Сегодня, как и всегда, людям надо давать надежду...
Интервью со сценаристом и продюсером Дарьей Виолиной
Когда мы говорим об искусстве в эпоху тоталитаризма, появляется ощущение, что после золотого и серебряного века наступает своеобразное безвременье. Многое было разрушено, оставшись никому не известным. Помните место из «Архипелага», где Солженицын описывает, как он приходит в кабинет для допроса, а там огромная гора рукописей? И он пишет: «А потом будут говорить, что наше время было серым и бесталанным». Но несмотря на это давление и вопреки ему, время от времени живые ростки всё же пробивались.
Более того, ощущение, что только тогда они и пробивались.
Сейчас давление значительно слабее, но кажется, ростков не только не прибавляется, но подчас просто-таки совсем нет. Согласны ли Вы с таким взглядом на современную ситуацию? Почему это происходит? Как творческий процесс соотносится с давлением извне? На что здесь можно надеяться?
Действительно, удивительным, непостижимым образом тоталитарный режим практически во все времена приносил невероятные плоды в искусстве. Я ни в коем случае не считаю, что это оправдывает тоталитарный режим. Однако совершенно очевидно, что в немыслимых, удушающих условиях, при полном отсутствии свободы слова, когда – как в сталинские времена – одно стихотворение могло означать расстрел или, в лучшем случае, 10 лет лагерей, свободное слово и живая мысль всё-таки прорывались. Я не знаю ответа на вопрос, почему это так. Об этом рассуждают люди гораздо более опытные, знающие, умные и тонкие, чем я, но и они тоже в замешательстве. Может быть, следующим поколениям предстоит это понять.
Что касается сегодняшнего искусства, нельзя сказать, что вообще ничего не происходит, хотя и в литературе, и в кинематографе ощущается какое-то безвременье. Конечно, есть исключения (тот же Борис Акунин), но чаще они относятся к публицистике или мемуарам. Хуже обстоит дело с литературой художественной, особенно с романной формой. Возможно, проблема ещё и в том, что нет запроса. Если раньше люди готовы были рисковать своей свободой, а иногда даже жизнью, чтобы ночью прочитать несколько листочков самиздата или сделать их «слепые» копии, то сегодня, когда всё свободно и доступно – казалось бы, наслаждайся, – все сидят в Фейсбуке или, не дай Бог, в Инстаграме вместо того, чтобы прочитать что-то серьёзное.
Очень много отвлекающих факторов. Все слишком заняты собой, обеспечением своей жизни, быта, решением финансовых проблем – где уж тут взяться за роман... Это ведь невозможно сделать на бегу. Поэтому проблема не только в отсутствии авторов, но и в отсутствии читателей, самого запроса в обществе.
Какие недавние события в мире искусства, поднимающие вопросы нашего трудного прошлого, Вы могли бы отметить?
Не могу не назвать картину Андрея Смирнова «Француз», которая относительно недавно вышла в широкий прокат. Это как раз фильм об удушающем времени. Обратите внимание, он не про сталинские годы. Действие разворачивается в 1957 году, когда уже позади ХХ съезд, наступило время «оттепели» – не самое худшее, как мы знаем. И тем не менее всё пропитано ощущением тотальной несвободы.
Андрей Смирнов пошёл против тренда, и уж тем более против официального государственного заказа. Он сделал совершенно немодную картину, пронизанную ненавистью к советскому режиму и КГБ. Её сюжет даже не очень важен, намного важнее сама атмосфера. Но это не только политический фильм – он и про любовь отца к сыну. Мне кажется, молодые люди обязательно должны его посмотреть.
Мы все, в меру сил и способностей, стараемся обращаться к этой теме. Я и моя семья в искусстве чаще занимаемся прошлым. Мне неинтересно делать фильмы про сегодняшний день: он мне не очень нравится, и я не вижу в нём героев – а для меня всегда важно обращаться напрямую к человеку, в первую очередь к его личности и биографии.
При этом встаёт вопрос, как показать то страшное время, чтобы не травмировать зрителя. И в картине «Московская сага», и фильме «Тяжёлый песок» мы старались показать тех, кто, попав в жернова истории, сумели остаться людьми. Это не значит, что мы рисуем пасторальную картину о том, какие все были хорошие. Среди персонажей есть и подонки, и негодяи, но всё-таки главными героями мы делаем людей, которые в абсолютно нечеловеческих условиях тоталитарного режима, при немыслимых нравственных и физических пытках, тем не менее, смогли сохранить человеческое достоинство. Об этих героях, о людях несломленных, и мой документальный фильм «Дольше жизни».
Что такое творец, художник в широком смысле этого слова в эпоху тоталитарного режима? Осип Мандельштам прекрасно понимал, что идёт на верную гибель, но не мог иначе: он ходил и всем читал про «широкую грудь осетина». Пастернак, услышав это стихотворение, сказал: «Осип, это самоубийство. Вы мне никогда это стихотворение не читали, и обещайте, что больше никому не прочитаете». Но Мандельштам не остановился, и все мы знаем, к чему это привело.
Анна Ахматова, пытаясь спасти сына, писала юбилейную оду Сталину, а ещё она написала «Реквием». Или прочитайте стихотворение Ольги Берггольц «1941», написанное буквально одновременно с поддержкой ленинградских блокадников. И Заболоцкий, и Шаламов...
Были люди, которые шли на верную гибель, но не могли молчать. Были и другие, которые пытались сохранить себя и близких, и я их ни в коем случае за это не виню. В более «вегетарианские» времена брежневского застоя многие художники-конформисты, назовём их так, всё-таки находили возможность работать. Деятельность диссидентов, конечно, тоже нельзя недооценивать, но это просто разные способы борьбы. Кто-то выходил с плакатом на площадь и был выслан из страны, оказывался в сумасшедшем доме или в тюрьме. А кто-то боролся, как Марк Захаров, просто снимая свои картины. Вы скажете, что Захаров – худрук Ленкома, его фильмы выходили по центральному телевидению, какой же он диссидент? Но давайте внимательно посмотрим «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен» или «Убить дракона». Пусть он не стоял на Красной площади с плакатом «За вашу и нашу свободу», но он сделал столько же, а возможно, и больше для подрыва этого режима.
Многие боролись изнутри. Я думаю, что во все времена такие люди тоже нужны, потому что они расшатывают систему. Владимира Высоцкого слушали все таксисты, но его слушали и интеллектуалы, и самая требовательная интеллигенция. В его поэзии каждый считывал свои смыслы.
Мне кажется, что сегодня художники, которые возвращаются к теме прошлого, тем более к теме репрессий и покаяния, должны обращаться в первую очередь к молодым людям. И пусть молодёжь сегодня довольно тёмная и не очень хорошо образованная, но у них ещё есть шанс. На примере показов своих фильмов могу сказать, что иногда это работает. Бывают случаи, когда люди начинают интересоваться историей своей семьи, как будто пробуждаясь от сна: неужели это было? Мы ведь не знали... Многие молодые люди после фильма «Дольше жизни» начали приходить на Чтение имён 30 октября в День памяти жертв репрессий.
Невозможно рассуждать о кроне, не обращаясь к корням. Наше государство тоже это прекрасно понимает. Заметьте, оно всё время обращается к прошлому и вспоминает о наших невероятных победах и завоеваниях, как бы «случайно» забывая рассказать о том, какой ценой все эти победы и завоевания дались. Мы погружаемся в атмосферу тотальной пропагандистской лжи, но искусство – я говорю в первую очередь о театре и кино – может этому противостоять, рассказывая хоть немного правды.
При этом не надо пугать, преувеличивать, навязывать свою точку зрения. Тем более когда мы говорим о документальном кино. Не надо ничего придумывать – достаточно просто знакомить с героями, которые честно рассказывают, как это было. Мне кажется, автор должен как бы немного отстраниться, но при этом по возможности любить своих героев и говорить не о том, как всё ужасно, а о том, что можно не сломаться. Сегодня, как и всегда, людям надо давать надежду.
Когда-то о. Георгий Белькинд из города Венёв, друг Преображенского братства, сказал мне очень важную вещь. Я по его просьбе приезжала в Венёв показывать фильм «Дольше жизни» старшеклассникам местных школ. Потом мы с о. Георгием пили чай, и он сказал: «Как замечательно, что мы показали детям этот фильм». Я говорю: «Отец Георгий, а Вы уверены? Дети сидели с каменными лицами. Разве это не безнадёжно? Вы думаете, это имеет смысл?» И он ответил: «Представьте, что мы с Вами идём с ведром семян для посадки. Но идём не по вспаханному полю, а по асфальтированной дороге, и широко разбрасываем семена по асфальту. Вроде бы бессмысленно, но в асфальте всегда есть трещины. Какие-то семена обязательно туда попадут, и в этих трещинах вырастет трава». Я теперь живу с этим образом и, когда смотрю в незаинтересованные глаза нашей молодёжи, думаю: «Я на асфальтированной дороге». Тем более в Москве, где всё в плитке. Но эта плитка трескается, она недолговечна, и я верю, что когда-нибудь сквозь неё пробьётся трава. Верю и надеюсь...
Беседовали Александра Колымагина, Анастасия Наконечная
Фото из архива Дарьи Виолиной
Кифа № 7-8 (263-264), июль-август 2020 года