Он приветствовал любое возрождение церковной жизни
5 февраля 2016 года исполняется 10 лет со дня кончины архимандрита Иоанна (Крестьянкина)
Об о. Иоанне (Крестьянкине) рассказывает организатор христианского семинара (1970-е гг.), издатель журнала «Община» Александр Огородников
– Александр Иоильевич, когда Вы познакомились с о. Иоанном, и какие обстоятельства сопровождали это знакомство?
А.И. Огородников: Это было на Пасху в 1974 году, во время паломничества в Псково-Печёрский монастырь. В то время я искал свой путь в православии, пытался понять, что такое православие.
– Вы паломничали один или с друзьями, или с кем-то еще?
А.И. Огородников: В этом паломничестве я был один.
– И, соответственно, знакомство с о. Иоанном было личным, с глазу на глаз?
А.И. Огородников: Да. Это было время моего активного постижения пути в церкви. Я пытался понять, что нужно делать, чтобы стать православным в условиях, когда в стране была прервана живая традиция, когда в храмах были только старушки, а запуганные «органами» священники боялись проповедовать и, честно говоря, не хотели, чтобы молодые люди, которые тогда только-только стали появляться в церкви, даже просто ходили на службу. Потому что боялись, что за ними в храм придёт КГБ. Приходилось жить в этой атмосфере страха и других последствий глобальной катастрофы, связанных со страшными гонениями на христианство в нашей стране, когда фактически образовалась пропасть между наличной церковной жизнью и живой церковной традицией. И для меня, и для людей моего поколения очень остро встал вопрос: что такое быть христианином? Тем более что я же был из атеистической семьи, как и почти все. Поэтому уверовать во Христа – это было только начало пути. А куда идти и как идти?
И вот в поисках ответа на этот жизненно важный вопрос, в попытках понять этот путь я искал людей, совершал паломничества и таким образом оказался в Псково-Печёрском монастыре. Впервые я там был даже в 73-м году, но тогда это было просто знакомство. А уже первые мои исповеди были в 74-м году. И я, кстати, не сразу попал к о. Иоанну Крестьянкину. Вначале я попал к такому старцу, его звали архимандрит Афиноген, если я точно помню. И первая большая, настоящая, глубокая исповедь была именно у этого старца. Она длилась почти всю ночь, и я хорошо помню, как сейчас, – он слушал меня внимательно, такой старичок с длинными седыми волосами, бородкой, у него текли слёзы из глаз, и только иногда вопросами он направлял мою исповедь. И это был такой рассказ о себе, который я никогда никому больше не пересказывал. Я буквально вспомнил всю мою жизнь, которая вся прошла передо мной. И вот он просто слушал меня, слёзы текли по его лицу, и это было одно из самых сильных потрясений в моей жизни. Это ещё к тому, что хотя мы говорим об о. Иоанне Крестьянкине, но он был не одним таким праведным человеком.
Вот архимандрит Афиноген, например, – это мой первый опыт очень глубокой, какой-то все выворачивающей исповеди, которая меня буквально очистила, дойдя до самых удалённых уголков моего сознания.
- Т.е. можно говорить, что в те годы, по крайней мере, в Псково-Печёрском монастыре, была плеяда таких людей – достойно несущих своё пастырское и духовническое служение?
А.И. Огородников: Да. Этому очень способствовал тогдашний наместник монастыря о. Алипий (Воронов), очень известный человек. Он собирал таких – они почти все сидели, были гонимы.
– Они были исповедниками?
Понимаете, тут сложность ситуации еще вот в чём: если мы обычно охотно говорим о себе, то монахи скромничают («ну кто я? жалкий монах, смердящий пёс...»), не рассказывают, и в итоге с ними уходит важное свидетельство. Но потом я смог от кого-то узнать, что встреча со святым праведным о. Иоанном Кронштадтским будущего о. Афиногена обратила в монашество. Я об этом узнал потом, но это очень важно.
Также в то время в монастыре была хорошая среда из молодых послушников. Их там была уже целая команда, которые были близки со мной. В том числе среди них был мой родной брат, чемпион России по велоспорту среди юниоров... Под моим влиянием он пришёл к вере, в результате чего его выгнали из института, он был одно время участником семинара1 , который зарождался в 73-м году. Он ушел в монастырь после неудачной попытки поступить в семинарию. Причём, чтобы поступить в семинарию, он жил и прятался по нелегальным квартирам, потому что регулярно приезжали из «психушки» и милиции, чтобы его забрать. Хотя он легально поступал в Московскую духовную семинарию! Однажды была устроена облава, и только благодаря тому, что он был не один, он был среди нас, единомышленников, его смогли спрятать на это время. Но, тем не менее, его не приняли в семинарию на том основании, что он официально не вышел из комсомола, хотя он уже давно вышел. Но они сказали, что у них якобы нет этого его заявления...
Так вот, в Псково-Печёрском монастыре была очень хорошая братская среда. Это важно понять, потому что обычно в монастырях обстановка бывает не очень благоприятной, некая подозрительность и т.д.
– Да, то, о чём Вы сейчас говорите, совпадает с моим впечатлением от посещения монастырей в 90-е годы. Я уже почти не застал в монастырях таких приветливых, добрых, братских отношений друг ко другу.
А.И. Огородников: Вы правы, потому что в 90-е годы стали открывать много монастырей, туда ринулся кто угодно, а людей, которые бы подготавливали к жизни в них, практически не осталось. В итоге люди надевали монашеские одеяния, но фактически, по выражению владыки Антония (Блюма), они были «духовными обезьянами». Они подражали монашескому образу жизни лишь внешне; но без образования, без традиции, без опыта молитвы они смотрелись такими ... «обезьянами». Как сказал один монах: самое страшное было заболеть в монастыре, т.к. и чашки воды никто не подаст!..
А тогда атмосфера была иная. На территории России было только два действующих монастыря2, это первое. А второе, уйти в монастырь было очень тяжело юридически: чтобы тебя взяли в монастырь, необходимо было, чтобы милиция тебя прописала, иначе тебя будут гнать как бомжа. Это был один из неявных методов антирелигиозной борьбы. Раз выписали протокол, два, а в третий раз можно попасть в тюрьму за «паразитический образ жизни»3, 209 статья УК РСФСР. «Вы должны жить по месту прописки, а здесь вы не прописаны». Всё.
Прописать было очень сложно. Но брата ценой больших усилий наместика архим. Алипия всё-таки удалось прописать в монастыре, хотя уже тогда был целый поток молодых людей, которые жили там под названием «паломник» (сейчас это называется «трудник»). Я сам видел, как много было молодых людей, которые приезжали, просили, чтобы их приняли, т.к. монастырь тогда – это был яркий образ иного мира. Иного мира по сравнению с душащей советской властью, с тоталитаризмом, который тогда уже стал унылой повседневной реальностью.
А.И. Огородников: И монастырь был просто духовным очагом. И, несмотря на то, что его пытались разрушить, получилось так, что в основном молодые люди, которые там находились, были хорошего духа, создавалось ощущение солидарности. Да и сама атмосфера, окружающая монастырь, пробуждала в людях чувство солидарности. Ребята осознавали, что вокруг – враждебный мир, что входя в монастырь, сами того не осознавая, мы как бы бросаем вызов этому миру, и мы ему не принадлежим, а мы ему противостоим. Например, – что было уже немыслимо потом, – там, среди этой молодёжи, я обсуждал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Потом это стало абсолютно невозможным. Потому что вокруг стало звучать: тот еретик, этот еретик...
Но тогда было иное время, и в этой атмосфере, очень братской, меня привели к о. Иоанну (Крестьянкину). Вся эта околомонастырская молодежь, в том числе мой брат, будущий иеромонах Рафаил, окормлялась именно у о. Иоанна. Но эти же самые люди для самой первой исповеди и общения привели меня к старцу Афиногену. Уже потом произошло духовное деление, когда пошли разговоры, что, дескать, эти принадлежат к такому-то человеку, а те к такому-то. Но тогда была общая братская атмосфера. Монахи просто останавливали тебя и спрашивали твое имя, потом тактично знакомились, узнавали, кто ты, что ты и т.д.
И в этой братской атмосфере о. Иоанн (Крестьянкин) тебя принимал, образно говоря, помещал тебя в некое «озеро любви», окружал тебя сотнями знаков внимания, – так, что становилось ясно, что ты для него очень важный гость. Он даже суетился около тебя, сам усаживал. Это так разительно отличается от поведения некоторых батюшек, видимо, обременённых общением с людьми, около которых чувствуешь себя лишним. Был такой случай: один батюшка приглашает меня и ещё одного священника пообедать, а с тем священником две женщины, его духовные дочери. Зима. Он уходит, а эти две женщины покорно ждут на морозе – два, три часа, пока мы обедаем. Для о. Иоанна это было немыслимо. Беседуя с тобой, он окружал тебя живым вниманием. И ты понимал, что для него сейчас очень важен именно ты, твой приход, твои слова, твоя судьба.
- Можно ли это охарактеризовать как духовное качество быть «здесь и сейчас»? И если перед тобой сейчас конкретный человек, то всё внимание, пусть и на краткое время, сосредоточено на этом человеке?
А.И. Огородников: Да. И знаете, размышляя потом о беседах с о. Иоанном, я поражался тому, что не помню, чтобы он мне сказал (за исключением одного случая, но это уже было после тюрьмы): «Так поступать нельзя» или: «Ты так не должен делать». Я не слышал от него запретов. Получалось, что я, беседуя с ним, описывая какую-то жизненную ситуацию, в беседе сам предлагал какой-то выход – и он его благословлял. Только потом я понял, что он молитвой как бы пытался мне помочь, направить мои мысли в нужное русло.
Когда возникла и стала выкристаллизовываться идея семинаров (после того, как провалилась идея подпольной семинарии с отцом Александром Менем, Эшлиманом и рядом других людей в качестве преподавателей – во многом из опасений о. Александра, что если такое вскроется, КГБ разрушит и ту работу, которую он уже делал), я поехал в очередное паломничество в Псково-Печёрский монастырь. Честно говоря, я испытывал известную робость. Я думал, отец Иоанн скажет: «Кто вы такие? Вы ещё ничего не знаете о христианстве, а хотите вести какой-то семинар? Тем более там ГБ вокруг, вас найдут...» и т.д. В общем, у меня была масса опасений, и я начал с ним говорить очень осторожно и немного неуверенно, что вот, возникает группа молодёжи, что мы бы хотели... что вот, все необразованные, я единственный в паломничествах бываю, ну и так далее. И для меня было совершенно неожиданным то, что он сразу активно поддержал эту идею. Не стал говорить: «Надо подумать...» Та живость и энергия, с которой он поддержал эту идею, её благословил, меня даже поразила! Потому что я шёл к нему с некоторой настороженностью, опасаясь за итог. Думал, вдруг нас просто не поймут. Он – архимандрит, молитвенник, келейник, человек, уже прошедший жизнь, а мы – вчерашние комсомольцы, студенты (мне тогда было 23 года). И вдруг он не сказал ничего похожего на то, чего можно было ожидать, никаких слов вроде: «Опасайтесь того, опасайтесь сего... Вот это нельзя... Что? Вы сами? Да вы заблудитесь, уйдёте в ересь какую-нибудь. Ни слова, ни в коем случае!» Единственное, что он сказал из предостерегающего – «вы не особенно увлекайтесь переводами современных католических богословов». Он знал, что у нас уже были определённые контакты, один из наших работал в библиотеке Академии наук и имел доступ к новым поступлениям. Поэтому он сказал про эти книги: «Вы их читайте, но особенно не увлекайтесь».
- То есть всё-таки читайте?
А.И. Огородников: Да. Он не сказал «не читайте». В стране духовный голод, литературы нет. Если у нас появился доступ хотя бы к современным поступлениям, в основном католическим – это уже благо. Так что – читайте. Но – «особенно не увлекайтесь».
– Насколько известно из других свидетельств, он довольно-таки сдержанно относился к тому, чтобы на что-то благословлять людей. Прежде чем дать свой совет, а уж тем более своё благословение, он расспрашивал, что об этом думают другие авторитетные духовные люди. И таким образом осуществлял некое церковное «советование».
А.И. Огородников: Я не думаю, что в моём случае было что-то такое... Потому что он бы сказал: «Александр, я должен подумать, помолиться, посоветоваться». Он со мной был очень откровенен, тем более, что он знал контекст, из которого я пришёл. Он знал мою жизнь, он хорошо знал моего брата, который у него исповедовался. Он уже знал мою маму, которая к нему же ездила на исповедь. И он знал людей, с которыми я был связан в Москве, тем более что я был близок с двумя тётушками, которые его очень хорошо знали, настолько, что он даже у них одно время жил, когда были трудности после его освобождения из заключения. И еще: он ведь никогда не строил из себя некоего духовидца, прорекающего: «Я помолюсь и дам тебе ответ». И все-таки меня самого поразило, что он принял мысль о семинарах сразу, сразу сказал, что это достойное дело!
Всё было хорошо, но потом умер архимандрит Алипий, поставили Гавриила и он начал буквально «зачищать» монастырь, разрушать наследие архимандрита Алипия – изгонять наиболее активных и влиятельных монахов. Создал атмосферу подслушивания, стукачества, устанавливал подслушивающую технику в кельях... А о. Иоанна он изолировал от паломников.
- Это было ещё до Вашего ареста?
А.И. Огородников: Да, конечно. Вскоре после того, как назначили Гавриила, в 76-м году, на западных «голосах» началась сильная кампания в защиту нашего семинара. И я стал persona non grata, официальным диссидентом. Слышно по «голосам» моё имя, читают наши заявления и статьи, и тут я уже понимаю, что появляясь в монастыре, привлекаю внимание, я уже ожидаю ареста... Начинается «тактика выживания».
Потом вскоре иеромонаха Рафаила (моего брата) вызывают в ГБ, пытаясь у него получить показания против меня. Он не хочет, и чтобы заставить его пойти, ГБ использует именно Гавриила. Уже ГБ начинает искать на меня компромат, начинает дёргать, запугивать окружение, требует опровергнуть те или иные факты, «свидетельствующие против меня». Начинается открытое противостояние. Я уже понимаю свой статус, реже приезжаю в монастырь, пытаюсь быть незаметней. С о. Иоанном я общаюсь иногда просто через брата, маму; он даже писал мне письма, в которых давал советы.
– Можно ли говорить о том, что о. Иоанн держался каких-то чётких принципов жизни? Если да, то каковы эти принципы?
А.И. Огородников: Принципы?.. Вы знаете, я не пытался узнать какую-то формулу. Это всегда было общение любви, слёзы наворачивались на глаза. Я не слышал от него осуждения кого-либо, это всегда была радость, духовничество, окружение заботой. Это была живая жизнь; он же не читал лекции по богословию, где были бы какие-то принципы; это было, можно сказать, живое общение любви и заботы молитвенной...
Если же говорить о пути, то мне вспоминается один случай. Есть сейчас один очень известный московский протоиерей, одна из ключевых фигур Московской Патриархии. Он тогда был светским человеком, с учёной степенью, у которого за веру уже начинались осложнения на работе (он был на грани увольнения). И вот он попросил меня спросить совета по поводу этой ситуации у о. Иоанна (хотя и сам был с ним знаком, исповедался у него), как ему поступать дальше. И вот что меня удивило (просьба этого человека была: точно, дословно передать слова о. Иоанна): когда я изложил о. Иоанну этот экзистенциальный вопрос, батюшка буквально сказал, что нужно оглядываться на путь о. Глеба Якунина. И контекст этого совета не был отрицательным. Фактически его можно понять так: тогдашний путь Якунина (первой половины семидесятых) он не отрицал. Человек был отовсюду уволен, был известен как диссидентствующий, находился под запретом и прочее... И о. Иоанн имел в виду и этот путь, когда у будущего протоиерея возникали проблемы, могли начаться гонения на него, он терял работу или уходил с неё, и надо было решать, как быть дальше.
И мою деятельность он ни в коем случае не осуждал, уже когда были письма протеста и т.д. Более того, я знаю, что когда меня посадили, он через мою маму и брата интересовался моим положением. И когда я освободился, первое что я сделал – рванул к нему. Но меня не пустил к нему и выгнал из монастыря наместник Гавриил, и это долгая история... не хочу на ней останавливаться. Но то, что он мне сказал – это потом шокировало всю православную Москву. Я даже не хочу сейчас об этом говорить. Могу сказать лишь, что это было очень «либеральное», крайне человеческое решение.
– А как развивались ваши отношения в его последние годы?
А.И. Огородников: В последние годы, к сожалению, я с ним виделся очень редко. Я несколько раз пытался поехать, но мне говорили: он болеет, его прячут, его опекают, его увезли в какую-то деревню, он не в монастыре, к нему там не прорвешься. И это меня останавливало. Я даже как-то приезжал и не нашел его, атмосфера был такая... неприветливая. Там меня, конечно, тут же узнали...
– Это были 90-е годы?
А.И. Огородников: Да, это были 90-е годы. Я отвез туда своего старшего сына; думал, может быть, ему стоит попробовать монашеский путь. Я хотел, чтобы он поговорил с о. Иоанном. Но о. Иоанна уже тогда не было в монастыре, его лишь иногда привозили. Уже тогда доступ к нему был очень усложнен...
– Когда Вы виделись с ним в последний раз?
А.И. Огородников: В начале 90-х годов. А когда сына привез – это был 97 год – тогда я найти его уже не смог.
– Вы переписывались с ним в последние годы или не было такой возможности?
А.И. Огородников: С ним переписывалась моя мама, пока была жива, и он ей писал обо мне, а она мне давала эти письма. И в одном письме – это был единственный такой случай за всю мою жизнь – он написал укоризненные слова (о том, что я слишком занят своей общественной деятельностью и мало уделяю времени маме). Но даже в этом случае это был скорее мягкий укор: «Вы же мать, Вы столько перенесли за него, он должен быть более внимателен». Это было единственное осуждение от него.
– Я знаю, что имя о. Иоанна на рубеже 90-х и 2000-х годов стали использовать для того, чтобы дискредитировать то, что делали в церкви о. Георгий Кочетков, о. Александр Борисов. Передавались высказывания очень резкие, негативные.
А.И. Огородников: По поводу осуждения о. Георгия я, к сожалению, ничего сказать не могу. В это время я с о. Иоанном почти не общался, а когда общался, то мы этих тем не затрагивали, потому что он сам по своей инициативе ничего не говорил ни по поводу о. Георгия, ни по поводу о. Александра. Никогда. Ну а сам я не задавал таких вопросов – «а что Вы думаете об о. Георгии Кочеткове?» – потому что для меня это не было проблемой.
Вообще тема старцев – это особая тема, болезненная, потому что сейчас многие люди ищут старцев. С другой стороны, про младостарчество много писали, много говорили. Я не знаю, есть ли старцы. Я сейчас в большом вопрошании и сомнении. Сам же о. Иоанн, тем более в старости, был в блаженном состоянии, и, конечно, под видом заботы о его здоровье его можно было изолировать, увезти, и можно было использовать как некоего оракула и доносить некие послания, для кого-то нужные. Конечно, он всё-таки человек был старый и нуждался в большем покое, это правда, и в силу этого меньше принимал людей. Одно дело, если бы люди пришли к нему, печалясь, недоумевая, и он мог бы сказать: «ну да, я осуждаю...» Но не похоже на него это! Я не верю в это, зная его дух. Тем более, что человек прошел всё. Он приветствовал любое возрождение церковной жизни, он радовался этому, он жил этим. В нем не было той охранительной тенденции, которая у нас возобновилась очень жестко в 90-е годы и продолжается сейчас. Это было ему абсолютно чуждо. Разумеется, если ты совершал грех, он его осуждал, он помогал тебе бороться с ним. Да, о. Георгия Кочеткова и о. Александра Борисова я с ним не обсуждал. Я могу сказать, что он говорил очень верные мысли даже в преклонном возрасте, например, озвучил очень здравую позицию по поводу ИНН (причем многие из православных тогда осудили его, я слышал такие мнения, что он якобы уже не старец, что уже поддался соблазну века...)
– Вы говорите, что не знаете, есть ли старцы. А о. Иоанна Вы считаете старцем? Сам он о себе был мнения смиренного и открыто говорил о том, что старцев сейчас нет...
А.И. Огородников: Мы с ним вообще об этом не говорили, а обсуждали конкретные темы. Он понимал тебя так, что рядом с ним ты забывал о многом, так окружал тебя любовью, что многие вопросы как бы сами решались, понимаете? Разумеется, я не слышал, чтобы он называл себя старцем, даже чтобы намекнул в каком бы то ни было разговоре на какую-то свою потаённую духовность, на то, что ему что-то открылось в молитве... Это было абсолютно ему не свойственно. Он никогда не говорил: «а я вот так (делал)»; он находил какие-то примеры из церковной истории, но никогда не подчеркивал свою роль, свою личность, свой пример. Я никогда у него этого не встречал. Никогда. Этого, я думаю, и не могло быть. Он вел себя очень скромно, он был очень смиренным человеком.
Беседовал Максим Дементьев
Впервые опубликовано в сокращенном варианте на сайте psmb.ru , здесь печатается полный вариант текста.
---------------
1 Христианский семинар, организованный А. Огородниковым в 70-е гг., за который он потом был арестован и осуждён на длительный срок.
2 К 1940 г. все монастыри в СССР были уничтожены. После присоединения территорий Западной Украины, Молдавии, Прибалтики (монастыри на этих территориях органы ГПУ не успели уничтожить, т.к. началась война), а впоследствии после второго восстановления патриаршества в 1944 г., монастырей в СССР стало шестнадцать (до 1917 г. их было 1257). Но в РСФСР их было только два: Троице-Сергиева Лавра (открытая в 1946 г.) и Псково-Печёрский монастырь, ранее находившийся на территории Эстонии и потому уцелевший. Среди остальных монастырей были: мужские – Почаевская Лавра, Успенский (Одесса), Свято-Духов (Вильнюс); мужской и женский Жировицкий (Белоруссия); женские – Свято-Николаевский (Мукачево), Александровский (ок. Болграда, Одесская обл.), Успенский Пюхтицкий (Эстония), Свято-Троицкий Корецкий (на Волыни, на Украине), Покровский Золотоношский (под Киевом), Преображенский (в Риге, с пустынькой под Елгавой, где служил архим. Таврион (Батозский)), Покровский и Флоровский (Киев), Успенский (под Кутаиси), Свято-Вознесенский Жабский (Молдавия) (прим. ред.)
3 Один из самых известных процессов по этой статье – «дело» И. Бродского.
КИФА №6(112) апрель 2010 года