«Нас не смутят насмешками над нашим единомыслием и единодушием»
80 лет назад большевиками было окончательно уничтожено Крестовоздвиженское православное трудовое братство, просуществовавшее сорок лет
В 1906 г. проф. МДА М.М. Тареев вместе с группой студентов МДА (около 25 человек) побывал в Крестовоздвиженском православном трудовом братстве. А через полгода после их визита, в январе 1907 г., Московская духовная академия пригласила Н.Н. Неплюева прочесть цикл лекций. В них он изложил свое мировоззрение и рассказал об опыте устроения трудового братства. Все семь лекций опубликованы в V томе собрания сочинений Н.Н. Неплюева (изд. 1908 г.) под общим названием «Путь веры».
Крестовоздвиженское православное трудовое братство было основано Н.Н. Неплюевым (1851-1908 гг.), одним из крупнейших помещиков своего времени, в 1889 г. В Уставе братства, утвержденном императором Александром III в 1893 г., зафиксированы основные цели его жизни: христианское воспитание детей и религиозно-нравственное совершенствование взрослых через жизнь в христианской общине. Братство имело уникальное право, закрепленное Уставом, выбирать священника в братский храм, а его утверждение зависело от официального покровителя братства, епископа Черниговского и Нежинского. При этом совершенно особым всегда оставалось положение Неплюева, который был не просто создателем и главой братства, но и его фактическим духовным наставником
После смерти Неплюева братство не прекратило свое существование, как этого ожидали его противники. Более того, оно укреплялось экономически и возрастало численно. После 1917 г. Крестовоздвиженское братство пыталось выжить в новых условиях. В 1925 г. несколько членов братской Думы были осуждены на сроки от года до десяти с конфискацией имущества по обвинению в контрреволюции, экономических и уголовных преступлениях. В ноябре того же года из братства было выселено еще 75 человек. В этот раз репрессированы были члены семей осужденных, все члены Думы, а также сестры Неплюевы. В 1929 г. на Украине началась коллективизация, в процессе которой братство было окончательно уничтожено, а все братчики изгнаны из Воздвиженска и были вынуждены искать себе прибежища по разным уголкам России.
В последующие годы было сделано всё, чтобы вычеркнуть братство из памяти людей. Сегодня Воздвиженск представляет собой печальное зрелище. Бывшие братские постройки превратились в руины. О братстве в селе почти никто не вспоминает или отзывается о нем враждебно. На месте Преображенской сельскохозяйственной школы расположилась колония для заключенных.
Мы публикуем фрагмент одной из лекций, прочитанных Неплюевым в МДА. В ней он касается одной из показательных страниц истории братства - преследований со стороны либеральной печати, совпавших с единственным серьезным внутренним кризисом братства.
Н. Игнатович
Материалы предоставлены В.Н. Авдасёвым, директором музея «Трудовое братство Н.Н. Неплюева» (с. Воздвиженск, Сумская область)
Н.Н. Неплюев. Беседа IV.
Опыт жизни нашего трудового братства.
В это время1 достигло высшей степени недоброжелательное отношение ко мне и делу братства с одной стороны «либеральной» печати, не прощавшей ни религиозной основы, ни мирного характера нашего дела, с другой - так называемых «церковников», не прощавших мне «новшества» предпочтения животворящего духа веры всякой букве и дерзновение призыва мирян к церковному самосознанию и жизни по вере. Нашелся и ренегат братства, прежде любимый мною воспитанник и брат, сотворивший себе из ума своего кумира и этому кумиру принесший в жертву и братскую любовь, и самое дело братства. С перерывами по одному месяцу он написал мне три письма, в первом из которых он говорил мне, что предан делу братства до гроба и с восторгом мечтает о радости служить этому святому делу. Во втором, ожесточившись против братьев, которые, по его мнению, недостаточно его ценили, он написал мне, что уходит из братства, «благоговея перед моей личностью», но разочаровавшись в других членах братства и не веря в будущность дела. В третьем, ожесточившись против меня самого, за выраженное мною ему скорбное негодование, он написал, что я напрасно отношусь к нему, как к величине, не стоящей внимания, что он достаточно умен и достаточно хорошо владеет пером, чтобы суметь причинить зло мне и братству, если я не исполню одного его требования. Он исполнил свою угрозу, написав брошюру, в которой изобразил меня, своего бывшего воспитателя и брата, неискренним, смешным дураком, а самое дело братства - напыщенной комедией мистических лицемеров2. Оба враждебных мне и братству лагеря в печати с восторгом приветствовали это «беспристрастное» изображение жизни нашего братства и сами выражали свое «беспристрастие», рекомендуя изучать наше дело по этому документу3.
Как все это типично и поучительно для самопознания современных «христиан»!
Многие в братстве всем этим возмущались, были и такие, которых все это смущало, которые во всем этом находили поддержку своей злой воли, тяготившейся и стеснением личной свободы «узкими» рамками добра, и всем укладом жизни братства, требовавшей братского подвига, в то время как они желали только радостей братской жизни. Тогда-то и проявилась во всей силе зловредность закваски, мною допущенной в форме недостаточно сознательного отношения в практике жизни к человеческой греховности и грехолюбию, с логичным последствием «деликатничанья» со злом. Некоторые члены братства стали, прежде робко, а потом все более и более самоуверенно предъявлять требования свободы зла под флагом свободы мнений, свободы самоопределения, свободы совести и свободы действий, что в действительности сводилось на свободу жить на лоне братства на свободе от всяких братских обязанностей, жить на лоне братства без Бога, без любви, не только не стремясь к единомыслию и единодушию, но именно в разномыслии и разнодушии и полагая свою свободу. Это вполне походило на требование для членов хора на литургии, вместо херувимской, каждому петь, что вздумается, уверяя, что при этом и получится соответствующая духу времени, самая «культурная» мелодия. Какая в этом знакомая картина, происходящего ныне в большом размере во всем нашем бедном отечестве! Стали тяготиться всем тем, что братство созидает: и братскими собраниями, и общими молитвами, и всего более моими призывами к покаянию, и к жизни с Богом, а не без Бога. Считали, что воздали Божие Богови и не согласуя с правдою Его ни ума, ни сердца, ни жизни.
Видя, что многие не становятся на путь братского подвига, молчаливо протестуют против всех моих призывов и все более и более самоуверенно злоупотребляют снисходительностью и долготерпением верных братству по духу, я скорбел до невозможности говорить на собраниях без слез4; меня буквально убивало сознание, что в братстве нарушено единомыслие и единодушие, что растет в нем антибратская закваска, а я все еще «деликатничал» со злом, все еще доказывал, убеждал, умолял там, где нужно было требовать честного выполнения братского долга, честной братской правды, я все еще хотел сохранить для дела и для братской любви тех, кто уже стал вредной закваской и нимало не дорожил любовью. Это было с моей стороны не только любовью к ближним в ущерб моему нравственному долгу любви к Богу всем разумением, но и вредным примером для верных братству по духу, которые пошли дальше моего, считая, что они еще менее могут «требовать» и «стеснять» свободу мнений. Они даже и не призывали к покаянию, а просто скорбели и сторонились, уступая дорогу. Зло все более и более поднимало голову, становилось все более и более вредной закваской, смущая слабых духом и колеблющихся, пока не стало требовать для себя прав гражданства на лоне братства, пока не стало возмущаться всяким проявлением добра, как поползновением на свою свободу, пока не взяло на себя роль хозяина положения, не только не признавая за собою обязанности повиноваться братской Думе, но требуя, чтобы Дума во всем им повиновалась, пока самоуверенно не заговорило от имени всего братства, совершенно с таким правом, как в настоящее время террористы выдают себя за уполномоченных представителей воли народной.
Все это не говорилось на братских собраниях. Там отмалчивались, молчаливо протестуя против меня, братской Думы и тех, кто был с нами единомыслен и единодушен. Все это громко говорилось в братских семьях, в частных разговорах, под предлогом, что все равно ни я, ни Дума с ними не согласимся.
Убедившись в невозможности, без ущерба для дела выжидать долее, когда же наконец соблаговолят покаяться и вступить на путь братского подвига, Дума братства решила потребовать от «недовольных» письменно изложить свои желания для прочтения и обсуждения их в общем собрании братства5.
Это достопамятное собрание произошло в апреле 1900 года. В письменных заявлениях своих потребовали, чтобы на будущее время не считать более братство делом Божиим и не предъявлять к нему соответствующих требований, совершенно непосильных для «среднего человека», не считать за зло ни отступление от единомыслия и единодушия на лоне братства, ни измену ему, не требовать братского подвига, а смотреть на братство как удобство жизни, и устраивать его и жизнь на лоне его применительно ко взглядам и вкусам большинства. Другими словами, выразили желание украсть дело братства у Бога, перестать быть достоянием Божиим, оторвать его от лозы Христовой и присвоить себе плод братства, оторвав его от дерева христианства.
Дума братства вместе со мною поняла в полной мере, какое зло причинило братству «деликатничанье» со злом, долготерпение, граничившее с попустительством и малодушная нерешительность в деле удаления из братства вредной закваски. Так Дума и заявила, что кается перед Богом в том, что недостаточно требовала, как минимума нравственных обязанностей, отсутствия самодовольства во зле, честной решимости вступить на путь тройного братского подвига веры, любви и труда, на будущее время, не считает более себя вправе полагаться на добрую волю каждого, а устанавливает определенные руководящие правила, мною предложенные, ожидая от честности каждого из членов братства или принять их в руководство жизни на лоне братства, или уйти из братства, если он сообразоваться с ними не желает. Дело братства только и может быть делом Божиим и членами братства могут быть только те, которые искренно желают духовно возвышаться до честного служения на дело Божие, а не те, которые желают дело братства принижать до своих немощей.
Это постановление братской Думы было прочитано мною в следующем братском собрании; я сделал очерк жизни братства с самого его основания, нарисовал яркую картину духовного разлада, внесенного в братство представителями личного и семейного эгоизма с одной стороны, и излишне снисходительным отношением к злой закваске с другой, и закончил, заявив, что братская Дума готова забыть все прошлое, желала бы сохранить для дела братства и братской любви нашей всех членов братства, не исключая и тех, которые до сих пор были вредной закваской, но с непременным условием, что они перестанут быть этой вредной закваскою, вступят решительно на путь братского подвига веры, любви и труда; будут жить с Богом, а не без Бога, покаются в прежнем самодовольстве во зле, искренно и честно подчинятся руководящим правилам братства и станут благоговейно прикасаться к святыне братства, чтобы не быть ею опаленными, по примеру столь многих опаленных в окружающем нас обществе, благодаря тому, что без благоговения прикасались к Божией святыне Церкви, Откровения, любви, разума и вечного духа своего.
Многих братьев и сестер мы потеряли после этого. Одни в разное время сами ушли от нас, немногие были нами удалены. Остаток верных, умудренный опытом, смирил себя перед Господом, стал более прежнего жить с Богом, более прежнего сознательно любить Бога и служить на святое дело Его, гораздо более прежнего возлагать надежды свои не на себя, не на свой разум и свои таланты, а на Бога Живого и благодатные силы, от Него исходящие.
С этого времени духовный рост братства стал поистине чудесен. В короткое время двух лет многие совершенно духовно преобразились, совершенно преобразилась и жизнь на лоне братства. Восстановилось единомыслие и единодушие между нами, все почувствовали себя нравственно удовлетворенными и мы на опыте изведали правду слов Спасителя мира: «Иго Мое благо и бремя Мое легко есть». Все, что было в тягость, стало радостью. Все, что было «излишней формальностью», стало правдой дорогой святыни - и молитвенные собрания, и беседы, и братское лобзание, заповеданное нам апостолом, сказавшим: «Приветствуйте друг друга лобзанием святым», «будьте братолюбивы с нежностью». Теперь нас не смутят более насмешками над нашим единомыслием, единодушием и «частыми поцелуями» после молитв. Для нас призывы к разномыслию и разнодушию - призывы не вперед, а назад, к скорбному прошлому выстраданного нами опыта жизни. Для нас святое братское лобзание - тройная святыня одновременного лобзания живого образа и подобия Божия, живого образа святого, имя которого носит брат наш и самого нежно любимого нами брата. Для нас это правда любви и дорогая святыня, которая не станет оттого менее правдой и святыней, что к ней без благоговения отнесется человек, чуждый нам по духу.
Приложение. Из хроники братства
* * *
В братстве господствует взгляд, что измену не надо называть изменой и что уходящим не надо чем-либо выражать несочувствие даже и тогда, когда они уходят при исключительно возмутительных обстоятельствах. Считали, что все это - необходимая гарантия их индивидуальной свободы; в ответ на грубо недоброжелательное, а иногда и явно нечестное отношение к братству, продолжали относиться к виновным вполне благодушно, пожимая им руки и нимало не стесняясь продолжать с ними вполне дружественные отношения. Неудивительно, что по всей округе стали распространяться слухи об окончательном распадении братства и никто не верил в возможность его дальнейшего существования при такой степени отсутствия самосознания и самоуважения.
* * *
Более всех (по выходе из братства Т.П.М. и В.Н.Л.) выражал недовольство Р.Е.Л. Он производил впечатление человека, который уже решил уйти из братства, но хочет прежде добиться того, чтобы его не осуждали за это, разыграть роль «пострадавшего за убеждения». Он проповедовал, что осуждать выходящих нельзя, что, напротив, им надо всячески облегчать выход и наделять их 25 десятинами земли (вероятно в награду за измену); проповедовал, что братская Дума должна подчиняться решениям большинства общего собрания, а Николай Николаевич должен перестать быть «подавляющим авторитетом».
* * *
Меня страшила опасность утерять многих для дела братства, разойтись с ними навеки. Мне говорили, что особенно вредное влияние оказывают на братство оба поэта Р.Е.Л. и В.К.Ф., сборники стихотворений которых еще недавно были изданы братством, что необходимо их удалить, чтобы спасти многих. Я не хотел и слышать об этом, как из личной любви к ним, так и потому, что не мог помириться с мыслию об окончательной измене братству тех, кто еще так недавно воспевал в стихах правду и радость этого самого братства. Это казалось мне до того безобразным и чудовищным, что я не хотел допустить возможность такого позорного факта. С обоими я поговорил, прямо спросил их, правда ли, что они собираются изменить братству, что я не могу допустить, чтобы в них человечество было на то способно, высказал им, каким страшным соблазном это было бы, какое громадное зло они причинили бы тем братству теперь, когда в литературе поднялась ожесточенная компания против него. Оба в ответ на это целовали меня и уверяли в своей неизменной верности и любви к братству и ко мне. В действительности они уже решились на измену и приготовились к ней, о чем знали уже многие вне братства, чему не верили только наивные ревнители спасения братства от меня и Думы, продолжая считать их отважными выразителями «свободных мнений», вполне твердыми в своей преданности братству! Неудивительно, что подобные люди, изменив братству и всех судя по себе, разносят потом слухи о неискренности отношений на лоне братства, забывая прибавить, что неискренними были именно они сами, изменившие братству.
* * *
Была страстная седмица, мы говели, все, казалось, способствовало тому, чтобы все прониклись чувством смирения и покаяния. Именно в это время одни дописывали, другие переписывали те изумительные по гордости и жестокости заявления, которые должны были быть прочитаны на пасхе. Для тех, кто знает, как трогательны не только внешняя обстановка, но и настроение многих в нашем братстве на собраниях этой недели, при глубокой проникновенности великопостных богослужений, тому особенно поразительным покажется это яркое доказательство абсолютной свободы духа человеческого, его совершенной независимости от окружающей обстановки, когда эта обстановка чужда его настроению. Нужна громадная сила противления, чтобы остаться холодным и враждебным среди всем нам знакомой и дорогой духовной атмосферы говения в братстве на страстной неделе. Нужна большая степень злобы, чтобы не ответить в эти дни любовью на любовь, не смириться перед Крестом Спасителя мира, не допустить в сердце свое умиления, готовясь приступить к таинству причащения, соприкасаясь ежеминутно с братьями и сестрами, умилившимися в эти дни до искреннего смирения. И мы испытали, что и эта сила противления возможна. Когда сердце полно вражды к людям и жизненной обстановке, которым изменить решили, сердце крепко замкнуто для добрых впечатлений и добрых влияний. Более того, неумолимая логика зла заставляет всех, судя по себе, относиться клеветнически ко всему окружающему, видеть неискренность и притворство во всем, что, признав искренним, нельзя не полюбить до покаяния и признания за собою нравственной обязанности измениться, «сотворить плоды, достойные покаяния».
* * *
По-видимому, оба - и В.К.Ф., и Н.П.П., - ожидали, что их уход из братства произведет потрясающее впечатление, заставит многих, по крайней мере, последовать их примеру. Иначе трудно объяснить их дальнейшее поведение, когда они убедились, что ожидаемого впечатления их выход не произвел. Особенно удивительно в этом отношении самообольщение Н.П.П., которым давно тяготилась братская семья св. Андрея, как человеком грубым, очень ленивым и очень неряшливым. Через два дня, 19 апреля, он уже передумал и, желая остаться в братстве, написал письмо, в котором выражается так: «Всему тому, что случилось... я чрезвычайно рад, я даже думаю, что страдания, пережитые мной, нужны были для моего самосознания... Той преданности братству, той привязанности, которую я почувствовал, я и не подозревал в себе (так говорит человек, недавно с неимоверной грубостью, под предлогом «преданности» защищавший «интересы» братства от меня и Думы)... То, что было со мной раньше, представляется мне какой-то ямой, где я бродил с завязанными глазами, ничего не видя и все критикуя... За все, что я сделал дурного, думаю, достаточно настрадался и сам».
Письмо это адресовано к братьям и сестрам, а не к Думе, и не заключало в себе ни слова о том, насколько он сознает себя виновным перед Думой, насколько намерен на будущее время признавать ее авторитет и ей подчиняться.
* * *
В.К.Ф. выражался так: «В прошлое воскресенье в общем собрании братства Николай Николаевич говорил по поводу событий, напоминать которые я не буду... Такого влияния, чтобы мне хотелось перемениться и раскаяться, слова Николая Николаевича тогда на меня не оказали... Моя записка казалась мне грубой не в пределах правды, но лишь в пределах формы... Последующие дни стали для меня днями тяжелого опыта... Мое одиночество рассказало мне лучше всякого объяснения и мой старый грех, и грех моего выхода из братства... Мне стыдно за мою записку, написанную, как мне теперь видно, скорее в отрицание, чем в исправление братства... Я остался почти без веры в Бога, а потому и без веры в Божие братство (ценное признание со стороны того, который в своем заявлении говорил, что регламентация религиозной жизни возмущает его благоговейное чувство по отношению к святыне молитвы). Прошу прощения у Николая Николаевича, братской Думы и всего братства... Заранее только могу обещать смирение и покорность перед авторитетами блюстителя и братской Думы. Если братство не найдет возможным принять меня обратно, я приму и это как заслуженное».
* * *
На братском собрании 30 апреля было предложено и решено как общее правило, принимать изменивших братьев обратно не иначе, как в положении допущенных на годичное испытание. Предложено это было теми, кто думал, что это не только справедливо, но и должно быть нравственной потребностью для самого раскаявшегося, если покаяние искренно, и привело его к благородному желанию чем-либо искупить перед братством свою вину и доказать ему нелицемерность чувств любви и смирения. Все это было подробно высказано на собрании. Со своей стороны я поддержал это предложение, находя, что это будет некоторой гарантией для братства от закваски нераскаянной самодовольной гордости. На таких основаниях Дума решила принять обратно в братство и В.К.Ф. Этого оказалось совершенно достаточно для того, чтобы он себя вполне выказал, и братство было спасено от роковой ошибки допустить его в свою среду.
На другой же день после собрания братства, на котором объявлено было о согласии Думы принять его обратно, он заявил, что вторично изменяет братству и написал мне изумительное по своему наивному цинизму письмо, в котором между прочим говорит так: «я не ожидал, что мне создадут в братстве положение так называемого допущенного. Для себя этого положения я не понимаю (умно было бы сказать: «иного положения не понимаю»). Братство и вы знаете меня слишком достаточно (умно было бы сказать: «и потому иного положения я ожидать не мог»). Для меня именно важно было вернуться в братство без вечного терзания за свое неравноправие... Вернуло меня в братство не сознание вины (опять ценное признание со стороны человека, неделю перед тем заявившего: «мое одиночество рассказало мне лучше всяких объяснений и мой старый грех и грех моего выхода из братства»), а сознание того, какой вред причинит братству мой выход... Одно это заставило меня вернуться в братство (другими словами: «теперь из-за самолюбия, не имея благородства понести на себе логичные последствия прежних моих поступков, сознательно решаюсь причинить братству этот вред»). Нескромно это было говорить прежде (когда был вновь назван братом и говорил: «заранее только могу обещать смирение и покорность»), но я это говорю теперь (когда искренность более не имеет того благородного смысла, который она могла иметь прежде, и является совершенно излишней грубостью по отношению к тем, которых навсегда покидает), чтобы вы знали, в какой мере смирение и в какой другое чувство руководило мною».
Вот на что способен самый заурядный человек, не особенно злой и не особенно глупый, когда он ослеплен самодовольной гордостью. Злейший враг не смог бы подделать более позорный и глупый документ против него, а он добровольно за своей подписью выдает на себя это свидетельство. Совершенно так поступал и «умный» И.С.А., и «умный» И.Е.Д. и так многие «умные», когда гордость или злоба, а всего более, когда гордость и злоба, делали их невменяемыми. И это ценный опыт жизни нашей. И в этом «имеющие уши слышать да слышат».
В ответном письме я, между прочим, говорю: «Ваше письмо окончательно убедило меня, что никакой вред, происходящий от выхода вашего из братства, не может равняться со вредом и ложью Вашего пребывания в нем... Вы удивляетесь, что зная Вас, Дума могла поставить Вас в положение испытуемого. Именно зная Вас и то, на что Вы способны, Дума и не могла благоразумно поступить иначе, что Вы и подтвердили своим последним поступком».
-------------------
1 В 1900 г.
2 Речь идет о бывшем члене братства И. Абрамове. О содержании его брошюры: «г. И. Абрамов дает любопытную картину внутренней жизни в "неплюевском братстве". ... Членов в братстве, мужчин и женщин, в настоящее время около 100. ... И надо всем царит властная рука диктатора - Неплюева, к нему стягиваются все нити братской жизни. В сущности, братство есть обстановка для его тщеславия и самовозвеличения, прикрытых лишь маскою христианского смирения. ... Чтобы не раскрылась фальшь всей этой пышной постройки, необходимо тщательно изгонять всякий дух критики. ... Братчики только себя считают настоящими, избранными людьми, а на весь остальной мир, погрязший во зле, смотрят свысока». Из русских журналов // Мир Божий. 1900. N№ 5-6. С. 42-43.
3 В другом месте Н.Н. Неплюев пишет: «Почти все, изменившие Братству, в большей или меньшей степени на первых порах становились врагами его. Оно и понятно; иначе и быть не могло. Братство Трудовое не такое дело, которое можно было бы оставить без очень дурных чувств со стороны тех, которые в наших школах или, прожив некоторое время на лоне его, не могли не понять его значения для блага Церкви, Государства и всего человечества. Надо много грубого эгоизма для того, чтобы свою личную выгоду или свою прихоть поставить выше этого, обще-полезного дела. Многие доказали, что в "сынах века сего" не только эгоизма для такого поступка хватает, но хватает и самодовольной гордости для того, чтобы даже не стыдиться этого поступка. Смирения сознать низость побудительных причин, при эгоизме и гордости хватить не может. Гордость непременно заставит их постараться убедить и себя и других, что, изменяя Братству, они поступают хорошо, а это доказать можно только одним путем: оклеветать, очернив Братство до того, что измена ему покажется благом и доблестью.
При таких обстоятельствах естественно ожесточить свое сердце против Братства, которому изменили, не только ожесточиться, но и постараться других ожесточить. В этом ожесточении и оклеветании всё извинение измены в глазах людей. Измена вообще нечто настолько позорное, что надо многое для того, чтобы доказать, будто она не "зло", а "добро", особенно, когда изменяют тем, кто нежно любил и ревниво заботился о благе изменяющего. Логика злобы и гордости неизменно такова: сделав зло, мстить пострадавшему за зло, ему причиненное. За малыми исключениями, почти все, изменившие Братству, а их было много, сеяли вражду, мстя Братству за свою измену; наконец нашелся между ними И.С. А., более других виновный передо мною и Братством, а потому и более других решительный в деле причинения нам возможно большего зла. Он первый выступил против меня и Братства в печати. Я не читал и в будущем не намерен читать его статей, мне слишком больно было бы читать их, но по тем толкам и недоразумениям, которые возникли под их влиянием, я знаю, что все факты нашей братской жизни получили под его пером такую лживую окраску, что белые праздничные блузы превратились чуть ли не священнические ризы, и невинная братина - чуть ли не в потир, из которого я позволяю себе, не имея на то никакого права, приобщать вступающих в Братство и братские кружки, таким образом, кощунственно присваивая себе самозванное право совершать таинства».
4 Эти переживания тяжело отразились на здоровье Неплюева и, по мнению многих, стоили ему нескольких лет жизни.
5 Недовольство возникло в братской общине во имя свт. Николая, состоявшей из учителей. Проблемы вызывал тот факт, что основные вопросы братской жизни регулировались Неплюевым и братской Думой, а не большинством братчиков. Кризис нарастал постепенно, недовольство росло, но публичных обсуждений на эту тему, по-видимому, не было, члены братства обсуждали это между собой. 16 января 1900 г. ушел первый из «недовольных», открыв серию уходов (всего ушло ок. десяти человек и еще двух исключили). Наконец, за неделю до кризиса член братства Р. Леляков адресовал братской Думе письмо, в котором содержалась следующая критика: «Авторитет Н.Н. имеет подавляющее значение и является причиной крайней несамостоятельности братства», вместо братства - «крошечная монархия с независимым правительством и с очень зависимым, трусливым и апатичным населением». Его протест вызывает «строгая регламентация в религиозной жизни братства», по причине которой «члены братства, уйдя на сторону», поражают людей полным отсутствием религиозности. О самом себе Леляков пишет, как о «преданном члене братства», «глубоко любящем его руководителей». В конце письма Неплюевым дописано: «Через неделю ушел из братства, не скрывая самых дурных чувств».
Развязка наступила на светлой седмице: 11 апреля 1900 г. на общем собрании братства «недовольные» зачитали свои заявления, в которых звучали те же мысли, что и в письме Лелякова. Прозвучало и несколько голосов тех, кто думал иначе, но они не были услышаны. 14 и 15 апреля Дума собиралась на заседание, а 16 апреля состоялось общебратское собрание. На нем было зачитано постановление Думы, в котором заявления «недовольных» были признаны скандальными. Также были приняты руководящие правила жизни братства. После этого часть «недовольных» ушла, прочие принесли покаяние.
КИФА №7(97) май 2009 год