«Если не будет общин, Церковь превратится со временем в нечто подобное реликтовым религиям»
Вспоминая архимандрита Бориса (Холчева)
С 1948 года и до 11 ноября 1971 года, дня окончания своей земной жизни, архимандрит Борис (Холчев) нес свое священническое служение в Ташкентской епархии. Привел к Богу и в церковь множество людей, окормлял духовных чад маросейской общины по завету священномученика Сергия Мечева, был лучшим проповедником Ташкентской епархии и занимал должность епархиального духовника. Но главное дело, которое он не оставлял буквально до последних дней своей жизни, – огласительные беседы, проводимые им перед крещением.
Это были как личные беседы, так и встречи групп, которые собирали до 50 человек в то время, когда все религиозные собрания, кроме богослужебных, были запрещены, и когда людей за веру преследовали.
В Ташкенте после литургии в Александро-Невском храме на Боткинском кладбище мы беседуем об этом с протоиереем Сергием Стаценко – настоятелем храма, проректором по учебной части Ташкентской духовной семинарии.
Протоиерей Сергий Стаценко: Архимандрита Бориса можно назвать маркером веры в Среднеазиатской епархии. Получилось так, что в свое время, когда Церковь проходила через период гонений, верующие из коренных епархий Русской Православной Церкви были вытеснены: одни добровольно ушли подальше от центра, другие были сосланы в Среднюю Азию. (Нужно сказать, что некоторые представители духовенства буквально рвались сюда, поскольку материальный достаток здесь был гораздо выше. Кто-то цинично называл это место «золотым дном». Но не эти люди определяли общий духовный климат епархии.) То есть прошел ряд социологических процессов, в результате которых в 1940-1970-х годах Средняя Азия оказалась средоточием веры для всей нашей Церкви. Причем верующие сохранили здесь тот самый настрой, который, наверное, был свойственен еще дореволюционным временам – настрой подлинной веры. Революция ведь произошла не сама по себе, были разные объективные предпосылки, в том числе и потеря веры. Вот те, кто веру не потерял, на мой взгляд, перешли сюда, в Среднюю Азию.
Отец Борис прибыл в эти места после значительных перипетий в своей судьбе и, еще раз повторюсь, он стал маркером веры. Одно дело – люди верующие, но представляющие паству. Паства по определению должна быть кем-то собираема. Тех «пастухов», которые могли бы этим заниматься, время от времени удаляли – производилась своеобразная селекция со стороны спецслужб, Совета по делам Русской Православной Церкви. Заканчивалось это тем, что люди опять оставались без назиданий и наставлений.
Отец Борис, на мой взгляд, приехал вовремя, когда вера находилась, можно сказать, в точке выбора. К тому времени люди либо определяли себя уже как атеисты, либо должны были идти по пути исповедничества за веру. Гонения Хрущева в 1960-е годы можно сравнить и с красным террором, а, возможно, даже и с римскими гонениями в древние апостольские и постапостольские времена. Отец Борис начал свою работу достаточно скромно. Он не делал громких заявлений, он не занимался эпатажем, не дразнил власти, он потихонечку начинал беседовать с людьми, причем со временем эти беседы становились все более популярными. А легальная форма бесед проявлялась на проповеди. Отец Борис давал какие-то катехизические поучения, в основном связанные с вероучением. Поскольку это не касалось политики, не касалось отношения к советской власти, то власти более-менее могли это терпеть.
Дальше – больше. Отец Борис начал собирать людей перед крещением, мотивируя тем, что непросвещенность веры может привести, например, к фанатизму. И власти оставляли в покое этого чудного старичка, возможно, считали это формой какой-либо шизофрении, и поэтому огласительные беседы, которые собирали от пяти до сорока человек, шли на протяжении многих лет, до тех пор, пока хватало сил у отца Бориса. Благодаря ему в Средней Азии выросло поколение энтузиастов и тех людей, которые до сих пор его помнят и которые благодаря его усилиям были не просто воцерковлены, а ревностно воцерковлены, и которые никогда не забывают про храм.
Вы можете назвать кого-то из этих людей?
Я назвал бы недавно почившего иеромонаха Варфоломея (Гречушкина) (протоиерея Александра Гречушкина), которого с детства окормлял о. Борис. Протоиерей Михаил Котляров тоже прошел через школу оглашения. Отчасти это коснулось Николая Павловича Гомолицкого. Я называю живых или близких по времени к нам современников. Мой стаж служения здесь насчитывает без малого пятнадцать лет, поэтому я называю тех, кого сумел застать и с кем сумел поговорить. Беседы на духовные темы, на темы вероучения – обычная форма общения после богослужения, и они привели к тому, что вырос целый социальный «пласт» верующих людей, воспринявших наследие о. Бориса. Благодаря этому можно сказать, что наследие о. Бориса живо и процветает. Благодаря им и сохранилась память об о. Борисе. Например, вы видите, что могила о. Бориса благоустроена, украшена. Это сделано его учеником и верным почитателем, архитектором, жившим в Ташкенте. Потом он уехал в Россию, но до конца своей жизни не забывал об о. Борисе и в память о нем благоустроил его могилу.
С какого-то момента память об о. Борисе стала угасать, несмотря на очевидные чудеса. Приведу в пример такой случай. Когда мы в епархии начали проводить огласительные беседы, начало этих бесед было связано с рядом издержек. Люди зачастую возмущались новыми порядками и обычно общение заканчивалось истерическим криком: «Что ж вы делаете, вы людей от церкви отталкиваете!». Одна из таких бабушек пришла и с жестким напором провозгласила, что мы чуть ли не еретики. Мы старались разговаривать с ней со смирением. Все-таки кончилось тем, что она прошла огласительные беседы и настолько прониклась самой идеей необходимости этого, что стала, наверное, наиболее активной их участницей. Мало того, она вспомнила свою молодость и рассказала, что ходила на это кладбище и приходила на могилку о. Бориса. Это было связано со следующими обстоятельствами. Когда она проходила около могилы о. Бориса, то постоянно чувствовала исходящее от нее благоухание. Сначала она думала, что это из-за цветов, но благоухание продолжалось и в отсутствии цветов, и более того – в зимнее время. Она заинтересовалась тем, что происходит, и стала немножко принимать участие в благоустройстве могилы. Но молодость, иные интересы в конце концов на долгое время от Церкви ее отвели. Она оставила письменные воспоминания об этом в нашем архиве. Вот какие могут быть превратности судьбы.
Об о. Борисе я рассказываю на огласительных беседах, говорю о том, что он проводил эти беседы буквально в режиме подвига, так как в любой момент его могли и арестовать, и сдать в психиатрическую клинику, и подвергнуть другим видам репрессий.
После последнего ареста о. Сергия Мечева в 1929 году архимандрит Борис становится по его благословению старшим в общине, т. е. в огромном кругу православных христиан, которые играли заметную роль в жизни церкви. Заметен ли был дух общинной жизни Маросейской общины в Ташкентской епархии в этом кругу? Можно ли было сказать: вот это – мечевцы! Это было видно?
По воспоминаниям современников – да, это было, связь с общиной, сама форма общинной жизни, причем в какой-то период, приходившийся на конец хрущевского правления, до конца 1960-х, начала 1970-х годов, тайная общинная жизнь и настоящее духовное делание цвели пышным цветом. Но позже все постепенно стало затухать. Сработал ряд факторов, в первую очередь – давление властей, атеистическая пропаганда. Закончилось тем, что дух общинности стал растворяться в повседневной суете. Наиболее активные общинники – о. Василий Евдокимов, о. Георгий Ивакин-Тревогин – претерпели преследования, уже подошел возрастной предел, а преемников не было.
Ведь что такое община? Община вообще по большому счету предполагает преемственность поколений, а этого на тот момент не было. То есть люди, которые в силу естественных причин теряют силы, должны поддерживаться теми, кто взял это преемство на себя. В случае со сподвижниками отца Бориса этой преемственности, к сожалению, не было. Перед священником стояло два варианта для выбора: либо идти на подвиг, который может и не увенчаться успехом. Что это значит? Можно бы кого-то активно «вовлекать», но тогда посадят и вовлекающих, и вовлеченных. Либо пытаться нести пастырское служение, уходя от обид, от каких-то внутренних нестроений, от несостоявшихся надежд, не теряя присутствия духа, что и делали сподвижники о. Бориса. Но имевшийся опыт, к сожалению, на тот момент не удалось передать другим...
Те верующие, которые были наиболее активными, либо вытеснялись, либо сами выезжали отсюда. А те, которые не проявляли активности, со временем оставляли Церковь под давлением властей. Срабатывало и множество других факторов... К сожалению, в какой-то момент начала срабатывать формула классиков марксизма-ленинизма: бытие начало определять сознание для тех, кто не сильно был укоренен в вере. Я бы сказал, что община перешла в подводное существование. Реальными общинниками, а, вернее, общинницами были те самые «белые платочки», которые, может быть, были не столь грамотные в вере и не столь много могли сказать о собственном вероучении, но сам дух и приверженность этому сохраняли. Я помню еще начало 1990-х годов, когда бабушки держали у себя фотографии священников, причем им неважно было, какой священник – известный или неизвестный, высоких моральных качеств или низких, самое главное – это был человек того времени! И этот человек, который сохранил свою веру и служение, считался априори святым. Поэтому и держали фотографии для того, чтобы не только помнить об этих временах, но и молиться на этих людей. Те, кто был пограмотнее, объясняли мне, что будут времена, когда человек, просто призвавший имя Христово, спасется. И многие «белые платочки» как раз и воспринимали времена гонений, атеистической пропаганды как то самое время, когда достаточно было только помнить имя Христово и держаться Его.
В общем богоборческая власть поработала хорошо. Поработала, но эта работа оказалась в конце концов неэффективной. Есть такое понятие – засевание. Например, я проповедую, вроде бы пытаюсь привлечь людей в храм. Но они не приходят. Благодаря о. Борису я понял, что не следует надеяться на то, что проповедь даст мгновенный результат. Получилось так, что и его сподвижники проповедовали, привлекали людей, семечко упало в землю, но на тот момент оно еще не проросло. Ростки оно дало после их смерти. Со сподвижниками о. Бориса так же. Пусть они умерли, не увидев осуществления своих надежд. Но их надежды все-таки осуществились следующим поколением верующих, когда возникли более благоприятные условия, когда Церковь была освобождена от атеистического гнета.
Что можно сказать о круге архимандрита Бориса, об известных здесь, в епархии, членах «мечевского» круга?
Да, многие сподвижники приехали сюда с архимандритом Борисом. Отец Василий Евдокимов, о. Георгий Ивакин-Тревогин оставались в епархии буквально до последних лет своей жизни. Можно говорить и об их энтузиазме, и об их служении. Куда бы они ни попадали, вокруг них формировалась община. Но последний период их жизни, здесь скрывать нечего, и нужно говорить об этом прямо, был связан с упадком их сил. Во-первых, сил физических, во-вторых, их энтузиазм был, наверное, убит равнодушием людей. Почему? Светоч этого движения о. Борис был уже в иных обителях. Они доживали свой век в условиях, когда не просто Церковь не почиталась, но когда и верующие стали в конце концов исчезать. Мне памятны, например, дневниковые записи регента кафедрального собора Душанбе. В конце 1970-х – начале 1980-х годов он писал на полях нотных тетрадей, что «народу все меньше и меньше, к чему все катится – неизвестно...». Затем наступает Перестройка. Восьмидесятые годы, храмы просто невообразимо полны битком. И, удовлетворенный этим, тот регент отошел ко Господу.
Слава Богу, что так. Мы, пожалуй, в наше время переходим в аналогичную реальность. Нет гонений со стороны властей, нет какого-то нажима со стороны средств массовой информации или тех людей, которые недоброжелательно настроены к Церкви. Но равнодушие вновь ползучей сапой наступает и захватывает все больше и больше людей из нашей паствы. Ладно, если бы это было жесткое противостояние, как сказано в Апокалипсисе: «О, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3:15-16). К сожалению, сейчас, видимо, время извержения многих людей из уст Божиих. И худо-бедно, мы стараемся этому противостоять. Сколько получится – не знаем, все в руках Божиих. Но есть пример, есть тот человек, который в одиночку был одним воином в поле, и благодаря ему битва в конце концов на довольно продолжительный промежуток времени была выиграна. Это архимандрит Борис (Холчев).
Известно, что Ташкентская епархия давно подготовила документы на канонизацию о. Бориса.
Если говорить о его канонизации, то по новым правилам, которые были выдвинуты Синодальным отделом по канонизации святых, необходимы сведения из личного дела, которые хранятся в архивах КГБ. И в России, и в Узбекистане эти архивы закрыты. Но есть подвижки, которые дают возможность говорить с определенной надеждой, что эти сведения мы все-таки добудем. Если же говорить о чудесах, т. е. о другом критерии, необходимом сегодня для канонизации, то они в обилии совершаются на этой могиле. Чаще всего это чудеса бытовые, т. е. личная просьба и очень быстрое ее исполнение, причем исполнение наилучшим образом. И это происходит всегда, это происходит беспрерывно. Люди потоком приходят сюда, и ради этого мы немножко благоустроили могилу, поставили сюда подсвечники, поскольку люди втыкали свечи прямо в могилу и в крест. Крест был даже опален, пришлось его зачищать, подгоревшие места до сих пор видны. То есть память архимандрита Бориса поддерживается, и возникает уверенность, что она не угаснет никогда и что это реальный святой.
Можно ли говорить о единомыслии, о единстве в служении, единстве духа собранных здесь членов маросейской общины? Как Вы это себе представляете?
Я представляю себе это как некий литургический взрыв. Что это значит? В тех условиях проповедовать более активно было нельзя. И весь нерастраченный запас талантов был брошен именно на то единственное, что власть не запрещала, – на богослужение, на Божественную литургию. Для властей это было некое театральное действо, которое было непонятно основному большинству верующих, поэтому вреда, по их мнению, никакого не приносило. Молитвенная сосредоточенность священников, их внутренний духовный порыв привели к тому, что для людей Евхаристия действительно стала центром жизни. Может быть, не Евхаристия, а богослужение как таковое. Мне еще удалось застать людей, для которых литургия значила все. Причем богословски они это для себя обосновать не могли. Например, для тех же «белых платочков», которые сохранили Церковь, основой жизни была «служба». Они называли это «службой». Для них это была возможность помолиться. Даже дома, где над ними насмехались молодые потомки, они не всегда такую возможность могли найти. Этот литургический порыв, литургический взрыв тоже помог и сохранить веру, и ее приумножить.
Например, старые певчие рассказывали, что в те времена Всенощное бдение могло идти с пяти часов вечера до половины одиннадцатого, до одиннадцати вечера. И не было проблем, чтобы отстоять эту службу. Они рассказывали, что в храмах витал дух благоговения, причем дух настолько умиротворяющий, что все ощущали себя как на Фаворе, когда апостол Петр, благодатью проникнутый, сказал: «Хорошо нам здесь быть». Они описывали, что настроение у людей было постоянно приподнятое, радостное. Присутствовало ощущение, что ты попал туда, куда надо, и из этого места не хотелось бы уходить никогда. Причем в Церкви, как и сейчас, были свои нестроения, но когда шла служба, все про это забывали. Не хотелось уходить из храмов, и храм реально становился вторым домом.
Позже уже, в 1990-х годах, когда в Церковь пришло множество людей, не знакомых с тем наследием, церковные службы стали восприниматься неким тяглом, которое нужно было «перестоять» ради того, чтобы получить «удачу в жизни». То есть в жизни новых верующих стали проявляться элементы оккультизма. И есть, может быть, смысл попытаться изучить наследие ташкентских подвижников веры и в литургическом отношении. Я думаю, что вполне реально возродить этот литургический взрыв и в наше время.
Действительно, в маросейской общине особое внимание уделялось богослужению и проповеди. Мы знаем, что и Вы сейчас направляете свои усилия на создание общины. И уже не первый раз, присутствуя на литургии в Александро-Невском храме, мы видим, что Вы также придаете проповеди большое значение. Это как-то связано с опытом архимандрита Бориса?
Естественно. Есть огласительные беседы о. Бориса, есть воспоминания его современников, сохранились аудиозаписи его проповедей. Правда, это проповеди исключительно катехизического характера, публично о чем-то ином говорить было нельзя на тот момент. Я могу сказать, что изучал сначала теоретический опыт, в первую очередь наиболее ярких устроителей общин. Я сделал для себя элементарный вывод – с людьми нужно говорить. Не думать, что люди знают все, не думать, что люди будут заниматься самообразованием, и не предполагать, что сведения мистическим образом посыплются в их сознание. Никоим образом. Есть такое понятие – паства. Паству нужно выводить на пажить, на то место, где они найдут для себя пищу. Или же пастух, праведный хозяин, пастырь, берет эту пищу зимой и приносит туда, где живут овцы стада Христова. Получается так, что если мы эту пищу не приносим, паства разбредается. Самая главная пища – это слово, проповедь. Христос является главным Образцом пастырского служения. Верные Его последователи тоже занимались тем, что проповедовали. Если говорить, например, о заповеди Христовой «Идите научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф28:19-20), то можно вычленить последовательную триаду в этой заповеди:
– «идите и научите» – это собственно миссия;
– «крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» – это тайнодейство, т. е. приобщение ко всем Таинствам Церкви;
– «уча их соблюдать все то, что повелел Я вам» – по сути дела, это катехизация.
Мы столкнулись с уникальной ситуацией, когда действует средняя часть – люди крещены. При этом две другие части триады, к сожалению, в нашей Церкви либо слабо обозначены, либо вовсе отсутствуют. И нынешняя проповедь должна иметь не только исключительно катехизический, но и миссионерский характер. То есть нам необходимо давать основы веры, мотивировать крещеного(!) человека к ее приятию, и одновременно учить человека жить в Церкви. Я думаю, в свое время это понял и о. Борис, поскольку и его деятельность была связана с тем же – и с миссией, и с катехизацией, и с апостольским служением, и со служением пастырским, учительным. Для меня, например, это воодушевляющий пример. Я уверен, что если этот пример удастся транслировать гораздо шире, на всю Православную Церковь, рассказать о нем больше и на более широкую аудиторию, то он будет воодушевляющим фактором и для других людей. Для тех, кто понимает, что необходимо не просто людей приводить в храм, не только общаться с ними на индивидуальном уровне, но строить крепкие духовные семьи. Не будет общин – Церковь превратится со временем в нечто подобное реликтовым религиям, которые застывают на уровне малых групп и обречены на исчезновение в будущем. Так что борьба за души идет всегда. И я думаю, что если сейчас мы не сподвигнемся на создание духовных семей-общин, то через какие-то жизненные скорби, а, может быть, и через более глобальные неприятности Господь все равно вынудит нас прийти к этому.
Беседовали Олег Глаголев, Ольга Борисова
Материал подготовлен Ольгой Борисовой
Кифа № 14 (200), ноябрь 2015 года