«Я хочу вечно жить». Блокадный дневник
В прошлом году был найден архив большой семьи. Дневники, фотографии, письма. Первые даты относятся к 50-м годам XIX века. Наиболее выдающиеся члены семьи оставили свой след в истории России. Народовольцы, письма из царской ссылки, предреволюционное и революционное время, 30-е годы, блокадные дневники, письма с фронта... Наследники знали, что архив существует, но никогда не заглядывали в картонные коробки, набитые аккуратно перевязанными папочками. Ни одна строчка из него никогда не была опубликована. С архивом в будущем предстоит громадная работа. А пока нам разрешили опубликовать фрагменты одного из блокадных дневников. Его автору Ирине Антоновне Якимович (1924-2018) в 1941-м было 17 лет.
Блокада Ленинграда длилась 872 дня: с 8 сентября 1941 года до 27 января 1944 года (в январе 1943 года в ней был пробит узкий 10-километровый коридор). В этом году исполнилось 75 лет её окончания.
Ленинград был вторым по значению городом СССР с населением (на 1 января 1941 года) около 3 млн человек, с более высоким, чем обычно, процентом нетрудоспособного населения, в том числе детей и стариков. На 1 мая 1943 года население города составляло 640 тысяч человек.
За период блокады были эвакуированы 1,5 млн человек, и почти 1 млн человек погибли от голода и холода в осаждённом городе. Большинство из них не пережили страшной, необычайно холодной зимы 1941-1942 гг.
1 ЯНВАРЯ 1941 Г.
Я решила, что буду всю жизнь вести дневник и именоваться он у меня будет так (по периодам): «Дневник десятиклассницы», «Дневник студентки» и, когда у меня будут премилые бэбики, «Дневник матери». Это будет очень интересно. Потом до чего приятно будет читать свою жизнь.
6 ИЮЛЯ 1941 Г.
Первые слова о том, что никогда не могло свершиться по моему представлению, но что свершилось. Война с Германией началась... За 14 дней войны, мне кажется, нам не везёт. Большую территорию заняли немцы. Ничего! Кто это там вздумал рыпаться? Не выйдет!!! Много ляжет народа, но победим! И кто знает, многие ли наши знакомые останутся живы... Но что мы победим, в этом я уверена точно так же, как и в том, что я есть Ирина Якимович.
11 ИЮЛЯ 1941 Г.
Война уже давно. Уже более двух миллионов убитых и раненых... В ночь на 23 июня была первая тревога. Страх, да, страх. Совершенно нормальное, естественное чувство каждого живого существа, а тем более, человека. Трудовая повинность с 5 июля в совхозе «Предпортовом»: ягоды, свёкла, семенники, картофель, капуста. Сколько волнений с этим Университетом. На русское отделение филологического, куда я подала, 4 отличника на одно место. Если ректор разрешит, то я буду принята сверх контингента. Сегодня решается судьба. Неужели же не примут? Молилась Богу, только бы попасть, но... что-то будет? Сейчас еду туда. Мешает воздушная тревога. Братцы, не подкачайте! Покажите ему, что значим мы.
22 АВГУСТА 1941 Г.
А я в Университете. С 12 августа на окопах. Первый раз в жизни ехала в теплушке. Сарай; солома; пища один раз в день; полбуханки хлеба и столовая ложка сахарного песку; работа на окопах; дёрн («дерно»), конвейер, ожидания; предчувствия; слухи. Грусть, частая, глубокая грусть... Молниеносное движение четырёх самолётов с жёлтыми крыльями и чёрными крестами; пожар в деревне, взрывы, спасание бегством; картошка; лес. Страх, всегда страх.
6 ОКТЯБРЯ 1941 Г.
С 8 сентября начали ночевать в подвале, а числа с 15-го окончательно перебрались жить в подвал. Неужели это правда? Дома все разворочено. Лучшие вещи перетаскали в подвал. Спасём ли? Да и спасёмся ли? 21 день жить под страхом смерти. Это ужасно! Питаемся уже абы как: все вместе или, наоборот, все отдельно. Умываемся не каждый день, спим втроём поперёк постели, не раздеваемся. С 8 сентября началась бомбардировка города... Каждую ночь город бомбят. До Нарвских ворот на улицах баррикады. Провода все прерваны. Воды нет! (Надо ходить в машинное отделение), электрического освещения нет. Когда кончится керосин, будем сидеть впотьмах. Всё пережить можно. И единственное, единственное желание–остаться живой. Снаряды летают всё время.
14 ОКТЯБРЯ 1941 Г.
Фактически студенткой я была всего лишь неделю. Слушала И.И. Толстого1! (античная литература) и лекции по славянской филологии, фольклору, языкознанию, современному литературному языку; было два занятия по французскому языку (я взяла французский) и одно по латинскому. Это было счастье! В Университет я рвалась, неслась на крыльях, стремилась! Да, да, там было счастье! «Но счастье не вечно...» Вот вам и ответ на вопрос–что надо человеку, чтобы быть счастливым?–Сидеть сытой, одетой и спокойной на университетской скамье. Много? Я была счастлива 7 дней.
И не веруешь в Бога, да будешь верить, когда так туго придётся.
11 НОЯБРЯ 1941 Г.
Если бы я имела возможность писать дневник каждый день! Это отдых, забытьё, «сытость»! Вот ещё беда! Писать не могу, потому что надо экономить керосин. В большом цивилизованном столичном городе, чтобы не было электричества! Да, впрочем, смешно говорить о цивилизации. «Зацивилизировались» слишком, потому нет ни света, ни воды, ни дров, ни еды. Поесть, только бы поесть. Тогда всё будет в другом свете; только не в розовом. Розовый свет для тех, кто не хлебал горя в жизни. А для меня сейчас «красное и чёрное».
16 ДЕКАБРЯ 1941 Г.
Жизнь сейчас как-то притухает, мне кажется. Может быть, добрая половина людей обречена на глупую, бесславную и бесцельную гибель, но общая жизнь никогда не умрёт. Всё воскреснет! Всё расцветет! Всё забьет ключом! Только когда это будет, я не знаю. А за бесцельное вымирание миллионов людей кто-то обязательно жестоко поплатится!
22 ДЕКАБРЯ 1941 Г.
Полгода войны! Четыре месяца нечеловеческой жизни! Вчера с мамой ходили пешком на Петроградскую сторону. Искали людей, которые поменяли бы дуранду2 на какие-нибудь вещи. Можно что-нибудь найти за спирт и за вино. Но где его много взять?
Встретила Нюру! Боже ты мой! Ну и вид! Под глазами сине-жёлтые круги, бледная, худая! И обидно то, что помочь я ей ничем, абсолютно ничем не могу. Мне самой до такой степени хочется есть, что больше я ни о чём не думаю. Есть, только поесть... Только не умереть от голода. Работаю в поликлинике № 4 регистратором. Вчера получила по своей карточке 3 кружки пива. Тут же с приплатой 15 рублей променяла их на 10 поленьев и 5 досчастых плашек. Съела миску хряпового супа и три ложки риса, разбавленного горячей водой плюс чай с сахаром. Сахар ещё есть.
У водосточной трубы стоял жёлтый, худой мужчина. Он обхватил её руками, стараясь удержаться на ногах. Глаза его вытаращены, но блестят тускло, будто подёрнуты мутной плёнкой. Он медленно сползал вниз телом по трубе, шевеля губами, стараясь что-то произнести. Люди либо бежали, либо плелись мимо. Разве они могут помочь ему, если завтра они будут стоять на его месте.
Красивый бульвар на Большом! Был красивым... На загородочке газона вечером в совершеннейшей тьме сидит мужчина, склонив голову. Остановилась перед ним. Женщина спрашивает адрес. Он тихо, чуть-чуть ворочая языком, говорит его. Договорились. Она побежала к нему домой, а он остался сидеть на бульваре и ждать... Чего ждать?.. Смерти?..
Наши войска взяли Чудово. А живот и рот всё так же упорно просят, чтобы их чем-либо наполнили.
20 ЯНВАРЯ 1942 Г.
Сегодня была у нас Муся. Сколько радости! Во-первых, она сама, а, во-вторых, принесённые ею 300-350 грамм хлеба3 и 8 картофелин. Голодному дать хлеб и картошку! Поищите ещё в Ленинграде сейчас такую благородную душу! Правда, ещё тетя Дина. Тоже в высшей степени благородный человек. Мы обязаны ей по гроб жизни. Я написала Мусе письмо, в котором пишу, что слов для благодарности нет, что будет возможность, и я ей отплачу чем угодно, а пока уверяю её в преданности ей и нашей дружбе. «Ведь мы же друзья!»–сказала она сегодня. Друзья! Друзья!–ору, как сумасшедшая я. Я для тебя сделаю всё, что угодно, дорогой, огромный друг. Кто был в Ленинграде зимой 1941/42 г., тот знает цену жизни. Теперь у каждого надо спрашивать: «Ты знаешь, что такое война?» и «Ты знаешь, что такое голод?».
Какая у Муськи душа!.. Чем же отплатить? Мне уже кажется смешным тот случай, когда я голодного с кошкой тащила на себе в больницу Ленина. Что творится сейчас? Из 10 лиц одно не опухшее. Из 100 человек 20 покойников. 1400000 умерших от голода за эту осень и зиму (до середины января).
23 ЯНВАРЯ 1942 Г.
На рынке ничего нельзя достать. Вещи продаются за бесценок. Платье, которое год тому назад стоило 400-600 руб., сейчас можно купить за 200-300 г хлеба. Хлеб либо слишком чёрный, безумно невкусный (с дурандой), либо слишком белый, много вкуснее (с опилками). Правда, в последние дни немножко лучше стал. Мусин был вкусный, вкусный.
Сегодня в поликлинике на каменном ледяном полу корчилась и стонала умирающая женщина. Никто её не поднял, никто не перенёс в тёплое место (хотя такового в поликлинике нет). Она умрёт, если уже не умерла. Никому нет никакого дела. Привыкли, бездушные; потому что в день умирают сотни и тысячи. А на фронте всё так же беспросветно, безнадёжно.
Продали за 2 кило мяса две пары Павиных брюк, две бутылки вина, спирт 70%, денатурату 100 г и лекарства. Не сердись, брат. Ты наживёшь себе и брюки, и костюмы, а нам так неумолимо хочется кушать. Есть, есть... Зачем война? Зачем голод? Зачем мучения стольких миллионов людей, тем более безвинных? Ну, за что страдает баба, которая не может получить в магазине свои несчастные 200 г крупы или 100 г повидла? За какие провинности посадили её на 125-200 г хлеба в день? За какие преступления осыпают её чуть ли не каждый день градом снарядов, несущих смерть и горе? За что? Почему? За что умирают от голода безвинные дети 10-12-14 лет? Неужели же так нужно? Неужели же так долго может продолжаться? Велик, братцы, велик русский народ в своём терпении.
2 ФЕВРАЛЯ 1942 Г.
Дожили до февраля. 1 февраля я первый раз встала с отёками на лице. Ко дню разошлись. Новостей много. Впервые в жизни и впервые во время войны в субботу 31 января я таскала покойников... Я выносила одного мужчину и одну женщину. Тяжёлые очень трупы. В гараже их штук 25: есть голые; замёрзшие, жёлто-синие. Не успеют прибрать трупы, как их уже разденут: снимут валенки, пальто, вынут карточки или деньги и т. п.
Мама получает с 25 января 400 г хлеба, я–300, Люля–250 г. Всего в день 950 г. Мало до ужаса. Если бы не тётя Дина, мы бы давно ходили опухшими. Я была у неё в субботу в Ручьях. По пути–дай думаю–сосчитаю, сколько мне покойников встретится. Туда шла–5 встретила. А назад шла... 367-407 встретила. 7 везли поодиночке на саночках, а 350-400 везли на грузовых машинах (пятитонки с прицепами!) Их увозят за город и там взрывают. На грузовиках они лежат ничем непокрытые, многие голые, волосы развеваются по ветру, нечеловеческие лица. Конечно, все умершие от голода. А в день умирает людей не 367 и не 407, а тысячи и десятки тысяч.
Уважаемый дядя сказал очень мудрую фразу–никакие государственные и политические цели не могут оправдать те ужасные страдания, которые переносит народ. Он прав. Сто тысяч раз прав. Умерла 13-летняя девочка Лиля, дочь нашей санитарки. Вшивая и голодная, она всегда стояла за супом у нас в столовой. А после того, как она съела с сестрой (поменьше возрастом) по пачке чёрного кофе с сахарином, она умерла. Сестра корчится тоже. В предсмертных судорогах.
Есть хочется. Но терпимо. Поэтому и пишу. Иногда почитываю энциклопедию. Воду возим и носим с Невы.
20 ФЕВРАЛЯ 1942 Г.
Ленинград живёт с лучинками и коптилками.
Дневник! Люля тебе кланяется. Просит записать, что главное–это «каловая» проблема! Дворы стали хуже бог знает каких уборных. Удобряются обильно! Нечистоты текут реками. Это во время-то мороза. А подтает?
Умер дядя Коля Иванов; но не от голода. Сердце не выдержало. В другое время можно было бы и спасти. Ну, а теперь... Верушка голодает хуже нас. Надо бежать на службу. Чем бы помочь Верушке? Снесла ей кусок сахару и 4 сухарика. Но ведь это капля, а для того, чтобы прожить, нужно по крайней мере озеро, если не море. Ни озера, ни моря еды нет. Переживём ли?.. Немцы весной будут, наверное, наступать. Тошно...
2 МАРТА 1942 Г.
Город, конечно, страшен. Убийства. Почти безвластие. Жаловаться некуда. Где найти так глупо погибшего Бориса Николаевича Раевского? Пропал. Власти (милиция) отказываются его искать. Люди тают, как свечки.
Помоги нам Бог! Обстрелы частые. Кило хлеба стоит 300-350 руб. Поела «матаржеников» из овса, который с мучительным трудом пропустили с Люлей через мясорубку два раза. Кто думает сейчас из наших родных и близких, что такое безумие творится в Ленинграде. И когда же конец?
5 АПРЕЛЯ 1945 Г.
Инна спросила: «Если бы явился волшебник и спросил у тебя об одном самом большом твоём желании; только желании для тебя, а не для людей; и он мог бы исполнить его. Что бы ты сказала?»
Я: «Вечно жить. Прожить до 70 лет. Потом опять родиться. Потом опять прожить до 70, умереть, опять родиться, и так всегда–только жить!»
Текст подготовили к публикации Г.П. Якимович и Н.С. Микова.
Фото из архива семьи Якимович
------------------
1 Иван Иванович Толстой (1880-1954)–филолог, академик, специалист по древнегреческой литературе и языку. С восстановлением в ЛГУ филологического факультета стал профессором кафедры классической филологии (1937-1953).
2 Дуранда–жмых. Остатки семян масличных растений после выжимания из них масла считались хорошим кормом для скота. Её распаривали в кастрюле до консистенции каши или же запекали. В самую страшную и голодную первую блокадную зиму дуранда спасла жизни сотен тысяч ленинградцев.
3 Это почти в три раза больше минимальной суточной нормы (125 г).
Кифа № 2 (246), февраль 2019 года