Где брать священников-богоискателей
Интервью с проректором по научно-богословской работе Санкт-Петербургской духовной академии протоиереем Константином Костроминым
Постепенно всё больше и больше открывается для нас история православных братств. И на фоне того, что мы узнаём, иногда кажется, что те отношения, которые есть сейчас в среде клира или между клириками и мирянами, не достигают тех высот и глубин братского общения, которые могли бы быть, которые мы иногда видим, скажем, в Крестовоздвиженском братстве (188–1929), где будущий священномученик о. Александр Секундов именно как брат входил в Братскую думу... Как Вам кажется, как можно исправлять эту ситуацию недостаточности братской любви в церкви сегодня, что тут можно сделать, о. Константин?
Вопрос, конечно, очень сложный. Я думаю, что очень многое здесь зависит от личностных моментов, и ключевыми среди них являются жизненные позиции священника. Они могут быть совершенно различны, диаметрально противоположны у разных молодых людей, захотевших стать священниками. Как правило, это сегодня молодые люди после школы или после армии, иногда к этому добавляется светский вуз. Так или иначе, это всё-таки люди довольно молодые.
И мне кажется, главная причина того, что братские взаимоотношения между священниками и мирянами не складываются, оказываются плохими или исковерканными, заключается как раз в том, что люди, которые приходят в церковь и учатся в духовных семинариях и академиях, – это в значительной степени люди, которые пришли сюда не из соображений богоискательства.
Некоторые пришли для «социального устройства». Как это ни грустно и ни плоско прозвучит, они пришли получать профессию и потом эту профессию реализовывать, – профессию священника. Надо же зарабатывать деньги. Для очень многих клириков, особенно общающихся в своём кругу, среди семьи, клира, друзей, чаще всего разговор идёт как раз на эту самую тему – о зарплате, о деньгах, о том, насколько человек социализирован и, соответственно, признаваем обществом как человек, который зарабатывает и выполняет некую социально-ответственную функцию.
Если говорить о священнике, который ищет не Бога, а в лучшем случае социальной пользы от своего труда, или, ещё хуже, банального зарабатывания денег, то, конечно, ни о какой братской любви в этом случае речи просто быть не может. И в этом отношении священник, который совершает «казённое» богослужение, принципиально отличается от мирян, которых в храм влекут всё-таки не карьерные соображения и не стремление зарабатывать деньги. Они приходят как раз из соображений богоискательства. У кого-то это глубокий поиск, у кого-то поверхностный, кто-то приходит из неких магических соображений, но это всё равно богоискательство. А вот священника, даже если он, будучи молодым человеком, задавался этими вопросами, церковная среда, к сожалению, портит, демонстрируя ему в подавляющем большинстве как раз «социальную» сторону.
Поэтому я думаю, что на самом деле, как это ни парадоксально прозвучит, трудно складывающиеся взаимоотношения клириков и мирян, так же как и взаимоотношения клириков и епископов, которые очень часто бывают конфликтными, – не только зло для церкви, но одновременно и очищение. Потому что в результате этих столкновений из клира прежде всего уходят люди, которые поняли, что не смогут социализироваться. Если же тот или иной священник готов служить несмотря на конфликт с архиереем и терпеть происходящее ради Господа, то, собственно говоря, это и есть тот священник, который готов выстраивать взаимоотношения в духе любви – братской любви, в конечном счёте. И чаще всего именно у такого священника складываются братские взаимоотношения с общиной, и община его поддерживает, и в рамках своей общины ему легче терпеть гонения от архиерея, если таковые есть.
Помните, о чём скорбел о. Павел Адельгейм в своё время? Что если он в советские годы в случае проблем с уполномоченным воспринимал архиерея как самого близкого союзника и помощника, то в последние его годы случилось то, чего он никогда не мог себе представить: архиерей стал его главным врагом. И на самом деле, как ни странно, архиерей, выстраивающий со священником тяжёлые отношения, лишний раз сплачивает его с паствой, если священник готов это терпеть. Если не готов терпеть – он просто уйдёт.
Несмотря на общее разобщение, углубляющееся и из-за ухода в виртуальную реальность интернета, и из-за увеличивающейся занятости на работе и в семье (ведь для того, чтобы поддерживать привычный уровень зарплаты, приходится всё больше и больше работать), люди всё равно готовы так или иначе на создание хоть каких-то братских отношений. Потому что они всё-таки приходят, отрывая на Господа и на церковь своё свободное от работы и семьи время. И мне кажется, ключевая проблема – в священнике. А вот как её решать, где брать священников-богоискателей – это, конечно, большая проблема. Может быть, её отчасти решило бы перенесение центра тяжести выбора клирика на приход, чтобы миряне каким-то образом избирали себе священника. Но это новая модель существования церкви. Я думаю, что никто к такому сегодня не готов: ни архиереи, ни само священническое сословие, ни народ.
А в духовной академии могут быть какие-нибудь подвижки, помогающие решить эту проблему?
Это очень сильно зависит от того, что собой представляет духовная школа. Они слишком разные. Есть школы вполне успешные по формальным признакам, но абсолютно ущербные с точки зрения личностных взаимоотношений. Там воспитают формалиста, но воспитают его достаточно качественно. Есть духовные семинарии, в которых уничтожающе низкий уровень знаний, но при этом, наоборот, складываются какие-то душевные отношения. И там вызревает вполне душевный христианин, которому привили очень действенные способы психологической защиты против жизненных трудностей. Но он, как правило, оказывается не способным выполнять сложные функции священнослужителя и из-за этого чувствует свою ущербность. А таких духовных школ, где абсолютно всё было бы хорошо, – их просто нет. Сомневаюсь, что можно такие создать. Так что у каждой духовной школы есть своё лицо, где-то одно, где-то другое, но в конечном счёте везде есть какой-то изъян и везде есть какой-то плюс. Где-то больше изъянов, где-то больше плюсов.
А Вы не занимались историей Богословского института, который существовал в Петрограде в 1920-х годах? Насколько я знаю, его создатели считали, что главное – чтобы человек уже во время учёбы нашёл своё служение. И там учились всему: и проповедовать, и проводить какие-то встречи, и просвещать...
Так они к гонениям готовились. Им нужно было подготовить тот малый остаток, который должен был оказаться перед лицом гонений во всеоружии...
И они холодными, голодными приходили на Фонтанку...
Да. Сначала на Фонтанку, потом к нам в Исидоровский храм.
У нас с 1924 года были Высшие богословские курсы, сокращённый формат того же института. Между прочим, в этом учебном заведении никогда не преподавали и не ректорствовали архиереи. Они оказались в этой ситуации по ту же сторону баррикад, что и миряне и священники: всех сплотила ситуация начала 1920-х годов, но всё равно они там не появлялись. Я думаю, что это тоже в какой-то степени разряжало обстановку. Архиерей, даже самый хороший, душевный, духовный, он всё равно по статусу – человек, который стоит как бы вне и смотрит на общину со стороны. Или сверху.
Да, даже про владыку Михаила (Мудьюгина) говорили, что он был достаточно строг. Хотя он был косвенно связан с Александро-Невским братством, в которое входила его мать.
Её личное участие – это её личное участие, оно, думаю, мало сказалось на всех остальных членах семьи. Я думаю, что будущему владыке Михаилу было до определённого времени вообще не до этих взаимоотношений, там стояла лишь задача выжить. Поездки четы Мудьюгиных по Уралу показывают, что они там долгое время просто выживали. А потом, я думаю, он просто социализировался: сначала одним способом – доцентским, потом другим – церковным. И я сомневаюсь, что он ставил перед собой какие-то далеко идущие глубокие братские, духовные цели. Да, он-то был богоискатель, но это был его личный путь. А более человечное отношение к мирянам, восприятие их как братьев во Христе - это во многом его «напокойная эпоха», время, когда он оказался на покое.
Но в Вологде он же собирал народ. И на Пасху, и на Рождество приглашал и мирян, и священников.
Он был более человечный человек, чем многие другие, в каком-то смысле галантный; он был «интеллигент в рясе», вот и всё. Но архиерей он был властный, иногда совершенно жёсткий, даже деспотичный. И настоящие братские отношения с людьми у него стали возникать тогда, когда он оказался с ними наравне, т. е. после 1993 года.
Беседовала Анастасия Наконечная
Фото: Александр Волков
Кифа № 3 (259), март 2020 года