Мы – люди надежды
О крещальной экклезиологии рассказывает заслуженный профессор Свято-Владимирской духовной семинарии (Крествуд, США) протоиерей Джон Эриксон
Мы должны путешествовать налегке в нашем паломничестве в этой жизни. А мы ведь хотим держаться за всё, чем владеем...
Дорогой о. Джон, нам очень интересна крещальная экклезиология, о которой Вы говорили, и особенно – представление в ней о роли мирян.
Если размышлять о крещении в исторической перспективе, то в ранней церкви от христианина, несомненно, прежде всего, ожидалась готовность к мученичеству – к свидетельству вплоть до смерти, к тому, чтобы умереть во Христе и со Христом как свидетель Божьей правды, исповедуя плоды подвига Спасителя и соединившись с Ним как Первенцем из мёртвых в Его Воскресении. Я упомянул это, потому что элемент мученичества легко забывается, если мы не будем всё время напоминать себе о ситуации, в которой находились христиане ранней Церкви.
Мученичество, помимо прочего, означает и отсутствие страха – страха перед тем, чтобы свидетельствовать о правде и истине. Вспоминая об этом, я имею в виду и способность обличать несправедливость и противостоять ей, зная, что все мы уже умерли для греха. Христос спустился в самую бездну Ада, и нам, когда мы во Христе, уже нечего бояться. Нам нельзя давать страху себя сковывать. А мы сегодня очень легко тратим слишком много времени беспокоясь, анализируя происходящее, и слишком мало времени отводим для действия. В результате мы оказываемся безмолвными, а ведь мы должны быть на виду у всех людей. Я думаю, это означает и то, что в любой ситуации мы не должны оставлять надежду. Мы – люди надежды, мы связаны с Надеждой. Вспомним замечательные слова Символа веры: «Чаю воскресения мертвых». Эти таинственные слова могут означать и то, что даже в самые тёмные моменты нашей жизни для нас возможна надежда. А ещё это означает, что мы не должны впадать в уныние, что у нас есть возможность привносить силу и радость в ситуации, в которых мы оказываемся, даже если это заключение в концлагере, или детская больница, где ребёнок умирает от рака, или уход за беспомощным старым человеком. Очевидно, что есть служения, которые могут нести в церкви миряне как люди, собранные в вере, как община. Всего не перечислить: это и обучение, и практическое, в том числе бухгалтерское, участие в работе с материальными аспектами церковной жизни, и чтение, и участие в богослужении и молитве.
А есть ли различие между пониманием служения в крещальной экклезиологии и в других экклезиологиях?
Существует много типов экклезиологии.
Некоторые представлены строго иерархично. В них главные добродетели мирян – послушание и, конечно, кротость.
Замечательный аспект евхаристической экклезиологии – то, что она предполагает возможность распознавать в церковном собрании многоразличие даров. А вот в иной экклезиологии, той, где существует ярко выраженное разделение между учащими и наставляемыми, между освящающими и освящаемыми, между главенствующими, начальствующими и ведомыми, последователями, в этой безликой ситуации многоразличие даров распознаешь не всегда. Евхаристическая же экклезиология даёт больше возможностей для открытия даров, для радости от этого, для служения ими.
Что касается крещальной экклезиологии, то она отмечена более высоким уровнем ответственности, то есть необходимостью максимального внимания в каждой отдельной ситуации и, я уверен, большей необходимостью осознания того, как правильно действовать в трудной ситуации, в ответ на вызов. При возможном отсутствии поддержки или наличия иерархической или институциональной опоры, а возможно, даже и поддержки той общины, в которой ты в этот момент состоишь, у тебя может остаться надежда на то, что дело твоё не пропадёт, как у мучеников ранней Церкви, которые знали, что община в конце концов хотя бы соберёт их кости1. Мы должны, несмотря ни на что, оставаться сильными и радостными, даже если никто не собирает эти кости и не помнит о них. Ведь мы – живущие – в огромном долгу перед мучениками, перед теми, чьи кости лежат в местах массовых захоронений: мы должны помнить их, как и каждого человека, и вернуть им достоинство быть живыми, таким образом подтверждая саму возможность жизни.
Мне кажется, я упомянул здесь три подхода к экклезиологии; но их больше. Порой может происходить, и думаю, это опасно, отождествление Церкви с социальной, политической или этнической группой. Мы часто не в состоянии разделить национальность, язык и прочие человеческие особенности – и Церковь. Часто экклезиология и сами церковные структуры ещё со времён правления Константина определялись политическим строем. В постконстантиновском мире трудно определить даже границы Церкви. И нам следует увидеть опасность прежде всего в том, что уже воспринимается как должное: власти управляют и сферой экклезиологии. Мы воспринимаем как должное- веками! – поддержку гражданской власти. Но мы не можем воспринимать как должное поддержку подавляющего большинства народа. Понимание этой опасности означает, что сегодняшний христианин должен всегда помнить, к примеру, слова из послания к Диогнету: «Для нас любая отчизна – чужбина, и любая чужбина – отечество». Легко и комфортно чувствовать себя как дома в мире сем, намного труднее находиться в паломничестве, в пути. Если любое отечество – чужбина, у нас должно быть желание двинуться в путь, как это сделал ветхозаветный Авраам, когда Бог сказал ему: «Встань и иди в землю, которую Я тебе покажу». Мы должны путешествовать налегке в нашем паломничестве в этой жизни. Мы не можем тратить массу времени на упаковывание того, что мы берём с собой. А мы ведь хотим держаться за всё, чем владеем – за свою семью, за множество других вещей. И мы должны – не обязательно прямо сейчас, в этот самый момент – отказаться от всего этого и уйти. Нам нужно быть в состоянии это сделать, когда возникнет необходимость. А это требует благоразумия и проницательности. Это означает, что мы должны различать, когда необходимо уйти прочь, когда нужно говорить, когда – воздерживаться от разговора, когда – продолжать говорить.
Один из способов осмысления всего, что я упомянул – сразу же перейти к необходимости рассмотрения эсхатологической экклезиологии. В XVIII-XIX веках, и даже раньше, эсхатология исчезла из поля зрения. В XX веке эсхатология стала вновь живой областью православного богословия; живой областью она должна быть и в экклезиологии. И это вновь требует благоразумия, осторожности со стороны христиан, это требует определённого рода проницательности, которую мы можем обрести, вспоминая своё крещение. Это требует проницательности, потому что в наши дни существует множество искушений в рамках экклезиологии, в частности, необоснованных эсхатологических измышлений. Люди часто впадают в мрачное ожидание конца света. Мы впадаем в апокалиптическое состояние духа, говоря: «Этого мира скоро не станет, так будем готовы к концу света». И тогда мы ждём Конца в безрадостном одиночестве. Мы забываем о нашей ответственности за этот мир, который Бог так возлюбил, что отдал Сына Своего Единородного за жизнь мира.
Есть ли основанные на крещальной экклезиологии общины, которые мы могли бы посетить и увидеть?
И да, и нет. Общины меняются с течением времени, как меняются члены этих общин. Глубина и природа их вовлечённости в жизнь общины также изменяются. И даже здесь, разговаривая с неким воодушевлённым человеком, я беспокоюсь о том, что с ним может произойти тогда, когда он вдруг разочаруется. Важно создать общину, которая оказывала бы человеку поддержку, такую, как общины из Свято-Филаретовского института, из Преображенского братства, и это очень важно, потому что сегодня люди часто впадают в уныние. Важно быть окружённым людьми, с которыми ты можешь говорить, которым можешь доверять, людьми, которые могут сочувствовать, которые не скажут: «От тебя толку нет, потому что сомневаешься в том-то и том-то, или унываешь, когда должен находиться в радости». Это были бы неверные ответы человеку, находящемуся перед лицом испытаний.
На что Вы опирались, когда разрабатывали свою крещальную экклезиологию? На какую практику?
Могу только вкратце об этом рассказать. Отчасти она родилась из того, что я видел «выгорание» среди людей, принявших христианство с энтузиазмом, а потом либо разочаровавшихся, либо заскучавших; они могли даже оставаться «практикующими православными», а могли просто от этого отказаться. Но даже «практикующие» при этом становятся безрадостными, они будут малодушничать, столкнувшись с трудностями. Выгорание – это то, что беспокоит меня в сегодняшней церковной жизни в США (а возможно, и в России). И мы обнаружили, что в крещении – в том, что даёт крещение, – можно обрести тот путь, который напомнит людям всю значимость того, что значит быть христианином.
1 Традиция хранить кости после их скелетирования относится к погребальным обрядам некоторых народов. В частности, она практиковалась в Иудее во времена Второго Храма. Во время «первых» похорон тело умершего помещалось в нишу погребальной пещеры, а примерно через год, когда тело истлевало, кости складывались в короб, сделанный, как правило, из иерусалимского известняка, иногда – из глины. Среди надписей на этих коробах – оссуариях – наиболее распространены были имена покойного на арамейском или греческом языке, иногда слово «мир» или запрет открывать запечатанный ящик. После разрушения Второго Храма традиция вторичных похорон в оссуариях у евреев не сохранилась. Среди найденных к настоящему времени есть оссуарий, который некоторые исследователи считают принадлежащим Иакову, брату Господню.
Беседовала Анастасия Наконечная
Перевод с английского Тамары Фадеевой под редакцией Игоря Феденко
Фото: Александр Волков
Кифа № 3 (259), март 2020 года