Мы хотели открыто рассказать, что делает братство
Интервью со священником Георгием Кочетковым
Отец Георгий, в этом году в Кифе мы последовательно вспоминаем историю Преображенского братства и дошли до периода 1997–2000 годов. Вы были в этот момент под запретом, 12 человек были отлучены от причастия, и на братство выливались просто тонны клеветы. И вдруг на Преображенском соборе 1997 года принимаются (за подписью более чем 1000 человек) и направляются патриарху Алексию II два обращения. Одно из них связано с нашей ситуацией, а другое с тем, что мы считаем важным делать в церкви. Это достаточно неожиданно звучит, потому что, кажется, в такой ситуации возможно только оправдываться. Каким образом родилась мысль, что именно в такой момент нам нужно выступить с чётко выраженной позицией, более того, с нашим видением того, что именно из самых необходимых в церкви дел упущено?
В августе 1997 года мы всё ещё были уверены, что удастся отбиться от нападения еретиков-фундаменталистов на наш храм, на наше братство, на наш институт – но для этого, может быть, надо обратиться к патриарху непосредственно, прямо.
Ведь патриарх с нами не общался, а принимал решения только по ложным докладам, которые предоставляло ему ближайшее окружение. И мы понимали, что его сознательно обманывают, а он обманывается. Мы уже догадывались, конечно, что определённые нецерковные структуры имели прямое отношение к событиям 29 июня 1997 года, но лишь позже узнали об этом достоверно. Мы ещё думали, что всё можно повернуть назад, что не так уж всесильны находящиеся рядом с патриархом фундаменталистские или вообще непонятно какие антицерковные силы. Мы были уверены, что можно выступить с обращением и поддержать его достаточным количеством подписей членов братства, и по нам будет принято решение более или менее человеческое. Поэтому мы и приняли на Преображенском соборе 1997 года именно такое решение: обратиться к патриарху с честным и правильным описанием происходивших событий. Кроме того мы, конечно же, хотели не просто оправдаться, отмыться от грязи, которой нас забрасывали из всех углов и щелей, церковных и нецерковных. Мы хотели и открыто рассказать о том, что делает братство, какие цели мы ставим. Ведь против нас постоянно поднималась какая-то лживая волна, а у нас никогда не было возможности самим на это ответить. Поэтому мы, конечно, и стали описывать свои принципы жизни, свои цели, описывать свои задачи, свои методы, свои взгляды. Так и родились наши принципы жизни, которые были единогласно приняты всем братством.
В эти же годы, казалось, такие тяжёлые, мрачные, подавляющие для братства, когда Вы находились под запретом и мало у кого была надежда, что это так быстро кончится, как оно на самом деле потом кончилось, удивительным образом та жизнь, которая связана с братством, с институтом, продолжила расцветать. Конференции, организованные братством, вышли на более масштабный уровень. Это началось ещё в 1996 году, когда СФИ провёл достаточно представительную конференцию по миссии, но дальше ежегодно идут серьёзные международные форумы: «Язык Церкви», «Живое предание»... Как Вы думаете, с чем это связано? Казалось бы, мы должны были быть придавлены и подавлены.
Да наоборот, мы как раз освободились от множества забот, связанных с поддержанием наших приходов. У нас оставался братский храм Фёдора Студита, но тоже недолго, до 2000 года. Но других храмов уже не было. И освободившиеся время, силы, средства, которые приходилось вкладывать в восстановление храмов в Москве, мы направили на расширение и углубление нашей деятельности. Конечно, это было связано и с тем, что события 1997 года показали: всё на самом деле ещё хуже, ещё сложнее и ещё противоречивее в жизни, чем мы думали. Поэтому мы и стали брать более глобальные темы, стали приглашать более широкий круг участников. Оказавшись ещё более свободными, чем мы были пред Богом, в Церкви, но оставаясь верными ей, мы, конечно, не могли не воспользоваться этими возможностями. И благодарим за это Бога.
В эти годы в наших конференциях и соборах практически постоянно начинает участвовать Сергей Сергеевич Аверинцев, приезжает на них Никита Алексеевич Струве, епископ Серафим (Сигрист) и достаточно широкий круг других людей.
Это верно. Очень важно, что нас продолжали поддерживать владыка Михаил (Мудьюгин) и о. Виталий Боровой, вошёл в наш круг общения Владимир Бибихин. Наиболее живые люди мгновенно откликнулись и поняли, что братство не просто ни в чём не виновато, но что оно делает важнейшее дело в церкви и в обществе. Они нас поддержали очень мужественно, и несмотря ни на что боролись вместе с нами против всех мракобесных сил.
Что Вам больше всего вспоминается в связи с этим?
Мне, конечно, больше всего вспоминается их мудрость, опытность и бесстрашие. Они оказались не просто чрезвычайно интересными людьми, выдающимися людьми своего времени. Они оказались лучшими людьми церкви, глубокими, подлинными, без всякого двойного дна, без всяких искажений, связанных с запуганностью или ангажированностью. И для нас это было открытием и большим подарком свыше от Бога – даром, за который каждый раз, вспоминая этих людей, нужно благодарить Господа. Это было время интенсивного общения, многочисленных разговоров с каждым из них. И это, конечно, тоже делало наше братство более глубоким, полным, более зрелым и мужественным.
Большую роль тогда сыграл отец Виталий Боровой. Он опытный церковный деятель, он понимал, что происходит, всё нам растолковывал и объяснял. И это было неоценимо.
Из тех вопросов, которые мы поднимали в обращении 1997 года, многие сейчас ставятся перед всей церковью. Все говорят о необходимости катехизации перед крещением, о необходимости общинной жизни. Очень многие люди сейчас перешли на практику еженедельного причащения, и это теперь ни у кого не вызывает вопросов, разве что у самых крайних фундаменталистов. Получается, то, к чему мы тогда призывали, сейчас, почти через двадцать лет, начало осуществляться?
Естественно. Всё, что мы делали, в том числе и то, что связано с образованием, молодёжной работой, каритативной деятельностью, оказалось востребовано. Помните, в одном из интервью патриарх (тогда ещё митрополит Смоленский) Кирилл говорил: «Всё полезное мы у них возьмём». И всё берётся, и слава Богу. Мы только этого и хотели. Другое дело, что, к сожалению, была потеряна четверть века, может быть, даже больше, ведь всё это надо было делать в конце 1980-х – начале 1990-х. И сейчас на этом пути приходится преодолевать ещё большие препятствия, чем были в то время, тем более что за эти годы всё было испорчено лживой пропагандой.
Иногда приходится слышать, что если б мы молчали, прятались, не раздражали фундаменталистов, всё это было бы сделано раньше «втихую», и не было бы испорчено клеветой...
Всем известно, что никто ничего «втихую» в церкви сделать не может. Просто набросились бы не на нас, а на патриархию, и были бы расколы. А так мы послужили громоотводом, чему и рады. Да, нас здорово потрясло, потрепало. И сейчас ещё продолжает трепать, покуда нападки и клеветы с некоторых сторон пока ещё окончательно не прекратились.
Говоря о том, что набросились бы на патриархию, Вы имеете в виду, что в те же годы фундаменталисты нападали на митрополита Санкт-Петербургского Владимира в связи с вопросом о календаре, резко осуждали митрополита Смоленского Кирилла в изданиях типа «Сетей обновлённого православия», да и патриарху Алексию II угрожали расколом в начале 1990-х?
Да, в те годы вполне возможен был раскол «справа», причём он был бы очень тяжёлым. И как на Украине раскол, который обескровливает украинское православие и весь народ и рождает массу всяких перекосов, не уврачёван до сих пор, так и здесь бы ничего не сделали.
Беседовала Александра Колымагина
Фото Анаталия Мозгова († 2008)
Кифа № 7 (193), июнь 2015 года
Еще статьи по этой теме:
Что за комисиия, Содатель... Из интервью с Давидом Гзгзяном >>
Немного о гонениях. Продолжение публикации к 25-летию Преображенского братства >>
В то время в России почти никто не знал труды о. Николая Афанасьева >>