безусловно лидировала до последних одного-двух лет. Сейчас её популярность совершенно явно идёт на снижение. Более того, я вижу, как в молодых людях уже появляются по отношению к религии такие слова, которых я не помню со времён Советского Союза и не слышал, наверное, лет пятнадцать. И что интересно, среди молодёжи часто встречаются сочетания совершенно невообразимые.

Я веду клуб «Диалог», который ориентирован на наших студентов. Приходит студент с явно консервативными традиционалистскими взглядами -  национальное возрождение и т.п. В ходе беседы он, например, говорит: «А почему Вы так возражаете против однополых браков? Это же любовь, пусть любят друг друга». Я не могу представить себе классического консерватора, который бы высказывал такие идеи. Он и традиционалист-фундаменталист, и модернист одновременно. И в нём это всё сочетается!

Есть ещё один момент, связанный с тем, что говорил Виктор о служении. Об этом в наше время говорить людям, конечно, принципиально сложно, потому что они живут в обществе, которое ориентировано на потребление, т.е. на нечто противоположное. И, скажем, когда речь идёт о современной молодёжи, они скажут: «А что нам за это будет? А сколько нам за это заплатят?» и т.д. В обществе окрепла позиция, которая чем-то совершенно принципиально отличается от служения.

Теперь немного о языке. Действительно, сейчас люди говорят на совершенно ином языке, иногда очень многое им непонятно. Я был свидетелем того, как один монах выступал перед молодёжной аудиторией и пугал её Страшным судом, чертями и прочим и взывал к покаянию. Молодые люди, сидевшие передо мной, ну разве что не высказывались нецензурно; они и высмеяли его, и были на него крайне рассержены. Правда, был какой-то внешний пиетет, они не сказали вслух всего того, что о нём думают, но между собой всё достаточно чётко определили.

С другой стороны, я встречал в нашей тверской епархии священника, который всерьёз говорит о том, что, например, недавно очень популярный среди молодёжи фильм «Матрица» - совершенно христианский фильм. Когда я поинтересовался: «Как же так, батюшка?» - он сказал: «Может быть, это единственный язык, который доступен нашей духовно искалеченной молодёжи». Он говорил это с неподдельной болью. Мысль парадоксальная, конечно, но по опыту общения с молодыми людьми кажется, что наиболее продуктивный путь - это говорить с ними о вещах внешне светских, на их языке, но пытаться вкладывать в это христианский смысл. Можно говорить о браке по-христиански, можно говорить о работе по-христиански - это их интересует, о чём угодно, но нельзя категорически начинать сразу же с каких-то таких «религиозных» вещей, с чертей уж точно не надо.

Я думаю, что миссионер должен учиться видеть в людях за какими-то внешними вещами более глубокие. Вот у нас на работе есть два молодых человека, и о нашем братстве, которое периодически собирается там, на работе, они меня спрашивают: «Ну как там ваша тусовка?» Меня от этого сначала как-то немножко передёрнуло, а потом я понял, что для них это просто привычный язык, они не вкладывают в это что-то отрицательное. Я говорю: «Хорошо, оттусовались, замечательно». И они так сразу заинтересовались, что я сейчас даже жалею, что на сказал: «Приходите, вместе потусуемся, будет  хорошо, очень даже». Наверное, если бы я обиделся и начал говорить какие-то серьёзные вещи, их отчитывая, это не привело бы ни к какому положительному результату, а скорее бы наоборот. Я думаю, что надо находить какой-то язык, который внешне нам, может быть, даже кажется чуть-чуть вульгарным - но таково состояние общества.

Кроме того, по опыту нашего клуба «Диалог» у меня возникает ощущение, что, может быть, одна из миссий церкви - это не только привести собственно ко Христу, а вообще привести людей просто в нормальное человеческое состояние. Потому что зачастую люди, особенно молодые, находятся в таком состоянии, что говорить о Христе сразу вообще невозможно. Надо просто какие-то культурные нормы восстановить, объяснить какие-то элементарные вещи, и тогда уже, с этих позиций, можно говорить о христианстве. То есть, возможно, одна из функций миссии - просветительская, которая является чисто приуготовительной.

Тут мне прислали вопрос: «Какая тема сейчас самая интересная вместо географии религии?»

Тема «география религии» не совсем ушла, она, как сейчас говорится, «в горячей десятке», но начинает уступать вещам, связанным с социально-экономическими и гуманитарными вопросами. Это вполне понятно. Знаете, один студент, когда я на лекции начал касаться этих вопросов, встал и сказал: «Даже не вздумайте об этом говорить, я никогда не пойду в вашу Церковь». Я его спросил: «Почему?» Он говорит: «Я живу в доме напротив винной лавки, и каждый вечер (он сказал - каждый вечер, но я не поверил) на джипе туда  подъезжает батюшка и устремляется в винную лавку. Я с ним в одной церкви быть не хочу...»

Елена Скоробогач: Возвращаясь к вопросу о диалоге и миссии, я просто не могу немного не сказать о своем опыте, поскольку мне часто приходится встречаться со священниками московских храмов. Я занимаюсь распространением литературы. И мне хочется вам сказать, что люди ждут нас - они просто не знают, что у нас есть такой опыт, они часто знают о нас какую-то ложь. Когда я прихожу в храм, прежде чем подойти к священнику, я просто бываю на службе, стою и молюсь. Никогда не знаешь, с чем встретишься. Конечно, у нас нет такого, чтобы убивали или что-то такое ещё делали, бояться не надо. И я хочу сказать, что это служение очень благодатное, оно настолько даёт силы, вдохновение, настолько меняет саму жизнь, что какие-то негативы покрываются тем, что ты несёшь. И когда я молюсь - я обычно бываю на вечерне - то чувствую, что иду не одна. Мало того, я чувствую всё наше братство, я чувствую вас. Когда миссионер идёт, он, поверьте, не один идёт, он не один в поле, он со Христом.

Ещё я хотела сказать, что нам необходимо осмыслить весь наш опыт. О. Георгий вчера правильно сказал, что мы не можем говорить о каких-то второстепенных вещах, что нам надо очень чётко научиться говорить о нашем опыте - что мы несём в церковь, что мы несём в мир. Иначе мы не выполним нашу миссию. Если я сначала говорю о братстве, мне сразу отвечают: «Братство - это секта». Я говорю: «А разве, поверив, сможешь устоять один в этом мире? Ведь не сможешь. Поэтому мы вместе стоим, вместе-то легче». Потом можно говорить и о братстве - когда вы раскрыли суть, для чего мы собраны вместе. Тогда проблемы снимаются и с сектой.

Некоторые священники прямо наотрез отказываются разговаривать: уйдите, вы такие-сякие - не хочу даже повторять. Поэтому, во-первых,  нужны  знания, чтобы уметь свидетельствовать. Во-вторых, когда просто свободно рассказываешь, говоришь о тех вещах, которые у нас есть изнутри - и важных, и главных, - люди вдруг удивляются: «Как? А у нас тоже так. Так вы правда православные?» Я однажды взяла и просто спела тропарь женщине, которая говорила: «Не хочу вас даже знать, я уже слышала о Кочеткове, уйдите». А я стала рассказывать про музыку (я ведь педагог музыкальной школы), про школу, про детей. И говорю: «Дайте я вам  прочитаю по-церковнославянски, у нас и церковнославянский учат». Она говорит: «Давайте, давайте»,- так, делает вид, но не даёт. Тогда я взяла и спела им тропарь. Она говорит: «Теперь вижу, вы православные. Вы заходите, заходите. Вот, казалось бы, мелочи... И мы расстались совершенно другими. Я сказала: «Скажите людям, что просто человека оклеветали, оклеветали нашего брата, а у нас то-то, то-то, то-то».

Когда говоришь, что мы хотим восстановить полноту церковной жизни, внутренне-то они понимают, они же тоже к этому призваны. Я говорю: давайте вместе делать это, вот у нас книги хорошие есть. После такого разговора уже не один священник заинтересовался.

Меня очень взволновали слова Владимира Якунцева, когда он сказал, что государство создает структуры «духовной безопасности», ведь это может означать, что из-за чьей-то клеветы всё наше дело может подвергнуться не только очень большим гонениям, а вообще неизвестно, что может быть. Поэтому мне кажется, что нам нельзя просто сидеть и ждать. Я думаю, что если мы по разным церквям сможем вот так свидетельствовать, сможем какой-то наш опыт передавать, то тогда нас будут изнутри знать, и уже не скажут, что наше братство плохое, они скажут: «Это неправда, мало того, они такое дело делают!» Понимаете, бывает, что изнутри народ больше может сделать, чем там, наверху. (Аплодисменты).

Игорь Корпусов: Меня попросили ответить на такую записку: «Современное состояние молодёжи таково, что большинство не способно к диалогу, они не имеют такого опыта. Как мы должны создавать пространство диалога для молодёжи?»

Я  боюсь отвечать: в зале много молодёжи, вдруг они будут смеяться. Но все-таки рискну. Во-первых, я не согласился бы с первой частью записки, что молодые люди совершенно не способны к диалогу.  Я думаю, что, прежде всего, конечно, нужно иметь какое-то определённое отношение к ним. Вот я как преподаватель не видел молодых людей - даже, я бы так сказал, сильно испорченных - чья вина в этой испорченности превалировала бы. Они сами ещё молоды, они не успели ещё сделать вклад в свои изменения. Надо это понимать, надо относиться даже к этой, такой испорченной молодёжи, с очень большим сочувствием, понимая, что эти люди - это, в общем-то, продукт, может быть, крайнего разложения нашего общества. На них уж очень много как бы сконцентрировалось. К ним надо относиться - как вообще, наверное, к миссии, надо относиться - с предельным сочувствием и вниманием прежде всего.

И мне кажется, что этому поможет наша иноческая жизнь. Если мы сами будем жить иначе, то увидим какие-то вещи: как вообще люди страдают без Бога, прежде всего молодёжь. Очень страдают. Они вроде бы ищут эти ответы, им это всё интересно, но никто, например, в наших высших учебных заведениях не говорит им о простых вещах: как построить брак, как выбрать работу, как дружить, как жить так, чтобы тебя не предавали и самому не предавать. Ведь эти вопросы их интересуют, но никто на них не отвечает. Потребности, я вам скажу, у них колоссальные в этом диалоге. Они хотят слышать.

Другой вопрос - как с ними говорить. Совершенно нельзя, мне кажется, говорить неискренне, говорить какие-то искусственные вещи. Надо говорить то, что знаешь, то, во что веришь, потому что прежде всего их убеждает твоя собственная убеждённость и вера, а не какие-то логические доказательства, хотя и это важно, и этого важно достичь, но нужно с ними предельно не соглашаться, нужно их, знаете, так крепко взять, как говорится, - они нормально к этому относятся, мне кажется. Но какие-то искусственные, слащавые вещи делать нельзя совершенно. А всё остальное -дело техники: найти помещение, время, развесить объявления, позвать, ну, это уже технические вещи.

КИФА № 2(29) февраль 2005 года