Братства в кризисные и спокойные эпохи
В Подмосковье прошла первая конференция по истории православных братств
На конференции, приуроченной к столетию призыва патриарха Тихона к созданию братских союзов, обсуждали границы понятий «братство», «братское движение»; причины, предпосылки и историю возникновения братств в России; традиционность и новизну братств как формы устроения церковной жизни; дискуссии о братствах в русском обществе и периодической печати; братство как социокультурный и церковный феномен, как проявление коммюнотарности русского народа; проблемы взаимоотношений братств с государством и официальными церковными структурами.
История православных братств на Руси начинается с XV–XVI веков, однако всплеск интереса к самому явлению возникает в конце 60-х годов XIX века. В 1864 году были утверждены «Основные правила для учреждения православных братств». С этого момента в России начинает появляться множество православных братств: по официальным данным, к 1914 году их насчитывалось более семисот.
Но как в XIX веке, так и сегодня нет однозначного определения братства. Не выявлены критерии, которые позволяли бы выявить братства как некий специфический духовный тип общежития среди неоднородного множества самых разных просветительских, благотворительных и прочих организаций. Некоторые из этих организаций именовали себя братствами (но при этом могли братствами и не быть), некоторые так себя не называли, однако могли обладать всеми признаками братства. Пример такого братства по сути – Татевского общества трезвости С.А. Рачинского – представил в своём докладе о дореволюционных трезвеннических братствах профессор СФИ Александр Копировский.
Участники конференции вспомнили различные определения братства – от «самоуправляющейся организации мирян в рамках какой-либо религии, созданной вокруг своего храма (святилища) с религиозными политическими, социально-бытовыми целями, закреплёнными в уставе и традиции» до «общины, в которой братчики равны во Христе».
Возможный критерий для выявления братств среди разнообразных религиозных и общественных сообществ предложила Ирина Гордеева, кандидат исторических наук, доцент РГГУ. Она напомнила о двух типах отношений, или связей, между людьми – общинности и общественности. Эти понятия ввёл немецкий социолог Фердинанд Тённис. Общинность характеризуется личностными отношениями «лицом к лицу», стремлением к социальной справедливости, равенству в повседневной жизни, внутренним единством; община рассматривается как источник высших моральных ценностей: добра, любви, чести, верности, дружбы. Исследователи сошлись во мнении, что критерий братства следует искать в сфере качества общения, взаимосвязей между людьми.
В то же время «общинную» составляющую оказалось трудно отделить от «общественной».
В качестве примера коммюнотарного движения Ирина Гордеева привела Крестовоздвиженское трудовое братство Н.Н. Неплюева. По её словам, оно может рассматриваться как тип движения, целью которого является мирная духовная революция – радикальный духовный переворот. С конца 1860-х годов в России начался кризис власти, приведший в итоге к революциям 1917 года, и в контексте этого кризисного периода Н.Н. Неплюев хотел найти альтернативу насильственной революции. Эту альтернативу он видел в низовой самоорганизации сознательно верующих людей. Он рассчитывал, что вся Россия покроется сетью братств, в каждом из которых будет происходить внутреннее преобразование человека на основе христианских ценностей, эти братства будут поддерживать связи и создадут объединённое Всероссийское братство, и лучшее будущее, подлинный христианский идеал будет достигнут без революционных потрясений.
«На самом деле у нас не так много альтернатив и в церкви, и в обществе, – сказал, подводя итоги конференции, священник Георгий Кочетков. – Церковь должна вспомнить о местной соборности, и общество должно вспомнить о солидарности. Соборность и солидарность – важнейшие измерения нашей жизни и жизненная необходимость для всех».
Он напомнил, как на утверждение Хомякова, будто у русских больше христианской любви, чем на Западе, ответил Пушкин: «Может быть; я не мерил количества братской любви ни в России, ни на Западе, но знаю, что там явились основатели братских общин, которых у нас нет. А они были бы нам полезны».
«Мне кажется, больше всего нужно говорить и писать об этом, и важно двигаться в практическом применении этих вещей к нашей жизни, "заражая" этим великим духом наших современников. Нужно не просто дать слову "братство" чёткое определение. Самое главное – чтобы люди вспомнили свой общинный и братский опыт в церкви, обществе, народе, культуре... Нам нужно понимать, на какой почве мы растём, движемся, существуем. С этим вопросом связана наша современность и будущее. Не будет у нас этих начал – не будет будущего ни у страны, ни у народа», – добавил отец Георгий.
Дарья Макеева
Полностью новость опубликована на сайте
Преображенского братства
Интервью с историком Татьяной Носовой (Сыктывкарский государственный университет им. Питирима Сорокина)
Существует мнение, что братства возникают в истории в ответ на кризисные явления церкви. Однако вторую половину XIX века трудно назвать совсем уж кризисной. В чём была мотивация образования тех братств, которые Вы изучаете?
Этот вопрос больше касается приходских братств, которые создавались в основном снизу. Кто был инициатором? Прежде всего, это были приходские священники. Из своих исследований я сделала вывод, что очень много зависело от личности священника, особенно когда братства ставили своей целью благотворительность. Например, Иоанно-Предтеченское Вологодское братство, Благовещенское братство на какой вызов времени отвечали? На перенаселение, возникшее в связи с реформами 1860-х годов – крестьянское население хлынуло в города после отмены крепостного права.
Разве на Севере было крепостное право?
В Республике Коми не было, а вот Вологда находится достаточно близко к центральной России. Там были люди, пришедшие со своих земель, и они были неустроенны. В том числе с этим была связана бедность населения, впоследствии повлияли и военные действия – русско-японская война, Первая мировая война. На эти вызовы времени приходские братства отвечали созданием благотворительных организаций.
Второй мотив – это ревностное служение священников в раскольнических областях. Там, где компактно проживали старообрядцы, православные церкви часто пустовали. А священники, будучи людьми образованными, видели при этом неграмотность населения, то, что дети не могут учиться. Им хотелось внести прогрессивную струю в жизнь своего прихода, и братства иногда создавались даже с каким-то игровым элементом. Например, у нас в Усть-Сысольском уезде Коми края был совсем далёкий Троицко-Печёрский район – так они на свои внебогослужебные собеседования приглашали специальным колокольным звоном, это придумал священник. Он всячески пытался привлечь народ: проводил вслух чтения религиозно-нравственной литературы, переводил многие тексты на коми язык, чтобы они были понятны людям.
Это была успешная деятельность?
Если говорить о миссии среди раскольников, то от них в православие переходили единицы, но если говорить о тех, кто был православным, то их удавалось удержать, эта деятельность была успешной. Так что это были два основных вызова времени: бедность населения и трудности, связанные с низким уровнем жизни, и распространение старообрядчества. Угнетала образованных людей и неграмотность населения. Поэтому были священники, которые хотели просвещать народ, в частности, в церковно-приходских школах или на внебогослужебных собеседованиях, народных чтениях.
И очень стоит отметить, что священника часто поддерживали верующие, его прихожане, самые ревностные из них. Их было обычно несколько человек: священник и его ближний круг. Можно сказать, что обычно они были инициаторами. Так в основном создавались приходские братства.
А как эта инициатива воспринималась церковным начальством? В последнем докладе мы слышали о ситуациях, когда священники хотели создать братства, а благочинный был против. Насколько часто такое случалось?
Препоны, конечно, тоже бывали. Бывали и обратные ситуации – насильственного создания, когда инициатива была сверху: «надо в вашем приходе создать братство». И тут опять многое зависело от священника. Очень часто, если у священника не лежала душа к братству и прихожане его не очень уважали, то братство не получалось сделать сильным, стабильным. Только если был сильный руководитель или, по крайней мере, помощник, который бы ему помогал, тогда это удавалось. Противоречия со стороны церковного руководства я встретила только в случае с Кокшенгским Федосеевским братством, которое хотело быть самостоятельным, но ему этой самостоятельности не дали. Но то братство не было приходским, оно состояло преимущественно из духовенства, которое хотело проявить себя, но у них это не получилось.
Часто можно слышать, что братства возникали как ответ на серьёзные кризисы церкви. Однако нельзя сказать, что во вторую половину XIX века был сильный кризис. Тем не менее появилось множество братств. Как Вам кажется, в чём была мотивация создания братств, которыми Вы занимались и, может быть, братского движения этого периода в целом?
Начнем с того, что считать кризисом в церкви. Если считать им некое падение интереса к духовной жизни, тогда – да, он был. Потому что в реальности существовало падение интереса в обществе к церковной, духовной жизни, к приходской жизни – при том, что церковь была государственной. В самом клире как таковом кризиса не было, но был кризис в отношении значительной части мирян к духовенству и в целом к церковной жизни. И, безусловно, это во многом сподвигало приходских священников искать выход из этой ситуации.
Попытки создания братств начались у нас в Архангельской епархии сразу же после издания самих правил учреждения братств. Мною зафиксирована по крайней мере одна такая попытка: в 1864 году священник Сороцкого прихода (ныне это в Республике Карелия) для того, чтобы бороться с расколом (поскольку старообрядчество было распространено на территории его прихода), обратился в епархию с идеей создать братство и утвердить его устав. Руководство епархии ему отвечало, что необходимо собрать подписи будущих членов братства о том, что они не против того, чтобы стать членами братства. Однако священник со своей стороны сказал, что не может всем объявить основную цель братства, потому что часть людей, которых он планировал в него привлечь, толерантно относились к старообрядчеству, поскольку жили с его последователями бок о бок. Он понимал, что если сразу скажет о создании «противораскольнического братства», это воспримут неоднозначно. Ведь мы помним, что лишь совсем незадолго до этого прекратились активные гонения на старообрядцев (разгром Выговского общежительства и т. д.). «Противораскольническое братство» звучало бы как «охота на ведьм», которая только обострит конфликт.
В результате тогда это братство не было основано, потом священник сменил свой приход, и дело положили под сукно в консистории. В конечном итоге, в конце 90-х годов XIX века вернулись к тому же, пускай не на Беломорском побережье, а на Печоре, но и к тому времени проблемы сосуществования старообрядчества и официального православия никуда не делись. Тем более, что, как сообщали священники, люди, придерживавшиеся старообрядчества, вели «показную благочестивую жизнь», чем они отличались от приверженцев официального православия, которые редко соблюдали церковные каноны и правила – это им было просто неинтересно. По сути они были не то чтобы за официальное православие – они были индифферентны.
Но, видимо, они соблюдали необходимость причащаться раз в год?
Да-да. Они просто приходили, отбывали момент, чтобы галочка стояла в исповедной ведомости: «Мы исповедовались, причастились, детей, как положено по вашему обряду, крестили, но в целом нам абсолютно безразлично, что вы там исповедуете. Настоящие христиане – это те, которые по своим старым книгам молятся, им вообще священники не нужны». Что говорить – многие тогда воспринимали священников как обузу. Поэтому ничего удивительного нет в том, что этот кризис в отношении мира к причту, к клиру, к своим духовным христианским обязанностям спровоцировал тогда появление братств. Потому что зачастую индифферентность является более мощным катализатором, более мощным стимулом, чем какие-то открытые неприятности, связанные с церковью.
Латентный кризис?
Да, латентный кризис, причём на тот момент уже затяжной. Он начался ещё с Петровской и Екатерининской секуляризации, которые в конечном итоге привели к тому, что церковь так изменилась.
Это относится к Архангельской епархии, которой Вы занимаетесь, или ко всей церкви?
Я думаю, что ко всем. Просто у нас это было более выражено именно на фоне противостояния расколу со стороны официального православия.
Удалось этим братствам достичь своих целей?
Думаю, они не успели. Мой вариант ответа на этот вопрос – что, как и Столыпину на экономическую реформу, им не хватило времени на духовную реформу, на духовную перестройку общества. Случился тот обвал, после которого мы вернулись обратно в исходную точку и сейчас пожинаем плоды всего этого.
То есть сейчас в вашей епархии снова есть братства?
Сейчас есть, да. Братчики из нашей епархии приехали сюда, на конференцию. Так что пытаемся второй раз выполнить то, на что не хватило времени сто лет назад.
Интервью с историком Василием Трофименко (Северный (Арктический) федеральный университет им. М.В. Ломоносова)
Часто можно слышать, что братства возникали как ответ на серьёзные кризисы церкви. Однако нельзя сказать, что во вторую половину XIX века был сильный кризис. Тем не менее появилось множество братств. Как Вам кажется, в чём была мотивация создания братств, которыми Вы занимались и, может быть, братского движения этого периода в целом?
Начнем с того, что считать кризисом в церкви. Если считать им некое падение интереса к духовной жизни, тогда – да, он был. Потому что в реальности существовало падение интереса в обществе к церковной, духовной жизни, к приходской жизни – при том, что церковь была государственной. В самом клире как таковом кризиса не было, но был кризис в отношении значительной части мирян к духовенству и в целом к церковной жизни. И, безусловно, это во многом сподвигало приходских священников искать выход из этой ситуации.
Попытки создания братств начались у нас в Архангельской епархии сразу же после издания самих правил учреждения братств. Мною зафиксирована по крайней мере одна такая попытка: в 1864 году священник Сороцкого прихода (ныне это в Республике Карелия) для того, чтобы бороться с расколом (поскольку старообрядчество было распространено на территории его прихода), обратился в епархию с идеей создать братство и утвердить его устав. Руководство епархии ему отвечало, что необходимо собрать подписи будущих членов братства о том, что они не против того, чтобы стать членами братства. Однако священник со своей стороны сказал, что не может всем объявить основную цель братства, потому что часть людей, которых он планировал в него привлечь, толерантно относились к старообрядчеству, поскольку жили с его последователями бок о бок. Он понимал, что если сразу скажет о создании «противораскольнического братства», это воспримут неоднозначно. Ведь мы помним, что лишь совсем незадолго до этого прекратились активные гонения на старообрядцев (разгром Выговского общежительства и т. д.). «Противораскольническое братство» звучало бы как «охота на ведьм», которая только обострит конфликт.
В результате тогда это братство не было основано, потом священник сменил свой приход, и дело положили под сукно в консистории. В конечном итоге, в конце 90-х годов XIX века вернулись к тому же, пускай не на Беломорском побережье, а на Печоре, но и к тому времени проблемы сосуществования старообрядчества и официального православия никуда не делись. Тем более, что, как сообщали священники, люди, придерживавшиеся старообрядчества, вели «показную благочестивую жизнь», чем они отличались от приверженцев официального православия, которые редко соблюдали церковные каноны и правила – это им было просто неинтересно. По сути они были не то чтобы за официальное православие – они были индифферентны.
Но, видимо, они соблюдали необходимость причащаться раз в год?
Да-да. Они просто приходили, отбывали момент, чтобы галочка стояла в исповедной ведомости: «Мы исповедовались, причастились, детей, как положено по вашему обряду, крестили, но в целом нам абсолютно безразлично, что вы там исповедуете. Настоящие христиане – это те, которые по своим старым книгам молятся, им вообще священники не нужны». Что говорить – многие тогда воспринимали священников как обузу. Поэтому ничего удивительного нет в том, что этот кризис в отношении мира к причту, к клиру, к своим духовным христианским обязанностям спровоцировал тогда появление братств. Потому что зачастую индифферентность является более мощным катализатором, более мощным стимулом, чем какие-то открытые неприятности, связанные с церковью.
Латентный кризис?
Да, латентный кризис, причём на тот момент уже затяжной. Он начался ещё с Петровской и Екатерининской секуляризации, которые в конечном итоге привели к тому, что церковь так изменилась.
Это относится к Архангельской епархии, которой Вы занимаетесь, или ко всей церкви?
Я думаю, что ко всем. Просто у нас это было более выражено именно на фоне противостояния расколу со стороны официального православия.
Удалось этим братствам достичь своих целей?
Думаю, они не успели. Мой вариант ответа на этот вопрос – что, как и Столыпину на экономическую реформу, им не хватило времени на духовную реформу, на духовную перестройку общества. Случился тот обвал, после которого мы вернулись обратно в исходную точку и сейчас пожинаем плоды всего этого.
То есть сейчас в вашей епархии снова есть братства?
Сейчас есть, да. Братчики из нашей епархии приехали сюда, на конференцию. Так что пытаемся второй раз выполнить то, на что не хватило времени сто лет назад.
Интервью с историком Светланой Лукашовой (Отдел восточного славянства Института славяноведения)
Считается, что православные братства обычно появляются в разгар кризиса. Например, в 1918 году Александро-Невское братство в Петрограде защищало от экспроприации Лавру и, что удивительно, защитило её. В это время кризис был налицо. Как Вам кажется, связано ли появление православных братств в истории с такими серьёзными кризисами или, может быть, есть и другая мотивация?
С моей точки зрения, появление братств – это ответ не на внешний кризис церкви, а на её внутренний кризис. Изначально и в шестнадцатом веке, которым я занимаюсь, братства появились именно в ответ на духовный кризис церкви, с которым они и были призваны бороться. Почему в результате внутреннего кризиса церкви в дальнейшем следует внешний кризис церкви – это второй вопрос. Соответственно, братства в этой ситуации начинают бороться и с внешним кризисом церкви, но изначально всё идет именно от проявления духовного кризиса, который должно преодолеть движение снизу, не навязанное и не предложенное ни церковью, ни государством. Движение простых верующих.
А на на какой духовный кризис реагировали братства в XVI веке?
Братства в шестнадцатом веке в Киевской митрополии создавались именно в условиях внутреннего кризиса православной церкви. Это, безусловно, было до Брестской унии, никаких униатских инициатив на тот момент, на момент возникновения массового братского движения, ещё не было. Они появились позже. Но кризисные явления были. Они не отрицаются ни светскими, ни церковными историками. Безусловно, это кризис и в православной иерархии, когда на высшие кафедры назначаются люди, заведомо недостойные, когда киевский митрополит двоежёнец (то есть женат повторным браком и тем не менее смог стать митрополитом), один из епископов, в дальнейшем пошедший на унию, обвинялся в убийстве, изнасиловании, один из епископов – запойный пьяница...
Нравственное сознание иерархии было на очень низком уровне. С другой стороны, безусловно, Киевская православная митрополия не имела особого влияния на Речь Посполитую, и положение архиереев Русской православной церкви было несопоставимо с положением католических иерархов в той же самой Речи Посполитой. Это тоже кризис. Соответственно то, что Русская церковь не смогла занять должного места в двуедином государстве Речи Посполитой, безусловно, было проблемой. Кроме того, проблему можно видеть в оскудении православного богословия. На этот момент греческое наследие было практически недоступно, потому что Греция тоже находилась в состоянии руинирования, и культурно-просветительская деятельность уже фактически прекратилась под давлением государственного аппарата Османской империи. Московская Русь ещё не набрала свои силы, и рассматривать её как культурный, богословский центр ещё, в общем-то, рано. А внутренние резервы Киевской митрополии на этот момент были исчерпаны: библиотеки скудны, уровень религиозного просвещения очень низкий. Соответственно, всё просвещение для детей сводилось к церковно-приходским школам, когда священник обучал нескольких наиболее толковых с его точки зрения детей, но преимущественно для обеспечения своих собственных нужд. Естественно, всё это можно считать кризисом. И плюс ещё огромное количество внешних проблем, связанных не только с православием, а прежде всего с тем, что украинские земли – это зона контакта с католиками и протестантами. Католическая контрреформация, достаточно агрессивная в польском варианте, естественно, вела к тому, что православное общество начало терять своих членов. Плюс к этому ещё сама Реформация: она докатилась к этому моменту до восточных земель Речи Посполитой, и часть православной шляхты перешла в протестантские церкви. Их было много, и церковь с этим бороться не могла. Кто-то должен был поставить этот вопрос, кто-то должен был начать.
Насколько успешной можно считать деятельность братств по решению проблем, которые Вы обозначили?
На этот вопрос нет однозначного ответа. Насколько братства были адекватны возникшей угрозе? Да, угроза была значительной, здесь сомнений нет никаких. С одной стороны, следует признать, что именно деятельность братств способствовала подписанию Брестской унии. Братчики выдвинули стройную, продуманную программу реорганизации системы духовного просвещения в Киевской митрополии, в которой они себе отвели главное место. Именно по инициативе братств началось возрождение духовной жизни, в том числе регулярные созывы поместных соборов Киевской митрополии. Братства получили на этих соборах законное место и активно участвовали в них, навязывая епископату принятие некоторых решений. Епископат не был готов к таким реформам и в результате счёл за лучшее обратиться к идее унии с католицизмом, где мирянам отводилось место пассивных пасомых и, соответственно, никакие проблемы с покушением на высокий сан архиерея там изначально невозможны.
То есть добрые намерения братств привели к противоположным результатам?
Излишняя их активность, безусловно, испугала епископат и спровоцировала на сближение с Римом. Рим откликнулся быстро, с глубоким энтузиазмом. Всех, кто хотел, приняли без каких бы то ни было обязательств. Изменения во внешней обрядности и в духовных практиках были минимальные: поминание римского первосвященника и филиокве. Всё.
* * *
Мы говорили на конференции в основном о братствах девятнадцатого века, надеюсь, что через год будем вспоминать послереволюционные братства.
Безусловно, братства могут не приводить к возникновению открытого конфликта. Можно говорить о том, что возрождение идеи братств в России во второй половине девятнадцатого века было связано с духовным кризисом православия в Русской православной церкви. Тем не менее, естественно, нельзя говорить о том, что революция 1917 года – это результат деятельности братств. Нет. Появление активных движений мирян никак не предопределяет внешнего конфликта или обострения существующей ситуации. Да, в условиях конца шестнадцатого века такая ситуация возникла, но те же самые братства на украинско-белорусских землях достаточно быстро оценили последствия в том числе и своей деятельности. Все долгосрочные планы оздоровления православной церкви, все излишние программы по контролю над епископатом были свёрнуты, братства перешли именно к защите православия. И на настоящий момент братства Киевской митрополии известны не своими планами преобразования или развития православной духовности, а своей деятельностью по защите православия. Но начинали они не с этого.
То есть проблема возникла, когда братства занялись контролем епископата?
Да, каждый хорош на своём месте. Как только братства попытались вмешаться в структуру управления Киевской митрополии, результат оказался катастрофическим для всех. С чего началась Брестская уния, почему епископы подписали прошение в Рим? Епископ Львовский Гедеон (Балабан) подписал её, потому что его довели до такого состояния, когда он был готов подписать унию с кем угодно.
С участниками конференции беседовала
Анастасия Наконечная
Кифа № 3 (221), март 2017 года